Больше сорока лет московская художница Алена Дергилева рисует родной город и не устает от своей капризной модели. По акварелям и офортам Дергилевой когда-нибудь можно будет восстановить (или хотя бы представить себе) образ Москвы начиная с 1917 года и до наших дней включительно. Нет, конечно, Алена не могла наблюдать Москву в 1917 году, но, глядя на ее офорты из одноименной серии, начинаешь в этом сомневаться. Сегодня работы членкора Российской академии художеств Дергилевой хранятся в Третьяковке, Историческом музее, Музее Москвы и других собраниях. Каждый год начиная с 1997-го Алена выпускает новый календарь с изображениями Москвы. Наш разговор был записан в мастерской Дома художников на улице Вавилова.

Вы давно в этой мастерской?

С 1997 года. Место это очень интересное, историческое. Раньше здесь внизу был комбинат графических искусств, где производили эстампы — они продавались в книжных магазинах и стоили очень недорого. Была такая популярная идея — искусство в массы! Я и сама покупала в книжных магазинах маленькие, в рамочках, офорты Станислава Никиреева например. Сейчас мы делим мастерскую с дочерью.

Она пошла по вашим стопам?

Да, дочь тоже художник, а сын — фотограф. Дочь оказалась способна еще и к преподаванию, работает в одном институте со своим отцом. Мой муж — искусствовед и теперь уже директор Института искусств, организованного из факультета прикладного искусства бывшего Текстильного института. Старается держать марку, сохранять традиции, ведь в Текстильном была сильная преподавательская база, не зря он когда-то отпочковался от ВХУТЕМАСа.

Удивительно, но я каким-то естественным образом вырастила себе помощников! Найти, например, понимающего искусствоведа сложно всегда, но муж, насмотревшись на меня и моих друзей-художников, стал писать сопровождающие тексты к моим выставкам, книгам и календарям.

Вы всегда жили на юго-западе Москвы?

Нет, родилась я на Таганке, в маленьком купеческом домике с мезонином. Засыпной, как говорили раньше, деревянный дом. Это была, конечно, коммуналка, очень густонаселенная. У нас была всего одна комната, а в соседях еще 14 семей. Родители мои тоже были художники — мама и отец учились в Строгановке на отделении скульптуры. Но судьба в искусстве сложилась у них затейливо. Родители стали авторами множества поздравительных почтовых открыток, некоторые из них сегодня считаются редкостью у филокартистов. Отец, Иван Дергилев, делал постановочные, сложные по тем временам фотографии в своем особом стиле. А мама — рисованные открытки.

Я сделала три выставки с родительскими открытками — в музее на Делегатской, в Музее Москвы и в его лефортовском филиале. А недавно на Гоголевском бульваре, может, видели, висели планшеты выставки «Новогодние открытки» — там творчеству отца уделено отдельное место. На метровом планшете воспроизведена еловая ветвь с рябиной — была такая знаменитая открытка, издавалась крупными тиражами несколько раз. Другую открытку отца — с балалайкой — мы подали на премию «Русский Гиннесс» и получили ее, потому что больше ни у кого такого тиража не было — 55 млн экземпляров! Три фамилии чаще всего звучали в советской открыточной отрасли — Зарубин, Дергилев и Четвериков.

Работали родители в политизированном издательстве при Министерстве связи: там печатали еще и конверты, и марки — это считалось очень ответственным делом. Для каждой открытки перед изданием нужно было получить подпись министра связи лично.

Когда мне исполнилось 20, домик наш за ветхостью сломали. И нас выселили в первые московские девятиэтажки, на них тогда только начиналась мода. Далековато, Рязанский проспект. И мне там очень не нравилось.

А что же построили на месте вашего домика?

Примерно такой же по размеру офисный дом. Это угол Воронцовской и переулка Маяковского, там через дорогу музей Маяковского, где Брики одно время жили — очень симпатичный был музей и аутентичный. Садик с сиренью, приятные люди работали. Но и этот музей ликвидировали. уже после нашего переезда, в 1972 году. Хотя сам домик стоит, но ни сада, ни музея больше нет. 

