В январе исполнилось ровно 30 лет со дня приведения в исполнение ельцинского указа №297 «О мерах по либерализации цен». Почему споры по поводу этого дня вспыхивают до сих пор, в общем-то, понятно. Форсированный переход к рыночной экономике под руководством внука автора «Тимура и его команды» не принес большинству населения тогда еще РСФСР, а не Российской Федерации, никакого облегчения, а лишь ускорил падение из «честной бедности» в нищету.

«Важно понимать, откуда взялся дефицит, — рассказывает кандидат экономических наук, сотрудник Института общественных наук РАНХиГС и исследователь экономики позднего СССР Алексей Сафронов. — В экономике есть два вида инфляции: спроса — когда объем денег и кредитов вырос больше, чем производство товаров, и предложения — когда производство товаров сократилось. В позднесоветской экономике действовали оба механизма, но поскольку цены на большинство товаров были стабильны, инфляция принимала скрытую форму дефицита.

Почему у населения стало больше денег, чем товаров в магазинах? Виной тому Закон о кооперации 1988 года, который разрешил создание коммерческих банков. Раньше деньги выдавались предприятиям вместе с жестким указанием, на что их можно потратить, и зарплатные фонды жестко контролировались. Теперь предприятия могли переводить получаемые от государства деньги в коммерческие банки и обналичивать. А годом ранее был принят Закон о госпредприятии, который ввел выборность директоров. И директора начали буквально покупать своих работников-избирателей, выплачивая им незаработанную зарплату, чтобы те их переизбирали. Кроме того, союзные республики стали проводить опережающими темпами кредитную эмиссию для «своих» предприятий, благодаря чему опять вырос объем денег, не обеспеченных товарами. Вот вам конкретные цифры: за девять месяцев 1989 года прирост общесоюзного ВВП составил 3,6%, прирост производительности труда — 2,2%, а оплата труда выросла на 8,5%. Всего за период перестройки денежные доходы населения увеличились на 52,8%, в то время как розничный оборот вырос лишь на 42,5%. Излишек наличных денег в 1990 году оценивался Госбанком в 47 млрд рублей».

Не случайно отпуску цен предшествовала денежная реформа имени первого и последнего премьер-министра СССР Валентина Павлова, которую в народе прозвали конфискационной. Внезапным указом Горбачева от 22 января 1991 года самые крупные банкноты, существовавшие в советской денежной системе — по 50 и 100 рублей, были изъяты и заменены новыми. Причем для обмена было выделено всего три дня и установлен лимит — не более 1000 рублей в одни руки, а снятие средств с вкладов в сберкассах было ограничено 500 рублями в месяц. Благодаря этим мерам общесоветскую денежную массу удалось «высушить» на 14 млрд. Затем указом от 2 апреля того же года потребительские и закупочные цены были повышены в три раза, и тот же проезд на московском метро стал стоить 15 копеек вместо священного пятака. Так что впервые к мерам из области пресловутой «шоковой терапии» прибегли еще до Гайдара, разница была лишь в том, что советский «шок» так и не решил проблему дефицита и не смог ликвидировать гигантские денежные массы, обращавшиеся в теневой экономике. К тому же в ситуацию активно вмешивалась политика.

«С принятием Закона о госпредприятии и переходом на “полный хозрасчет” начала рушиться прежняя система централизованного материального снабжения, и у предприятий возникли проблемы с поставками, — напоминает Алексей Сафронов. — Местные руководители, столкнувшись с усилением дефицита, стали потворствовать невыполнению плана поставок колхозами и совхозами. Это улучшило снабжение населения едой в аграрных областях, но обострило продовольственные трудности в крупных городах. Заодно ситуацию усугубила ликвидация монополии государства на внешнюю торговлю — поставщики обнаружили, что гнать сырье за границу выгоднее, чем отправлять его прежним потребителям.

Довершил развал хозяйственных связей разгул национализма и парад суверенитетов, а в особенности противостояние Ельцина и Горбачева,  вылившееся в “войну законов” и переманивание предприятий из союзной юрисдикции в республиканскую. Производственные цепочки оказались нарушенными, и в 1989 году началось падение объемов производства — впервые со времен войны. Аналогичная история была и с транспортом, который также с большим скрипом переходил на рыночные рельсы. Сейчас по интернету гуляют ролики из программы Невзорова “600 секунд”, где показывают склоны оврагов, заваленные гусиными тушками и крабовыми палочками, или эшелоны с гниющими говяжьими тушами, но все это могло происходить и без злого умысла — просто где-то разрушилась прежде стабильная логистическая цепочка».

