Писателю, режиссеру, преподавателю, переводчику и правозащитнику Алексею Симонову, сыну советского поэта Константина Симонова, в прошлом году исполнилось 80. Он рассказал о Москве 1930–1950-х, об отце, который ушел от его матери к актрисе Валентине Серовой, об учебе в Сокольниках и о чебуреках на «Парке культуры».

Семья Ласкиных

Жил я на Сивцевом Вражке почти с рождения. Тут было семейное гнездо Ласкиных — родных матери. После 1939 года, когда ушел отец, мать жила там со своей семьей. В 1941-м началась война — ну где тут было разбираться.

В начале 1930-х Михаил Наумович Вощинский, муж моей тетки Фаины Самойловны, работал в мастерской архитекторов Весниных. В дом 14 по Сивцеву Вражку семья въехала году в 1933–1934-м. Это был пятиэтажный дом без лифтов, но построенный в хорошем месте, в старом московском уголке. Кстати, улицу Сивцев Вражек ни разу не переименовывали.

Сивцев Вражек, 14. Надстройка жилого дома, 1932 г.

Вскоре у них появился сын Володя, мой брат. Он был на пять лет меня старше. Там же поселились и Берта Павловна с Самуилом Моисеевичем — мои бабушка и дед. В 1941 году мы все уехали в эвакуацию, а в 1943-м уже снова вернулись на Сивцев.

Дом задними окнами выходил на Малый Афанасьевский, а фасадными — на Староконюшенный. Вправо Староконюшенный выходил на Арбат, а влево — на Сивцев Вражек, где была школа №59, которая и сейчас стоит, напротив канадского посольства. Вот туда меня и отдали. Я жил в 59-й квартире, пошел в 59-ю школу, и мое любимое число — 59.

Родители

Мои родители приехали в Москву в разное время. Отец — в 1932-м с семьей. Они жили в Рязани, потом в Саратове, где он поступил в училище и в 1932 году его окончил. Приехав в Москву, он работал токарем сначала на автомеханическом заводе, а потом, что было особенно приятно, устроился на студию «Межрабпомфильм». Внизу снимали кино, а на втором этаже папаша чего-то тачал. Так что он был с ранних лет причастен к кинематографу.

В 1934 году открылся Литинститут, отец туда поступил, а следом за ним и мать — в 1936-м. Там они и познакомились: институт был маленький, новый, все друг друга знали. Там было несколько отделений — поэзии, прозы и критики.

Евгения Ласкина и Константин Симонов. Весна 1939 г.

Мать с семейством приехала в Москву раньше, году в 1924-м. Это было время НЭПа, дед был нэпманом — совладельцем рыбного магазина. Он открыл свой магазин на Болотной площади, на паях еще с одним евреем. Торговал он тем же, чем и до этого в Орше — соленой рыбой разного рода и почему-то керосином. Он и привез все семейство в Москву — жену и трех дочерей. Такую селедку, которую приносил дед, я не ел никогда ни у кого за все свои 80 лет. Не случайно же его как нэпмана трижды ссылали и семью сделали лишенцами.

Я вообще очень люблю ту часть своего семейства: она удивительная. Притом что она очень своеобразная, доброты абсолютно фантастической. Как сказала Надежда Яковлевна Мандельштам, «малиновой доброты». В своей «Второй книге» она описывает знакомство с моей мамой и вспоминает там деда. Это правда: дед был удивительно добрым человеком, никогда ни с кем не конфликтовал. На все праздники (это было трогательно и очень смешно) дед всем своим дочкам обязательно дарил одеколон «Красная Москва» и плитку шоколада.

Моя бабушка Берта нигде не работала и никогда не считала денег. О деньгах в доме говорить было не принято, хотя достаток был средний и накоплений ни от деда, ни от бабки не осталось никаких. Разве что во встроенном шкафу хранился сервиз. Однажды, когда средняя из бабушкиных дочерей нуждалась в помощи, дом избавился от серебряных ножей и вилок раз и навсегда. 

