Дорогая редакция «Москвича» решила замерить градус любви Москвы к Петербургу и обратно. Я ознакомилась со средней температурой по больнице и хотела бы внести некоторые комментарии в поставленный уважаемыми коллегами диагноз.

Москва возникла вчера. Или даже с утра. А может быть, час назад. У Москвы нет истории, есть только здесь и сейчас. И вечный ремонт. (Здесь и далее курсивом обозначены цитаты из текста Печейкина. — Прим. ред.)

Москва была всегда, и она всегда была живая, как инфузория. Неоднородность московской архитектуры бесстыдно сплетничает о том, что было в каких-то необозримых для Петербурга веках. Вот фундамент XV века, на нем терем XVII-го, в XVIII-м добавили окон, в XIX-м каретный выезд, в XX-м часть выезда снесли, в XXI-м приставили рядом домик с ебатуринкой (так архитекторы называют популярный в лужковские времена декоративный элемент с ротондой без крыши). Все это шевелится, дышит, пыхтит и потеет.

Петербурга никогда не было, его и сейчас нет. Когда-то воображаемый император, вдохнув паров ядовитых болот, поставил прямо на воды макет прекрасного города и заставил всех перестать дышать, чтобы не испортить. Мы и не дышим. Иногда ходим на митинги, чтобы всякие не причастившиеся красот Петербурга тоже не дышали. Потому что если дышать, будет заметно, что ничего на самом деле нет.

Яснее всего Москва просматривается с питерских крыш. Она отсюда вся, как монета, на ладони. Только идет спор, орел она или решка.

С этих крыш Москва видится каким-то странным мороком. Лучше всего наблюдать ее под микроскопом новостных лент, тогда все это напоминает жизнь бактерий, расплодившихся на круглой монете.

В Москве все делается для «прохода граждан», потому что если граждане где-то встанут — будет пробка, митинг или торговый центр. В Питере граждане только и делают, что сталкиваются и там же садятся разговаривать.

В Москве все бегают и решают вопросы, там можно гнать в ночи на другой конец города, чтобы договориться встретиться в 8 утра в Долгопрудном. Или в Мытищах. Или еще где-то, где закругляется земля. Поэтому в Москве все бесконечно реконструируется для удобства движения.

Петербуржцы же движений вообще не любят совершать. Особенно лишних. Хотя на самом деле где-то в душе очень хочется быть подвижными, как москвичи, но, увы, лень. И еще в Москве нет понятия anus mundi. В Петербурге же это все, куда нельзя дойти пешком.

В Москве граждане поднимаются пешком по эскалатору. В Питере знают, что он вывезет сам.

Или не вывезет.

В Москве все сетевое: барбершопы, магазины, аптеки. В Питере нельзя найти двух одинаковых кошек.

В Петербурге тоже все было бы сетевое, просто лень возиться.

В Москве все красивые. В Питере всего несколько красивых людей, но они прекраснее северного сияния.

Которое вообще-то происходит, когда солнечный ветер сдувает магнитики с твоей сферы. И в этом есть много хтонического ужаса, от которого на всякий случай хочется окуклиться и выпить.

В Москве можно упасть на улице и умереть в час пик. В Питере лягут рядом и вместе помолчат.

Потому что скоро, ну то есть ночью, разведут мосты, и торопиться все равно бессмысленно. А тут, может быть, в конце концов дети пойдут.

В Москве можно так умирать целый год — тебя не поднимут, но возьмут интервью. В Питере на тебе, как на гипсе, нарисуют что-то, через год ты превратишься в арт-объект, через десять — из нароста граффити образуется памятник.

Потому что в Петербурге всего два нормальных музея, да и те редко балуют. Частных институций нет, галерей три, средств массовой информации полторы рабочих единицы. Поэтому приходится балансировать на грани маргинальных художественных практик. Только здесь мог появиться художник agon nogaсо со своим «Ну вот нашел ты смысл жизни — и чего». Из нароста граффити образуется не памятник, потому что смотри выше про макет, а чижик-пыжик или котик. Салонная камерная пластика, обращенная к сомнительным легендам. Не то чтобы мы в них верили, просто иногда хочется казаться, будто мы тоже люди.

В Москве производят события. В Питере их не замечают.

Одна художница написала в социальной сети, как она пропустила все события в Петербурге за лето. Мы взяли их и посчитали в комментариях. Она пропустила три.

В Москве можно поднять камень с земли, наклеить стикер «всего 999 рублей» — и его тут же купят. В Питере на земле написаны телефоны девушек, которые знают себе цену, но скрывают ее.

Один местный инфлюенсер года три назад опубликовал путеводитель для москвичей, где, помимо прочего, слезно уговаривал их не звонить по телефонам, написанным на земле. У путеводителя был миллион просмотров и тысяч пятнадцать репостов, но иллюзии москвичей крепки, как их либидо.

В Москве и Питере все разное, одинаковый только «Сапсан».

Нет такого города Питер. «Сапсан» идет в Петербург с Ленинградского вокзала.

Я люблю оба города. Всю жизнь замужем за Петербургом, от которого все время сбегаю к задушевной подруге Москве. Но ненадолго, потому что обязательства, обстоятельства, да и вообще над отношениями надо работать.