Как был создан ультрадефицит

Впервые о необходимости отпустить цены заговорили еще в 1990 году, но так как на дворе стояли и без того сложные времена, никто не желал брать на себя ответственность. Потом поползли туманные слухи. В октябре 1991 года они стали неизбежной реальностью — сперва министр труда РСФСР Александр Шохин собрал совместную пресс-конференцию вместе с еще мало кому известным Егором Гайдаром и объявил о грядущей либерализации. Затем его слова подтвердил сам Ельцин — 28 октября 1991 года на Съезде народных депутатов, анонсируя будущий пакет жестких экономических реформ, над которым команда Гайдара работала с 15 сентября на вошедшей в историю 15-й правительственной даче в Архангельском.

«Первое направление — экономическая стабилизация. В ее основе — жесткая денежно-финансовая и кредитная политика, налоговая реформа, укрепление рубля. Но самая болезненная мера — разовое размораживание цен в текущем году. Без нее разговоры о реформах, о рынке — пустая болтовня. За последние годы все это уже поняли, но никто не решался пойти на этот тяжелый шаг. Отсюда бесконечные компромиссы, проложившие дорогу хозяйственному хаосу… » — заявил первый российский президент.

Сказать, что эти слова произвели эффект разорвавшейся бомбы, означает не сказать ничего. И без того измученный дефицитом потребительский рынок просто рухнул в небытие, так как торговля начала припрятывать все, что можно, в ожидании грядущих «либеральных» сверхприбылей. К концу года нормы по талонам дошли чуть ли не до блокадных: сахар — 1 кг на человека в месяц, мясопродукты — 0,5 кило с костями, сливочное масло — 200 г. Полки магазинов опустели уже совсем, поскольку перепуганный предыдущими экономическими мерами покупатель стал сметать с них даже раньше спокойно лежавшие консервы из овощей и морской капусты.

«Объявление о либерализации цен за два месяца было полным идиотизмом, — уверен Алексей Михайлов, депутат Государственной думы 1–3-го созывов, экономист и заместитель главного редактора журнала “Профиль”. — Очевидно же было, что люди ломанутся в магазины за товарами, на которые вскоре вырастут цены, а производители и торговля станут, наоборот, все придерживать. Всплеск дефицита в конце 1991-го был искусственным. И он активно был использован Гайдаром & Co для оправдания необходимости немедленного отпуска цен. Отложить ее на два месяца после такого — это было как резать хвост собаке по частям, обливаясь слезами…

Во многом все это было политически мотивировано. Тогда в российских верхах бродила простая мысль — как сделать изменения необратимыми. Именно отсюда росли ноги у таких мер, как запрет КПСС, у Беловежских соглашений, и в этом же ряду была немедленная либерализация цен, которая должна будет навсегда положить конец плановому хозяйству и перевести экономику на рыночные рельсы. Тогда им казалось, что главное — сделать эти шаги, и неважно, какими будут немедленные последствия, мы их как-нибудь переживем. Гайдар же изначально не выступал за немедленную либерализацию. Но тут он уловил желания верхов (а он всегда умел это делать) и предложил эту меру. Сам проявил готовность войти во власть и взять на себя ответственность, вдохновляясь примером Бальцеровича — архитектора польских реформ. Очень он хотел войти в историю».

Большинство воспоминаний о последних месяцах существования Советского Союза с душераздирающими описаниями 4–6-часовых очередей и драк из-за пакета молока или пачки грузинского чая относится именно к ноябрю-декабрю 1991 года. Панические запросы из российских регионов на зерно, муку и мясо, сохранившиеся в электронном «Архиве Гайдара», по большей части того же времени.

Здравствуй, новый день

«Накануне всей этой истории мы с женой, в общем-то, неплохо зарабатывали, — вспоминает малый предприниматель на пенсии Сергей Кесслер, — будучи сторожами в дачном кооперативе. Дачники постоянно таскали себе машинами всякое добро: песок, гравий, навоз, доски, металл. Разумеется, частично все это было “левое”, в смысле ворованное. А наша сторожка стояла как раз около съезда, к тому же у меня были ключи от всех ворот. Ну и умные люди подсказали: “А ты что, реально бесплатно их пропускаешь?” Я стал брать по пятерке с машины. Груз, допустим, песка стоил тогда 50 рублей, из них моих 5, и все довольны. Но уже накануне либерализации цены резко полезли вверх. Мы с женой съездили в Германию, я купил ей дубленку, а потом все остальное сожрала инфляция. Пришлось крутиться как белке в колесе.

Да, 2 января, как и все, я пришел в магазин и испытал смешанные чувства. С одной стороны, ощущение бардака и неопределенности, с другой — были какие-то надежды. Для моего оппозиционно-интеллигентско-диссидентствующего сознания было важно, что наконец-то стронулся Советский Союз и впереди вроде бы светило что-то хорошее. А вот по моим родителям вся эта история проехалась жестко. Отец — профессор, наша квартира была получена за его разработки ракетного топлива, а ему пришлось работать ночным директором в каком-то ДЭЗе. Мать — кандидат химических наук, участвовавшая в разработке первых советских светоотражающих дорожных знаков, пекла пирожки и продавала их у соседней станции метро».

