Через несколько месяцев после своего назначения генерал-губернатором Москвы в 1891 году великий князь Сергей Александрович, раздосадованный тем, что экипажу приходилось тащиться в общем потоке, приказал перекрывать движение по Тверской во время его выездов в город.

Когда к нему явился возмущенный городской голова Николай Алексеев, Сергей Александрович сослался на свой петербургский опыт. Алексеев попытался объяснить Его императорскому высочеству, что здесь не Петербург и в Москве так нельзя. Великий князь, однако, настоял на своем.

Этот эпизод прекрасно характеризует великого князя, который за почти 14 лет своего губернаторства так и не смог или не захотел понять, что означают слова «в Москве так нельзя». После генерал-губернатора князя Долгорукова, управлявшего городом 26 лет, настоящего московского барина, которого все за глаза звали «душкой», Сергей Александрович казался москвичам человеком холодным, надменным и самоуверенным. Будучи по натуре еще и замкнутым, он почти никогда не выходил за рамки протокола и часто ограничивался дежурными фразами. По Москве ходил анекдот, что когда великому князю доложили, что умер главный военный врач Добряков, он по своему обыкновению ответил: «Очень рад, сердечно благодарю». В общем, единственный в истории первопрестольной градоначальник из императорского рода так и не смог стать в Москве своим: все хорошее, что он делал, никогда не ставили ему в заслугу, а все плохое обязательно ставили в вину.

Новый генерал-губернатор начал с борьбы с нелегальными мигрантами. В их роли выступили евреи: в городе действительно находилось много иудеев, не имевших права жить за чертой оседлости — при прошлом градоначальнике они оформляли право на временное проживание, которое затем продлевали и таким образом жили в Москве годами. Великий князь активно взялся за наведение порядка: начались массовые высылки, и за каждого выявленного «незаконного» еврея дворник получал в полиции три рубля из специально созданного фонда. Была закрыта только что построенная в Большом Спасоглинищевском переулке хоральная синагога, с которой сняли купол, «оскорблявший чувства православных верующих», а всего за время губернаторства Сергея Александровича из Москвы было выслано около 25–30 тыс. человек, примерно три четверти еврейского населения города.

Самым большим — и заслуженным — пятном на репутации великого князя как главы городской администрации стала Ходынка. Раздача царских подарков 18 мая 1896 года во время торжеств, посвященных коронации Николая II, любимого племянника Сергея Александровича, обернулась катастрофой: в давке погибли 1389 человек и еще около 900 были покалечены. И сколько бы потом ни говорили, что за организацию мероприятия отвечали не московские власти, а Министерство императорского двора, за Сергеем Александровичем до конца жизни закрепилось прозвище «князь Ходынский». И опять же, молва ставила губернатору в вину даже не преступную халатность, а прежде всего черствость и равнодушие: весь город говорил о том, как Сергей Александрович танцевал на балу в вечер трагедии и как ослепительно улыбался.

Не прибавляли популярности генерал-губернатору и настойчивые слухи о его гомосексуальности. В отличие от своего кузена, великого князя Константина Константиновича, не раз признававшегося в дневниках в «тайном пороке», Сергей Александрович никаких свидетельств на этот счет не оставил, так что был ли он геем, доподлинно неизвестно, но многие современники его таковым считали. «Москва стояла до сих пор на семи холмах, а теперь должна стоять на одном бугре» — таким анекдотом встретил город нового генерал-губернатора (русское «бугор» созвучно французскому bougre — содомит). Говорили, что и в Москву Александр III отправил своего младшего брата, чтобы прекратить разговоры о его похождениях, что Сергей Александрович ездил в Париж со своим любовником, о чем якобы даже писали во французских газетах. Не остановила злопыхателей ни глубокая религиозность князя, ни женитьба на красавице Елизавете Федоровне: у прожившей 20 лет в браке пары не было детей, а в свете поговаривали, что на самом деле великий князь живет с адъютантом, а супруге своей предложил выбрать себе мужчину из общих знакомых. Князь Сергей был слишком горд, чтобы реагировать на сплетни, и никогда не искал ни народной любви, ни похвал света. Самая развернутая его реакция на московские слухи звучала так: «Грибоедовские типы здесь не перевелись».

А ведь как похорошела Москва при Сергее Александровиче! Генерал-губернатор уделял большое внимание чистоте и порядку: при нем вымостили новые улицы, границу между тротуаром и проезжей частью стали посыпать песочком, был пущен первый электрический трамвай, открыт новый Мытищинский водопровод, а в 1898 году устроена городская канализация — насосные станции пришли на смену лошадке с ассенизаторской бочкой. Великий князь поддержал проект разбивки сада «Эрмитаж», а в декабре 1893 года в присутствии Сергея Александровича и его супруги состоялось торжественное открытие Верхних торговых рядов — любоваться галереями под стеклянной крышей в будущий ГУМ приходили целыми семьями.

