Пожилой старлей в конце семидесятых вел наш класс по возвышавшейся над оврагом тропинке. «Если американская бомба упадет на Кантемировскую, — солидно сказал он, — прыгайте в эту сторону от тропы. А если на Каширское шоссе… — он взглянул в сторону Каширки, где рядом работали два реактора, и устало закончил: — можете никуда не прыгать».

Я выросла в поселке, где ковался атомный щит страны. Он так и назывался, этот маленький ядерный анклав на тогдашней окраине города — «поселок Москворечье». До войны там была деревня Беляево, потом у Каширского шоссе выстроили гигантский завод полиметаллов и не менее масштабный Всесоюзный научно-исследовательский институт химических технологий. Чуть позже — Московский инженерно-физический институт. В МИФИ учили будущих физиков, во ВНИИХТе эти физики придумывали всякие увлекательные вещи, а на заводе работяги превращали их изобретения в реальность. Деревню Беляево снесли, чтобы построить дома для заводских рабочих, затем там же стал строить свои дома и ВНИИХТ. Город в Москворечье дома не строил, потому получилось замкнутое пространство поселка, где все друг друга знали.

Не настолько замкнутое, как настоящие закрытые городки — когда я выросла и в командировке попала в уральский поселок, обнесенный стеной и колючей проволокой, я оценила разницу. Там, когда я заблудилась в трех соснах и спросила у проходившего мимо мальчишки, как выйти на улицу Ленина, пацан ответил, резко сменил траекторию движения — и через двадцать секунд из-за того угла, куда он свернул, вышел человек в форме и попросил меня предъявить документы. У нас, конечно же, такого не было — никаких заборов, в полутора километрах — метро «Каширская», садись и езжай, куда хочешь. (Я регулярно ездила на ВДНХ, на станцию юных натуралистов.) Но чувство закрытости — было. Может быть, потому что родители всех детей в классе были или физиками, или рабочими на заводе (встречались редкие медсестры и врачи, но и они были приписаны к особой медсанчасти; девочку, у которой мама была парикмахером, в школе рассматривали с любопытством). Может, потому что обсуждать род занятий родителей с незнакомцами было категорически запрещено (это сейчас и на ВНИИХТе, и на заводе висят гордые таблички «Росатом», тогда предполагалось, что химики-технологи могут разрабатывать пластмассы для детских игрушек). Или потому, что в четвертом классе  в школе «прорабатывали» девочку, захотевшую найти себе подругу по переписке в Праге. Ну и кладбище было общим — когда в пятидесятых на завод завозили деревенских девчонок, им ничего не объясняли про технику безопасности и подружки грели себе еду на горяченькой еще готовой продукции. У половины класса бабушек уже не было.

Как у всякого закрытого сообщества, у поселка Москворечье были своя извращенная гордость, свои преимущества и свои маньяки. Мои друзья и соседи гордились безумной нумерацией домов — цифры выставлялись в порядке постройки зданий, а не их расположения и безо всякого деления на чет-нечет, так что сориентироваться в поселке мог только выросший там человек. Когда в конце прошлого века понятие «поселок Москворечье» ликвидировали и присвоили всем домам нумерацию по Каширскому шоссе, народ так огорчился, что было даже маленькое движение сопротивления — кто-то писал краской на домах «старые» номера и рисовал красные звезды.

Среди преимуществ был богатейший атомный профсоюз, располагавший и черным налом, поэтому в местный концертный зал (Дворец культуры «Москворечье») удавалось заполучить советских звезд первой величины. Там не раз выступал Аркадий Райкин; там можно было увидеть премьера Большого театра Мариса Лиепу; вот только с Пугачевой профком не сторговался, и сумма, запрошенная дивой, обсуждалась во всем поселке (месячная зарплата начальника крупной лаборатории, подумайте только!).

В «нижних» (приближающихся к оврагу) дворах обитал чисто москвореченский маньяк-убийца, и слухи эти, конечно же, были верны, и неважно, что никаких маньячных убийств в поселке не было зафиксировано, власти всегда все скрывают. Его видели двое мальчишек из нашего третьего класса, и храбрецам, несомненно, удалось бы его задержать, если бы он не побежал через железную дорогу перед электричкой.

Прогуливая уроки, можно было уйти в оставшийся еще от деревни Беляево яблоневый сад. Он совершенно одичал, и яблоки там были невкусные, но мы строили домики в верхних ветвях и мечтали там поселиться навсегда (исправно приходя домой к ужину). На Пасху старшее поколение отправлялось в Коломенское на крестный ход и описывало потом эти походы, как квест: спрятаться от комсомольского патруля, убежать от деревенской шпаны (деревня Дьяково меж Коломенским и Каширкой была еще обитаемой).

И мы все знали, что лучшие из нас станут физиками (спецшкола при МИФИ появилась позже, до того студентами становились все выпускники «А» класса нашей школы; в «Б» жизнь и педагоги в старших классах отсортировывали тех, кто увлекался всякой ерундой вроде литературы).

Сейчас в МИФИ активно работает кафедра теологии. Завод полиметаллов дает объявления о сдаче офисов в аренду. Глыба ВНИИХТа продолжает изучать и сотворять что-то глубоко научное (и совершенно убийственное, вероятно), но уже не определяет местность. Бывшее Москворечье переименовано и застроено; на месте оврага вырос новый огромный микрорайон. Заходя в старые дворы к бывшим одноклассникам (менеджер по продажам, программист, учительница и — таки физик, физик, физик), я встречаю тех же приехавших издалека дворников, торговцев овощами и таксистов, что и по всей столице. И понимаю, что поселок окончательно стал городом по имени Москва.

Фото: pastvu.ru