На Рязанский вы переехали с родителями?

С бабушкой. Нас разделили — родители в другую поехали. Я тогда еще училась, но как только окончила институт, сразу же поменялась в центр Москвы, на Хитровку. В детстве я много читала Гиляровского о Хитровке, мечтала сделать иллюстрации к нему — и вдруг оказалась именно там!

А иллюстрации-то сделали?

Нет, не сложилось. Позднее иллюстрировала «Идиота» Достоевского, Бунина. Работала с издательством, которое выпускает подарочные издания классики — в кожаном переплете с тиснением, со специально вшитыми офортами. Но Достоевского покупают не очень часто — ведь дарить книгу, которая называется «Идиот», будет не всякий! А вот «Жизнь Арсеньева» покупают хорошо.

Я вообще-то подавала документы в Полиграф, но провалила историю партии. Теперь все смеются, но тогда было не до шуток! Решила пойти в Текстильный. Сейчас там много специальностей, вплоть до фотографии, рекламы, реставрации, искусствоведения, а тогда было всего три специальности — трикотажники, ткачи и модельеры. Я была ткачом.

То есть вы ткать умеете?!

Умею. Ничего сложного там нет. У нас было изучение состава нитки, переплетения…

…уток и основа?

Да-да. Нас заставляли рисовать переплетения по клеточкам и так далее. Так что некогда было заниматься иллюстрациями, пока училась, хотя мне во многом эта учеба помогла. Мы изучали историю орнамента, то, чего в других институтах практически не делают. Было рисование, такие быстрые курсы живописи — алла прима. Это дало свой результат. В той же Строгановке месяцами мурыжат одну модель до отупения, в этом есть, конечно, какой-то смысл, но все-таки время изменилось, я думаю, это уже не нужно.

Вернемся на Хитровку. Где вы там жили?

В доме-утюге. Он такой сложносочиненный — старые куски, новые куски. Я читала у Гиляровского, что первоначальный дом был построен на зачищенных бандитских трактирах, которые назывались «Сухой овраг» и «Каторга». Действительно, дом стоит на овраге, с переулка — два этажа, а со двора — уже третий. К Солянке спускались ступени, из окна была видна церковь Петра и Павла, видно было звонаря — бабка древняя выстукивала потрясающей красоты мелодию. Потом у нее кто-то в деревне заболел, она уехала, и мелодии больше не было.

Мне очень нравилось на Хитровке, хотя квартирка была с шикарными недостатками, на которые мы по молодости лет не обратили внимания. Например, ванна там стояла на кухне. 1920-е годы, людям не нужна кухня, ведь питаться они могут в столовых…  На первом этаже изначально были помывочные и общая кухня.

У нас родился ребенок, надо было зарабатывать деньги, искать работу, и я пошла в открыточную редакцию, потому что родители там всех знали.

Это была та же редакция, где работали родители?

Другая. «Изобразительное искусство» — там издавали и книги, и открытки. С 1975 по 1981 год я там трудилась. Вышло открыток сорок, наверное. «С Новым годом», «С днем рождения», «8 Марта», чебурашки и все такое. Поскольку мне нравился орнамент, и я его хорошо знала, то пыталась в открытки его привнести. Целую серию сделала с разными орнаментами, и последняя была придумана по вологодской вышивке к 8 Марта. Два коня, в середине баба стоит, орнамент…  А раньше ведь были худсоветы по каждой открытке, принималось все очень серьезно. Сидела целая компания, человек сорок — не только художники и начальство, но и товароведы из крупных книжных магазинов. Принимали, значит, работу. Не поняли они мою идею, она им не понравилась. Ни цветов, ни чебурашек нет, что это за открытка?..  И поставили минимальный тираж — 300 тысяч. Сейчас это звучит фантастически, а тогда я на них обиделась ужасно. Ах, вам не нравится, что я рисую? Не буду больше с вами работать! И занялась чистым творчеством. Офорты начала делать, вступила в молодежку — молодежную секцию Союза художников. Стала ездить на творческие дачи, стипендию получала — небольшую, но все-таки. Со всего СССР отбирали художническую молодежь и собирали, например, на Сенеже. Сейчас уже там нет ничего такого, все пошло прахом. А было очень здорово. Полезно молодому человеку посмотреть, кто как работает. До сих пор дружу с некоторыми художниками тех времен. Потом мне каким-то странным образом дали стипендию Академии художеств.