Хлеб

Бабка была гениальной поварихой. Причем именно по линии печения. Не случайно прибор для выпечки тогда назывался «чудо». Это были два надевающихся один на другой противня с дыркой посередине. Тесто выкладывали внутрь одного из них и закрывали вторым. В этом и пеклось. Бабкины пироги всегда были с дыркой внутри. Такие большие бублики: всходили как в сказке и были невероятно вкусные. Наш друг Александр Галич, попробовав однажды бабушкины пироги на мой день рождения, написал четверостишье:

Только гений, только бог
Мог создать такой пирог.
Гости в шумном восхищеньи
Ждут второго дня рожденья.

Талант выпечки хлеба — это действительно талант. Отдельное свойство рук, может быть, еще и каких-нибудь других частей организма, но во всяком случае рукам он точно присущ. Три бабушкины дочки — и моя мама, и две старшие сестры — все занимались хозяйством, но таланта выпечки пирогов им не передалось. Он передался только мне.

Печь хлеб меня научили товарищи в экспедиции, в которую я поехал сразу после школы получать жизненный опыт. До этого печь я ничего не умел.

Я на все это дело посмотрел, и со второго раза у меня хлеб стал в два раза пышнее, чем у тех, кто меня учил. После этого они никого, кроме меня, не просили печь хлеб, потому что у меня тесто подымалось и начинало вываливаться из формы. Появлялась такая корочка — подушка. Чтобы раздербанить первую буханку, стояла очередь.

Праздники на Сивцевом Вражке

Есть такое понятие «тыл». Если даже не пользоваться военными ассоциациями, то это нечто всегда стоящее за твоими плечами, питающее твою храбрость, служащее местом отдыха, дом, куда ты возвращаешься или мечтаешь возвратиться, где бы ты ни был. Самыми простыми словами — это место, где тебе хорошо, где тебя любят. Где ты, если у тебя получается что-то в жизни — король, а если у тебя что-то в жизни не получилось — все равно король, у которого просто что-то не получилось. Это место, которое не надо ни проверять, ни испытывать, а потому это не только твой дом, но и дом всех твоих друзей. Вот все это вместе сошлось и навсегда осталось в этой квартире на Сивцевом Вражке.

Сивцев Вражек, 14. Семья в сборе, 1951 г.

Пока я был маленький, Новый год праздновался с родителями. В нашей квартире ставилась елка. Все друг другу что-нибудь дарили. Денег ни у кого особенно не было, поэтому никаких ценных подарков не предвиделось, да никто и не ждал. Но тем не менее даже я старался припасти немного хлебных денег, чтобы матери и бабке что-нибудь подарить.

Мне кажется, что праздники, даже 7 Ноября и 1 Мая, были куда более теплыми и семейными, чем сейчас. Даже 7 Ноября у нас был семейный праздник, хотя достаточно сказать, что начиная с 1929 года деда три раза высылали, у мамы первого мужа арестовали, а среднюю сестру посадили.

Константин Симонов

В 1941-м отец приехал с фронта, отписался в «Красной звезде», и ему дали два дня отдохнуть. Это значит позволили быть там, где ему хочется.

В этот самый момент первый секретарь Московского комитета партии, начальник Совинформбюро, начальник Главного политуправления Красной армии Александр Сергеевич Щербаков узнал, что Симонов приехал в Москву, и захотел с ним повидаться. Позвонил в газету, а в газете говорят:

— Да, он приехал с фронта, но где он, мы не знаем…
— Ну как, а дома?
— А у него нет дома…

У отца действительно был номер в гостинице «Москва», где он останавливался время от времени. В номере его тоже не оказалось.

— Как, у него нет квартиры?
— Так, никакого жилья у него нет.

Ажурный дом на Ленинградском проспекте

И товарищ Щербаков распорядился выделить отцу жилплощадь. Отцу дали квартиру в Ажурном доме на Ленинградском проспекте. Напротив гостиницы «Советская». Это была первая московская квартира Константина Симонова. В нем же получила квартиру его новая жена Валентина Серова.