Будучи консерватором и бескомпромиссным монархистом, князь Сергей на дух не переносил не то что революционных, но даже либеральных идей. Однако бывали случаи, когда консерватизм князя шел городу на пользу: в 1891 году городской голова Алексеев инициировал проект масштабной реконструкции исторического центра, который планировалось расчистить под новую застройку. Оценив масштабы планируемых разрушений и увидев, что у храма Дмитрия Солунского на Страстной площади собирались просто отсечь колокольню, князь наложил запрет на проект, чем нажил себе немало врагов в строительном секторе, лишившемся вожделенных подрядов. В другой раз, озаботившись удручающей экологической обстановкой в Москве, генерал-губернатор запретил сливать в Яузу и Москву-реку воду, отработанную на городских фабриках, чем возмутил их хозяев, которые указание это по большей части саботировали. Непопулярность Сергея Александровича в среде городской бизнес-элиты, купцов и фабрикантов хорошо иллюстрирует следующая история: в 1898 году Савве Морозову сообщили, что генерал-губернатор хочет посмотреть его дом — знаменитый особняк, построенный Шехтелем на Спиридоновке. Уточнив у адъютанта, идет ли речь именно об осмотре дома, и получив утвердительный ответ, Морозов согласился. Но когда великий князь с супругой прибыли на место, хозяина дома не оказалось и особняк гостям показывали слуги. Всегда спокойный князь Сергей был взбешен.

А останься Савва Тимофеевич дома, им с князем было бы о чем поговорить: оба приложили руку к открытию в том же 1898-м Художественно-общедоступного театра, будущего МХТ. Текстильный магнат был одним из его учредителей, а великий князь, всерьез увлекавшийся театром, не раз привлекал Станиславского и Немировича-Данченко для постановки дворцовых домашних спектаклей, что послужило хорошим пиаром для спонсоров Художественного. Покровительствовал Сергей Александрович и художникам, особенно выделяя Васнецова, Поленова и Нестерова, чьи работы часто покупал. Наконец, без великого князя в Москве вряд ли появился бы Пушкинский музей: именно он настоял на выделении участка земли на Волхонке, где первоначально планировали строить другое здание, помогал со сбором средств и экспонатов для будущей коллекции и лично утвердил проект архитектора Клейна.

Но сколько бы музеев, народных чайных и сиротских домов Сергей Александрович ни открывал (они с женой много и серьезно занимались благотворительностью), все равно для москвичей он оставался надменным гордецом, «человеком холодным и порочным» и «князем Ходынским». Со временем князь все больше замыкался в себе, то и дело писал в дневнике, как устал от своей должности, и все чаще предпочитал шумным собраниям уединенные прогулки по Императорскому зоосаду, где обычно проводил время у вольеров с павлинами и фазанами. Во время беспорядков в январе 1905 года в великокняжеском дворце опять побили стекла, а меньше чем через месяц Сергей Александрович был убит.

Тут, правда, надо оговориться, что среди членов эсеровской боевой группы, осуществившей покушение, не было ни одного москвича. Террористы не знали города, а потому поначалу не могли определить, в каком из трех своих дворцов живет великий князь. Одному из них пришлось забраться на колокольню Ивана Великого и, притворившись туристом, спросить у сторожа, где живет генерал-губернатор. Они следили за ним с осени 1904 года, а 1 января 1905-го великий князь ушел в отставку с опостылевшей должности, но боевиков это не остановило: во-первых, он был ключевой фигурой в партии «реакционеров и охранителей» и всячески настраивал своего племянника Николая II против либеральных реформ, а во-вторых, был Романовым с самым низким в стране рейтингом. К тому же Сергей Александрович был человек смелый и, даже оставив пост, своих привычек не изменил: выезжал из дома всегда в одно и то же время и без охраны. 4 февраля 1905 года Иван Каляев бросил в его карету, подъезжавшую к Никольской башне Кремля, бомбу. Взрыв был такой чудовищной силы, что князя Сергея буквально разорвало на части, которые еще долго собирали по всей Сенатской площади.

На похороны, опасаясь терактов, никто из петербургских Романовых не приехал, а Москва отреагировала на смерть своего бывшего губернатора разошедшейся по городу циничной шуткой «Наконец-то князю Сергею пришлось пораскинуть мозгами!» и несколькими едкими карикатурами. На одной из них городовой, отвечая на вопрос любопытной бабки в платочке «Кого, батюшка, убили?», говорил: «Кого надо, того и убили!» В день покушения, и это уже чистое совпадение, преемник великого князя генерал-майор Волков отменил приказ о перекрытии движения при выездах губернатора. Московские градоначальники вновь стали ездить бок о бок с простыми смертными — правда, мало кто из них теперь решался появляться в городе без охраны.