Среди многочисленных мемов про предметный мир поколения, которому сейчас, скажем, за 45, есть картинка с карандашом и аудиокассетой, видео с подростками, пытающимися понять, как работает дисковый телефон, и по-настоящему смешной текст про «пять километров в гору». Но сколь бы все эти шуточки ни были забавны и точны, они — что естественно для растущей с каждым днем временной дистанцией — размывают различие между несовершенством вчерашних технологий и убожеством советского быта. Убожеством, которое было не связано с качеством и количеством изобретенных в ту эпоху гаджетов.

Можно сколько угодно петь многочисленные старые песни о главном и изобретать якобы стильные псевдосоветские интерьеры и меню, материальная реальность повседневной социалистической жизни была безнадежно серой и унылой. Она идеально соответствовала миру вокруг — с едой по талонам и возможностью попасть в тюрьму за запрещенную книгу. Источники разнообразия, конечно же, существовали, но они находились за пределами этого мира дефицита — дефицита цвета, искусства и самых обыденных вещей. Одним из таких источников была заграница, и не обязательно Запад, а более веселые бараки нашего общего социалистического лагеря.

Например, Польша. Или даже лучше сказать «конечно, Польша». Самая доступная версия воображаемого Запада для советских людей нескольких поколений — настолько обаятельная и желанная, что ее даже воспроизводило советское телевидение на протяжении 14 лет в виде популярнейшего шоу «Кабачок “13 стульев”». Главную героиню главного советского новогоднего фильма звали Надя Шевелева, но ее играла Барбара Брыльска. А еще элегантные модели журнала «Кобета и жиче», польский джаз, Эдита Пьеха, Анна Герман и Марыля Родович, польские джинсы и польское кино в широчайшем диапазоне, от «Пепла и алмаза» и «Размышления» до «Знахаря» и «Новых амазонок». Станислав Лем и Юлиан Тувим. Лелек и Болек. И даже рифмованная шутка по поводу повышения цен на водку в 1981 году заканчивалась строчками «Ну а если будет больше, мы устроим так, как в Польше».

А еще был великий польский плакат. Остроумный и выразительный. Самая выразительная репрезентация школы польского дизайна. Явление, о котором написаны тома исследований. Но после 1989 года польский плакат, пишет дизайнер и эссеист Марцин Виха, лауреат «Нике» — главной литературной премии Польши, в книге «Как я разлюбил дизайн» (Издательство Ивана Лимбаха, перевод Ольги Чеховой и Полины Козеренко), «постигла участь рудника или колхоза. Оставшийся без государственной поддержки, изнуренный, ассоциирующийся с ушедшей эпохой, он оказался никому не нужным…  Плакатисты остались в прошлом, словно звезды немого кино. Или фабричные рабочие, которым сказали, что никто больше не хочет покупать их продукцию. Они были хороши, пока отсутствовала конкуренция. Теперь можно купить вещи покрасивее».

Виха вспоминает состоявшийся в начале 1990-х разговор с издателем. Издатель кричал:

— Ничего не говори о польской школе плаката! Людей от этого тошнит. Сорок лет они не могли купить два ботинка зараз, зато у них были лучшие в мире плакаты.

То, что из Советского Союза казалось воплощением элегантности и вкуса, изнутри выглядело таким же убогим и серым. Культовый польский журнал «Ты и я» на пятидесяти страницах мог публиковать статьи и фотографии о мировых трендах искусства и дизайна, но в самом конце любого номера пролегал эстетический рубеж, объявления вроде «Полезная мелочь — ролик, помогающий до конца выдавить пасту из тюбика. Цена — 5 злотых, магазин хозтоваров в Варшаве на Кручей улице». Так и советские газеты и журналы печатали советы домашним мастерам и находки читателей: если наклеить пластырь на подошвы ботинок, они не будут скользить.

Дизайнер и сын известного архитектора, Виха пытается понять, как были устроены эти круги серости разной интенсивности. «Почему все было таким невероятно уродливым? Наверное, потому что всегда находились более важные дела и более срочные вопросы…  Таков был мир. Полный начатых и неоконченных дел. Оставленных намерений и брошенных деталей. Нас окружала окаменевшая временность. И всегда это был лишь какой-то фрагмент, край, обрывок. Вместо плавной линии фасадов — один торчащий зуб. Спальный район без центра. Пустое поле там, где должны быть магазины и кафе».

Но Виха, как бы подробно он ни описывал бесцветный и бесформенный мир своего детства и отрочества, пишет все же не историю польского дизайна социалистических времен, а книгу с красноречивым названием. Почему Виха «разлюбил дизайн»? Потому что для людей, выросших до начала 1990-х, он оказался слишком переоценен. И если во времена железного занавеса дизайн (или его отсутствие) служил идеологическим задачам заказчика, то с приходом рынка дизайн (или его переизбыток) служит брендам, постепенно заменяющим осязание, запах и форму предметов. XX век был веком предметов, в XXI наши интересы перетекают из материального мира в виртуальный. И потому эпоха перемен, время удивительных изменений в конце 1980-х и начале 1990-х кажется родившемуся в 1972 году Вихе, да и многим его сверстникам, лучшим временем. Как минимум для дизайнеров: «Энтузиасты свободного рынка не позволяли проявлять неуважение к брендам. Несколькими годами ранее, на закате ПНР, можно было издеваться над кем угодно и чем угодно. Как вдруг наступил капитализм, и все посерьезнели. Был объявлен конец иронии. Ирония считалась матерью отступничества. Синонимом превосходства. Высокомерия. Зазнайства. Никто не собирался платить зазнайкам».

Предлагает ли Виха «третий путь», альтернативу этому социалистическому отсутствию дизайна и его капиталистическому переизбытку? Да, но эта альтернатива состоит не в выборе цветов и шрифтов. Она заключается в том, чтобы быть ориентированной не на вкусы (вернее, их отсутствие) заказчика, а на интересы потребителя. Дизайн с человеческим лицом, юзер-френдли: «Мир, который подстроился под пользователя. Вместо того чтобы сгибать человеку позвоночник и прижимать голову к груди, предупреждая: “Осторожно, низкий потолок” …, дизайн обещал если не толерантность, то хотя бы снисхождение».

А пока же, пишет Виха, «с дизайном — как с полицией. Его никогда нет там, где он больше всего нужен». И это точно не только про Польшу.