От Сокольников до Парка на метро

Моя вторая школа находилась в Сокольниках, в пяти минутах ходьбы от метро, на Боевской улице. Это была первая английская спецшкола в Москве. За школой был большой парк, переходящий в стадион «Спартак». Вот в этой школе я с 1950 года и учился.

Жил я тогда с мамой на Зубовской площади, в замечательном флигельке. Сейчас ровно на том самом месте стоит огромный «утюг» Счетной палаты. Флигелек был построен в начале 1920-х годов, как раз в период НЭПа. Рядом строили шестиэтажный дом и из уворованных материалов сделали такой флигелек с четырьмя квартирами и продали нэпманам. Одну из квартир на втором этаже купил дед.

В школу и обратно домой я ездил точно по маршруту, проложенному Леонидом Утесовым в песне:

Только глянет над Москвою утро вешнее,
Золотятся помаленьку облака.
Выезжаем мы с тобою, друг, по-прежнему
И как прежде поджидаем седока.

Ну и там есть такие слова:

Чтоб запрячь тебя, я утром отправляюся
От Сокольников до Парка на метро.

Вот это ровно мой маршрут: от «Сокольников» до «Парка» на метро — из школы домой.

Алексей Кириллович (слева в третьем ряду) с одноклассниками по спецшколе №1

Я ездил на троллейбусе до «Кропоткинской», которая тогда еще называлась «Дворец Советов». А если пешком идти в другую сторону, то это ровно одна остановка до «Парка культуры».

Метро для меня было главным местом интересов. Я ездил каждый день туда и обратно (а бывало, что и по два раза туда и обратно).

Кстати, тогда я совершенно не думал, что мне придется снимать Утесова: в 1971 году я снял фильм-портрет о нем, это была моя первая документальная работа. Мы с ним расстались очень довольные друг другом.

А в школе я воспринимал дорогу как упражнение в искусстве езды в метро, ведь надо знать, что будет делать впередиидущий. Кроме того, я вычислил, что твоему движению больше мешают те люди, которые идут в ту же сторону, что и ты, а не те, что идут тебе навстречу. С ними вы можете встретиться глазами и разминуться, поняв друг друга. А люди спереди и сзади ничего не знают о желаниях в потоке и идут так, как им хочется. Это очень занятное искусство. Я по молодости лет мог обогнать любого в метро.

Метро — это вообще соревнование. Движение в метро отличается от броуновского тем, что там точки движутся без цели, а в метро у каждого есть своя сверхзадача, что невероятно осложняет взаимное пересечение потоков.

Интересная деталь — у меня есть приятель, мы знаем друг друга больше 70 лет, ему сейчас 92 года. Он много лет был тренером по спортивному ориентированию. И как-то выяснилась пикантная подробность: он тренировал своих ребят на ориентирование в метро. Вот где надо сосредоточиться настолько, чтобы найти правильный путь.

Тогда в метрополитене были очень заметны инвалиды. Был такой период, когда их было очень много. 

Уплотнение

Когда деда выслали, нашу трехкомнатную квартиру уплотнили. И в две комнаты заселили сотрудницу НКВД Марию Павловну. У нее был армянский муж, который ее жутко боялся. Единственный, кто ее не боялся, это была моя мама. У мамы от деда было такое свойство — она могла договориться хоть с тигром и при этом сохраняла принципиальность. Сосуществовать она могла практически с любым человеком. У нее контактность была совершенно фантастического свойства — поразительная способность к адаптации. Так вот она адаптировалась даже к Марии Павловне и успокаивала ее мужа, который приходил жаловаться на жену.

Мы с мамой вдвоем жили в оставшейся большой комнате, метров тридцать. Поделили ее книжными шкафами и занавесками на три части. От входа прямо и справа была гостиная, где стояли стол и диван, слева — мамина спальня, отгороженная книжным шкафом и платяным. Книжный шкаф был обращен ко мне, платяной — в мамину сторону. За ней была моя комнатушка с письменным столом.

Голубятня на Зубовской площади, 1958 г.