Из дома-утюга мы к тому времени уехали. Очень жаль было его покидать. До сих пор туда приезжаю, и ком в горле: зачем отсюда уехали?

Зачем же?

Нас оттуда тоже выселили. Ремонт был, а потом дом забрала себе военная академия Жукова. Нас отправили в Строгино, но я опять стала меняться. Хотя дом в Строгино был прямо на пляже, и моя бабушка, которая там осталась, первые годы брала на плечо полотенце и ходила на пляж. Но меня этот пляж никак не волновал, очень не нравилась квартира — ужасно все в этих домах, трудно было там находиться. Поменялась на Ленинский проспект, недалеко от метро «Университет». Не центр, конечно, но парки здесь, воздух почище и мастерская близко.

Как вы начали рисовать Москву?

Я с детства любила рассматривать старые фотографии Москвы — с вывесками, с деталями…  В 1970–1980-е не было ведь ничего такого. Если вывески, то унифицированные, общие для всех. И когда я получила стипендию, мне вдруг почему-то захотелось нарисовать серию видов Москвы 1917 года, какой ее видели люди того времени. Я пыталась найти фотографии в Историческом музее, в Музее Москвы, но бытового, такого, что я искала, практически никто тогда не снимал! Чего пленку тратить на ерунду всякую! Я сделала в конце концов эту серию, несколько работ можно увидеть в книге «Нарисованная Москва» (победитель конкурса «Книга года 2018» в номинации «Арт-книга». — Прим. авт.). А как только нам сказали, что скоро выселение из дома-утюга, я начала рисовать то, что не смогу видеть каждый день. Все там было рядом — вышел из подъезда и работай! Ставила маленький стульчик и рисовала какой-нибудь домик в два окна…

Вы пишете с натуры или по памяти? Делаете фото или полагаетесь на оставшуюся в голове «картинку»?

Маленькие офорты я сразу делаю на металлической доске, покрытой лаком и закопченной. Рисую швейной иголочкой. Потом все дома травится, дорабатывается…  По фотографиям мне работать не нравится, это гораздо противнее. А с натуры рисовала и рисую с большим удовольствием.

Но большие акварели невозможно делать на улице! Такая работа рисуется примерно месяц. Сначала выбирается место, например дом в Солянском проезде, мимо которого я ходила лет восемь. Настолько прониклась этим домом, что он родной мне стал. Но тогда я его не рисовала — некогда было. А вот спустя годы сделала акварель. После того как выбрано место, придумывается история, сюжет. Мне важно, чтобы в картинке было много подробностей — я это очень люблю. Думаю, что надо оставлять подробности нашей жизни для последующих поколений. Потом собираются эскизы, фотографии каких-то деталей, которые я не смогла увидеть с выбранной точки. У меня довольно жесткая композиция, я ее продумываю еще в процессе рисования с натуры. Чуть ли не половину времени занимает проработка композиции на листе — если она хоть в чем-то не вышла, то можно и не красить, сразу выбрасывать.

Я обратила внимание, что вы чаще всего изображаете то, что может ухватить человеческий взгляд — примерно на уровне второго этажа.

Да, это моя концепция. Мне важно, чтобы архитектура была соразмерна людям. У меня почти нет работ без людей. Если не люди, то птицы, собаки, коты.

А на заказ вы рисуете?

Бывает. Вот, например, поликлинику №1 в Сивцевом Вражке главврач попросил нарисовать. Огромное здание, я не знала, как выйти из положения. Но там рядом усадьба Аксакова, она меня спасла. От больницы в итоге осталась одна колонна, но заказчику понравилось. Иногда просят написать свой дом, чтобы подарить жене на 50-летие например. Но я и заказные работы делаю точно в своей манере, ни на шаг не отступая, иначе это мне будет просто неинтересно.

