Вынужденный обман географических карт, параллельный опыт американского рабства и российского крепостничества, процесс тестирования антибиотиков, отношения секса и общества, советские городские легенды и русские арготизмы — эти и другие явления и истории стали сюжетами лучших книг последних трех месяцев, которые рекомендует и описывает Михаил Калужский.
Мой самый странный разговор с незнакомцем случился много лет назад в аэропорту Бен-Гурион. Израильские пограничники обычно энергичны и напористы, но длинная очередь на паспортном контроле привела меня к окошечку, за которым сидел расслабленный и меланхоличный молодой человек.
Главным источником самиздата был диван, над которым висел портрет Шопенгауэра, что само по себе было экстравагантным для советской квартиры в панельной пятиэтажке.
За последние два года, по мере того, как ковид становился все более значимым фактором жизни и смерти, да и вообще всего, в речь даже самых образованных и утонченных россиян тихо прокралась и основательно поселилась «больничка». Там она встретила «передачку», появившуюся в обычных разговорах и фейсбучных сообщениях во время последних массовых московских протестов и задержаний.
Это был удивительно богатый на события и продуктивный год — 1967. Шли военные конфликты, изменившие мир, происходили перевороты, по всему миру миллионы протестовали против войн и правительств.
Ближе к концу восьмого класса тот бастион школьной дисциплины, воплощением которого была школьная форма, начал медленно, но неотвратимо сдаваться под натиском индивидуальных вкусов и нежелания ходить строем.
Свою первую дозу «Модерны» я получил в прививочном пункте, оборудованном в бывшем аэропорту Темпельхоф — монструозном памятнике тоталитарной архитектуры.
Переехав 21 год назад в Москву, я стал очень много ходить пешком — не столько для удовольствия, сколько для того, чтобы понять, как на самом деле устроен город. К моменту переезда мне казалось, что я хорошо знал Москву. Довольно быстро выяснилось, что это совсем не так и я знаю какие-то отдельные части города, которые в моей голове никак не связывались между собой.
От исторического романа Алексея Иванова до исследования состояния переработки мусора в России и от финала поколенческой эпопеи «На игле» до китайского романа о невозможности убежать от тоталитарного прошлого — Михаил Калужский рецензирует 11 лучших книг, вышедших за последние три месяца.
Очень трудно понять, действительно ли те книги и музыка, без которых ты не мог в юности, так хороши, как они казались тогда. Поэтому всегда немного страшно переслушивать и перечитывать — боишься разочароваться.
Знаменитая ахматовская фраза «В сущности, никто не знает, в какую эпоху он живет», конечно же, была сказана про неизвестность будущего. У этой цитаты есть продолжение, которое часто забывают: «Так и мы не знали в начале десятых годов, что жили накануне европейской войны и Октябрьской революции».
Моя армейская специальность, как она записана в военном билете, звучит по меньшей мере странно — «стрелок Министерства среднего машиностроения». Но как среди военных строителей не было стрелков, так и это министерство занималось вовсе не созданием средних машин.
Среди многочисленных мемов про предметный мир поколения, которому сейчас, скажем, за 45, есть картинка с карандашом и аудиокассетой, видео с подростками, пытающимися понять, как работает дисковый телефон, и по-настоящему смешной текст про «пять километров в гору». Но сколь бы все эти шуточки ни были забавны и точны, они — что естественно для растущей с каждым днем временной дистанцией — размывают различие между несовершенством вчерашних технологий и убожеством советского быта. Убожеством, которое было не связано с качеством и количеством изобретенных в ту эпоху гаджетов.
Это острое чувство сожаления пришло в детстве. Возможно, когда была прочитана последняя страница третьей книги о Малыше и Карлсоне. Хотя он обычно обещает вернуться, ясно, что Карлсон больше не прилетит.