Все было замечательно в этом доме, кроме того, что просели основные балки. А просели они заметно. Паркет, правда, был идеальный, ни одна паркетина не выщерблялась, а балки просели, и в комнате разница в уровне пола в одну сторону была примерно полметра, а если в другую сторону подниматься, в сторону уборной, то 70 сантиметров. Была такая горка, на которой можно было кататься.

Свидания с отцом

Лет до четырнадцати-пятнадцати меня к отцу привозили повидаться. Я был «привозной». В Москву или на дачу — это не важно. Это были визиты, ограниченные во времени. Первый раз, естественно, привезли туда, на первую квартиру отца в Москве. Это был 1943 год. Есть несколько фотографий этого дня. Все эти кадры — придумки Якова Николаевича Халипа, выдающегося мастера советской фотографии, который был большим другом отца и постоянно сопровождал его в поездках. Яков Николаевич сделал целую серию постановочных фотографий.

Потом отец и Серова переехали оттуда на Тверскую. Они жили в угловом доме на Пушкинской площади — такой большой сталинский дом напротив здания газеты «Известия». Я бывал в этой квартире, но мало. Там они с Валентиной прожили довольно долго. Но, как я понимаю, года с 1951-го у них начались сложные отношения, и к папе меня возили в основном в Переделкино. Здесь, в Москве, я папу видел не много.

Дом культуры гуманитарных факультетов

С моим студенчеством связаны два места.

Первое место в Москве, где я учился — старое здание Университета, во дворе которого стоят Герцен и Огарев. Новое здание Университета тогда уже было построено, но туда еще не всех переселили. Это был 1958 год.

Еще одно важное для меня место находится практически там же, где Университет, — церковь Святой Татьяны, университетская церковь, которая тогда была университетским клубом. Там был Дом культуры гуманитарных факультетов, который возглавлял Савелий Михайлович Дворин. У него была кличка — Папа Сава. Он и на самом деле был нам в известном смысле папой. Очень трогательный еврей, замечательный клубный работник. В его хозяйстве были студенческий театр, эстрадная студия МГУ, симфонический оркестр под руководством Кремера.

Из Дома культуры гуманитарных факультетов при Папе Саве вышли многие известные артисты. Из студенческого театра — Алла Демидова, Ия Саввина, Сева Шестаков. Из эстрадной студии МГУ — Генка Хазанов, Саша Филиппенко, Сеня Фарада (который тогда назывался Сенькой Фердманом), Миша Филиппов, Марик Розовский, Алик Аксельрод — родоначальник и первый ведущий КВН, еще до Маслякова. Находиться там было сплошное счастье.

Церковь Св. Татианы при Московском университете, 1959–1962 гг.

Еще авторами числились Гриша Горин, Аркаша Арканов, Саша Курляндский, Эдик Успенский, Леонид Харитонов, Витька Славкин. Кого только там не было. Это было такое сосредоточение московской молодежной культуры. И все это благодаря Папе Саве.

Самый интересный способ общения я освоил на сцене эстрадной студии МГУ. Была у нас миниатюра, уж какая — не вспомню, но в ней был такой ход: в какой-то момент со всех сторон, в том числе с верхних колосников, со всего портала, высовывались руки и ноги. Ну придумали так.

И с барышней, с которой я вместе карабкался наверх, чтобы она высунула руку, а я — ногу, ну или, может быть, наоборот, я и целовался по дороге. Грех было ее не поцеловать. Это было славное занятие.

Вообще не было проблемы общения, была проблема жилплощади. Когда квартира была — общались сколько могли. А когда квартиры не было, разбредались по углам.

Мы женитьбу Ильи Рутберга на Ирке Суворовой играли в виде капустника, естественно, а как еще. 

Первый послевоенный кооператив

Где-то году в 1955-м или даже в 1954-м появилась легенда, что Союз писателей начинает строительство первого послевоенного кооператива в Москве. На Аэропорте. Отец нам помог, и мы с мамой устроились в этот кооператив. Но для этого надо было сдать свою жилплощадь. А наша жилплощадь, та самая комнатка во флигельке, никому удовольствия бы не доставила.

Поэтому мы договорились со сценаристом Николаем Васильевичем Рожковым: сдали его квартиру, а он с семьей въехал в нашу комнату.