 Вы чаще рисуете старую Москву, чем новую — небоскребов, станций метро или спальных районов у вас почти нет. Или встречаются все же?

Редко, но встречаются. Рисовала синий дом-призрак, который начал строить какой-то итальянец. Потом все прекратилось, и дом этот так и стоит, уже начал рушиться. Или вот 1990-е годы вблизи станции метро «Комсомольская». Рынок — и ваучеры продают, и яйца. Бабка, продававшая яйца, помню, набросилась на меня — вдруг я ее пропесочу? Иди, говорит, отсюда!

 В ваших работах много снега, сугробов, луж — какой-то очевидной непогоды. Стиль, манера?

Это графично, поэтому мне нравится. Ну и в Москве вообще-то раньше было много снега. А стиль я в себе не вырабатывала, никогда о нем не думала и не хотела никакого стиля. Все как-то само сложилось — из-за того, что я много рисовала на улице, впечатление было такое, будто ты стоишь рядом и разглядываешь здание, полусорванные объявления на подъезде, табличку с названием улицы, замерзшего прохожего, собачку на поводке…  Мне важно, чтобы жизнь была. И главная цель — создать образ Москвы в данный период времени.

Как вы относитесь к радикальным изменениям, которые происходят сегодня в Москве? Отражаете их в своих работах?

Да, многое изменилось почти до неузнаваемости. Ухудшилось. Деревья были — их срубили, морщинки на зданиях разгладили, где-то прорубили двери, где-то, наоборот, замазали. Но жизнь идет, ее не остановить. Этим она и прекрасна. Я отношусь ко всем московским переменам как к чему-то неизбежному. Мне интересно и то, что было, и то, что происходит сейчас. Все эти нелепые вывески, все то воздействие времени и человека на город, его архитектуру…

 Есть ли у вас любимые районы в Москве помимо уже названных?

В 1980-х у меня была мастерская в Еропкинском переулке, между Остоженкой и Пречистенкой. Тот район я немного, но тоже рисовала — и до сих пор рисую. Это мои любимые места — Остоженка, Пречистенка. Еще Покровка, Маросейка, Сверчков переулок — дом там есть совершенно потрясающий, но его сейчас переделали. Я успела ухватить, нарисовать его с прежними окнами.

 Вас и сейчас можно встретить на улице с мольбертом или блокнотом?

Можно. Но сейчас я больше рисую в провинции, потому что там спокойнее. В Подмосковье, в Екатеринбурге. Сейчас готовим книгу о Зарайске с моими картинками. Вышел набор открыток «Русская провинция в графике Алены Дергилевой»: там Зарайск, Арзамас, Переславль-Залесский, Юрьев-Польский, Полхов-Майдан, Егорьевск, Кашин, Коломна…

У вас, наверное, есть подражатели — стиль уж очень обаятельный и обманчиво простой.

Мне не очень-то легко подражать. Но вот буквально вчера выложил фото один товарищ на фейсбуке — полностью скопировал не только композицию, но даже персонажей, вплоть до одежды. Я ему написала, что же вы срисовали у меня человечков, а он говорит: не только человечков, но и стиль. Я ваш поклонник! Ну пусть рисует. Если сможет.

Есть ли в Москве то, что вы еще не нарисовали, но очень хотите?

Таких мест полно! Все, что мне нравится, я не успею нарисовать. Буквально на каждой прогулке нахожу то, что хочется сделать. И меняется все очень быстро. Москва — парадоксальный город, в нем так много всего…  Жизни не хватит, чтобы все нарисовать.

 Может, когда-нибудь по вашим картинам будут восстанавливать то, что снесли?

Я думала об этом, когда рисовала с натуры московские домики. Всегда рисовала то, что вижу. И успокаивала себя тем, что это документ истории и образ времени.

Фото: Даниил Овчинников