Сейчас, через 30 лет, нарисовать адекватную картину дня отпуска цен уже вряд ли получится. Все будут вспоминать о том, как 2 января 1992 года «все вдруг появилось», однако это как раз тот случай, когда память замещается прочитанным в СМИ и увиденным по телевизору. Если же обратиться к языку холодных чисел, как сделал это известный историк из ВШЭ Олег Хлевнюк в своей статье «Эффект заполненных прилавков: Преодоление товарного дефицита в России в 1990-е годы и его социальные последствия», то картина начинает выглядеть иначе: цены выросли многократно, но прилавки так и не заполнились.

В январе 1992 года объем приобретенных населением товаров упал до 29% от уровня декабря 1992-го. По данным мониторинга, проведенного по горячим следам 8–14 января, в 72% крупных городов России отсутствовало в продаже растительное масло, в 67% — мясо, в 54% — сахар, в 55% — сливочное масло. В 67% больших городов возникали очереди за молоком, в 47% хлеб продавался с перебоями, в свободной продаже лежали в основном овощи. В Москве ситуация была не сильно лучше: 24 января Госкомстат обследовал десять продуктовых магазинов в разных районах города и обнаружил длиннющие очереди за молочными продуктами, маслом, хлебом и сахаром. В универсаме «Новогиреевский» за молоком встали 150 человек, но через 20 минут после открытия оно уже закончилось.

О том же самом говорят и передовицы газет от 2–3 января: корреспондентам удалось обнаружить на прилавках в основном деликатесы, не пользовавшиеся повседневным спросом. «В “Новоарбатском” — филе балтийского лосося по 276 рублей за килограмм, омуль холодного копчения — 120 рублей, дальневосточный лосось холодного копчения — 192 рубля, варено-копченая колбаса — 108 рублей, ветчина импортная — 1023 рубля за двухкилограммовую банку, шампанское — 121 рубль…  Молоко мне не встретилось, хотя в одном месте мне сказали, что оно было с утра в продаже по 1 рублю 96 копеек за литровый пакет. Не попался и хлеб…  В магазинах “Фрукты-овощи” появились апельсины и грейпфруты по 30 рублей за килограмм, но нет картошки, моркови, яблок и всего остального, что необходимо человеку для нормальной жизни», — писал Виктор Толстов в «Известиях».

Даже к середине июня 1992 года дефицит никуда не исчез: из 36 обследованных городов мясо и хлеб в свободной продаже имелись только в 17, сахар — в 7, а молоко — в 15, и практически везде было трудно приобрести водку и табачные изделия. Зато в свободной продаже уже появились яйца, сливочное масло, колбасные изделия и сильно подорожавший белый хлеб.

Не менее печально выглядел и рынок непродовольственных товаров.  Сложная продукция долговременного пользования вроде телевизоров, стиральных машин, холодильников и часов в первые дни 1992 года стояла на полках никому не нужной — цены на нее в одночасье стали заоблачными. Зато простые товары постоянного спроса: мыло и моющие средства, бритвенные станки, носки, белье и мужские костюмы по-прежнему оставались дефицитом. С течением времени ситуация даже ухудшилась — августовский мониторинг показал отсутствие в свободной продаже утюгов, стиральных машин, электрочайников, пылесосов, холодильников и телевизоров, школьных тетрадей, недорогой мебели, лезвий для бритья и чайной посуды.

«Пусты полки обувных магазинов, — писал все тот же Виктор Толстов 3 января, в первый рабочий день после отпуска цен. — И только в закутках, которые обычно арендуют кооперативы, выставлена обувь. Это обычная кооперативная продукция — грубо сработанная и дорогая…  В магазинах радиотоваров продаются ручки для мебели. В магазине телевизоров — небольшой черно-белый “Рекорд” по спискам за 1920 рублей».

Дефицит не удастся победить ни в 1993-м, ни в 1994-м, ни в 1995 году. Спрос подстегнула и начавшаяся война в Чечне — покупатели мгновенно смели с полок все, до чего смогли дотянуться. Особенно жесткие перебои наблюдались со сливочным маслом, несмотря на то что только за 1994 год цена на него выросла в несколько раз. 25 мая 1995 года под нажимом Лужкова правительство было вынуждено принять постановление «О мерах по обеспечению населения г. Москвы продовольствием в 1995 году», фактически возвращавшее городу статус первой категории снабжения.

Была ли альтернатива?