Очередной всплеск споров по поводу пустующего постамента на Лубянской площади вроде бы утих, когда мэр Собянин примиренчески отменил результаты народного голосования. Но буквально вчера партия «Коммунисты России» (несколько депутатов в региональных парламентах, портреты Сталина и Ленина на официальном сайте) заявила, что намерена персонально выявить всех, кто принимал участие в сносе памятника Дзержинскому в ночь на 23 августа 1991 года.
Есть одна вещь, за которую я по-настоящему благодарен правительству федеральной земли Берлин. Когда прошлой осенью ввели второй локдаун, власти оставили открытыми только магазины первой необходимости, в том числе книжные. Берлинцам повезло больше, чем жителям Гамбурга или Дюссельдорфа — в остальных регионах Германии книжные сочли важными для жизни (хочется добавить — для психического здоровья) только весной.
За несколько лет жизни в Германии я успел убедиться в том, что здешняя экологическая политика, которая со стороны иногда кажется едва ли не образцовой, на самом деле далека от идеала.
Петербургский педагог Римма Раппопорт написала очень нужную и очень грустную книгу «Читай не хочу. Что мешает ребенку полюбить книги» (Individuum). Грустную для таких родителей, как я.
В то лето мы с польскими друзьями сняли домик на Мазурах, среди озер, лесов и болот. Название ближайшего городка, Венгожево, объяснили польские друзья, происходит от слова «угорь», но не только потому, что здесь водится эта рыба. Это своего рода знак преемственности: до 1945 года городок назывался Ангербург.
От криминального романа «русского Ле Карре» до исследования эволюции любви в истории человечества: книжный обозреватель «Москвич Mag» Михаил Калужский называет 10 самых интересных книг, вышедших за последние три месяца.
Самой большой ошибкой был все-таки арбузный ликер. Он был куплен из чистого любопытства, из желания понять, каким может быть вкус у этого, судя по яркой этикетке, голландского напитка. Вкус был омерзительным. По крайней мере сногсшибательную — в прямом смысле этого слова — смесь «Амаретто» и спирта «Рояль» можно было пить, но на фруктовых ликерах был поставлен крест.
Уже который день чат нашего дома горячо обсуждает единственную проблему — батареи. Они почти не греют — как выяснилось сегодня, когда управляющая компания наконец-то отправила в наш подвал специально обученного человека, сломались датчики бойлеров.
Нарастающее чувство беспомощности. Тяжелое разочарование в политике. Фрустрация от постоянного ограничения допустимых образов жизни. Эрозия социальных связей. Бурный рост самых разнообразных способов неформальной активности. Усталость от мейнстримных масс-медиа и растущая потребность в альтернативных источниках новостей и интерпретации информации. Все больше и больше становятся необходимы стратегии ухода от государственной цензуры, которая может принимать самые изощренные формы.
Для того чтобы пробудить интерес своих студентов к чтению, американский славист Карл Проффер раздавал им футболки с принтом «Русская литература интереснее секса». Этот тизер прекрасен в том числе и тем, что парадоксальное сравнение несопоставимого (основа любой хорошей шутки) невольно заставляет задуматься и о том, много ли секса в русской литературе.
Как жаль, что моя тщательно подобранная коллекция масок больше не нужна. Нет, не карнавальных, простых масок, без которых нельзя зайти в магазин или общественный транспорт. Я подбирал их под разную одежду, но теперь они не имеют никакого смысла.
Полицейские были точно такими, как в британских криминальных сериалах, которые я смотрю больше, чем любое другое кино. Немногословный чернокожий мужчина, похожий на Адриана Лестера, и говорливая белая женщина, похожая на Сильвестру Ле Тузель. Полицейские расспрашивали меня, зачем я прилетел в Великобританию и чем я занимаюсь профессионально.
То, как сейчас говорят о путешествиях, до боли напоминает армейские разговоры про еду — в казарме после отбоя и опостылевшего, всегда одинаково невкусного ужина. Реакция окружающих на «вот что я наконец съем после дембеля» всегда была черно-белой, без нюансов: одни с радостью присоединялись к фантазиям о светлом будущем, другие требовали немедленно заткнуться.