Это был очень милый человек, у него были интересная жена и сын Алешка, такой же, как и я.

Чистый переулок, 1959 г.

Тогда мы с матерью в течение года или даже больше снимали комнату в Чистом переулке — еще один мой московский адрес. Там мы были соседями с Борисом Абрамовичем Слуцким. После чего у матери появились его книжки — все, от первой до последней, с надписями «Председателю того кооператива, в котором я состоял два месяца».

Чебуреки

Памятная еда 1948 года — чебуреки. В 1948-м мы отдыхали в Алуште. Мама, наш приятель Саша Галич с женой Нюшей и дочкой Галкой, которая была на год меня моложе. И еще по соседству — писатель Юрий Нагибин. Мы отдыхали в Алуште и ходили в чебуречные.

Жена Саши Галича, Ангелина Николаевна, Нюша, была очень красивая и занятная женщина. Отличалась сильной крикливостью, решительностью установок и принимаемых решений. Ну вот, мы пришли в чебуречную в Алуште. Сели есть. Я съел уже почти целый чебурек, когда Нюша только попробовала и сказала: «Положите вилки! Чебуреки из тухлого мяса! Никто не ест!»

Был скандал. Мы ушли, но свой чебурек я доел, и мне ничего не сделалось. Скорее всего Нюше показалось. Но вот с той самой поры я знал, что такое чебуреки. А дальше — ну в Крыму я их ел пару раз, а потом возле моей работы возникла чебуречная с очень приличными чебуреками, рядом с метро «Парк культуры» радиальной ветки, где выход на Остоженку.

Москва тогда и сейчас

Архитектуру Москвы тех лет я совершенно не помню. Я помню людей Москвы тех лет. Москва была противоречивая. Как и всякий большой город. По моим ощущениям, москвичи — это люди культуры. Я больше имел дело с интеллигенцией: и в школе, и уж тем более дома. Поскольку мать у меня профессионально занималась стихами — была редактором отдела поэзии в журнале «Москва». Поэта в доме можно было увидеть чаще, чем соседа, пришедшего за солью, тем более что жили мы в писательском доме. А начиная с 1958 года я там жил постоянно.

Университет, где я учился, тоже, в общем, культурное учреждение…  Издательство художественной литературы, в котором я приятельствовал с большим количеством реальных писателей, иностранная комиссия Союза писателей, где работал мой приятель Марик Ткачев…  Для меня Москва — это город интеллигентных людей.

Сегодня Москва потеряла однородность. Толпа стала другая. Ну и потом сегодня социальное положение человека определяется уровнем магазина, в который он ходит. К сожалению, это именно так. Есть люди элитных магазинов, есть люди популярных магазинов, есть люди других магазинов. Это не так заметно по антуражу, потому что люди элитных магазинов в основном ездят на машинах, а не ходят пешком. Их на улицах не видать.

Вертикали Москвы

Больше всего в городе я люблю вертикали. Два года я жил в Ленинграде, снимал кино на «Ленфильме». Когда приезжал в Москву повидаться с семейством, а приезжал я довольно часто, я испытывал жуткое облегчение, но не понимал почему. У меня было ощущение, что я попадаю домой. Я долго пытался понять, в чем дело, пока на съемках своей второй картины не обнаружил странную вещь. В городе Ленинграде нет вертикалей, ну или их всего пять. Исаакиевский собор, Александрийский столп, здание Адмиралтейства…  Город горизонтальный. А я хотел снимать город через «усы» поливальной машины. Как только я сел в кабину и запустил поливальную машину, то в кадре у меня оказалось небо. Или я должен был проехать мимо пяти вертикалей, которые все знают. Тогда я понял, что когда приезжаю на Ленинградский вокзал, то выхожу и смотрю на гостиницу «Ленинградская». В общем-то, она сталинская высотка, которую я, в принципе, должен презирать, а оказывается, я радуюсь ей как родному дому.

Живых мест моей памяти в Москве практически не осталось. Я живу в другой Москве. Но могу сказать, что это меня не пугает. Мне в ней уютно.