Чудес не бывает, тем более в экономике. Либерализация цен произошла на фоне уже раскручивавшейся инфляции, повышенного потребительского ажиотажа и развала общесоюзного рынка. И если цены на наиболее «народную» пищевую продукцию типа хлеба и молока какое-то время еще пытались удерживать, то на все сырье и комплектующие их отпустили сразу. Руководители производивших все это добро предприятий прекрасно понимали, что на следующий день после отпуска цен рабочие потребуют повысить им зарплату, и повышать придется, иначе они либо перемрут с голоду, либо разбегутся. Поскольку никто не имел ни малейшего представления о том, что и сколько будет стоить после 2 января, в эту компенсацию потенциального роста цен заранее закладывались немыслимо огромные суммы, и все это происходило на каждом участке производственных цепочек. В результате к моменту попадания продукции в магазин цифра на квадратной бумажке могла увеличиться в десятки раз.

Важно понимать и то, что на момент либерализации, несмотря на активно развивавшееся с 1987 года частное предпринимательство, большая часть торговли по-прежнему оставалась государственной. Директора магазинов, как и их поставщики, не умели заключать договора, не знали, что такое конкуренция, и не имели понятия о принципах рыночного ценообразования или об оптимизации расходов и логистических цепочек, а потому рисовали цифры на ценниках с потолка.

Обо всем этом корреспонденту Толстову прямо заявила директорша кооперативного магазина «Антей», арендовавшего площади у известного всей Москве магазина «Свет» рядом с Белорусским вокзалом: «Производители товаров сегодня полные хозяева положения. После того как магазин откроется, закончив переучет, детская коляска, например, будет стоить здесь около 700 рублей. Эта цена, продиктованная поставщиками из Киева и Москвы, повергла директора магазина в шок».

Ну а дальше началась гонка зарплат за ценами, в которой последние вечно лидировали, заодно раскручивая белкино колесо инфляции. И вот уже деньги, а не товары начали становиться дефицитом. Начались первые кризисы неплатежей — зарплату стали задерживать сперва на недели, потом на месяцы, а в отдельных особо тяжелых случаях и на годы. Появившийся новый богатый класс аккумулировал на своих счетах гигантские суммы, которые затем обменивались на доллары и исчезали в офшорах, а значит, умирали для экономики. Возможно, некоторые из них и хотели бы вложиться в какое-нибудь производство, но развал общесоюзного рынка разорвал все ранее существовавшие цепочки поставок, а товары стало некому продавать. Проще было продать сам завод на металл и вывести деньги. Гиперинфляция, вечно пустой бюджет, варварская приватизация, разделение общества на сверхбогатых и нищих без «стабилизирующей» прослойки среднего класса между ними, попытки населения урвать себе кусок жизни участием в сомнительных финансовых пирамидах и государственная пирамида ГКО, окончившаяся дефолтом, — вот лишь неполный перечень бед, началом которых стало 2 января 1992 года. А потому даже сегодня, 30 лет спустя, многие задаются вопросом: неужели гайдаровский вариант решения проблемы дефицита был единственно возможным?

«Выбранный вариант либерализации цен был худшим из возможных, но самым простым политически, — отвечает на этот вопрос Алексей Михайлов. — Сама либерализация цен была неизбежна, денег у людей и предприятий было много, товаров не хватало, совершенно ясно, что при отпуске цен в свободное плавание денежный навес вызовет сильный скачок инфляции. Начинать надо было с другого конца — с рассасывания денежного навеса. Доступных мер для этого было множество, от госзаймов на привлекательных условиях и малой приватизации до создания товарных резервов для интервенций на рынке в случае скачка цен, в том числе за счет импорта и товарных кредитов западных стран. Все это было известно и описано в программе “500 дней”, которую делали мы с Явлинским. Но ничего из этого сделано не было вообще».

В массовом сознании доктрина, которой придерживался Гайдар, чаще всего ассоциируется с неолиберализмом — учением, сформулированным в работах Фридриха фон Хайека и основоположника «чикагской школы» Милтона Фридмана. В 1990-е эта ассоциация была столь сильна, что отечественных младореформаторов называли в СМИ не иначе как «чикагскими мальчиками» по аналогии с командой учеников Фридмана, занимавшейся перестройкой экономики Чили во времена диктатуры Пиночета. Однако краеугольным камнем неолиберальной теории является монетаризм — теория о достаточности денежной массы в обращении как о ключевом факторе развития. И все, что делал Гайдар, в реальности противоречило этой теории.

«Никаким ярым монетаристом Гайдар не был, — уточняет Алексей Михайлов. — Монетаризм рекомендует стабильный прирост денежной массы вне зависимости от того, что происходит в экономике — дальше все той самой “невидимой рукой рынка” выправится. Структура экономики России была сильно деформирована уклоном в оборонку и в производство средств производства и плохо отвечала потребностям потребителей. А случаев перехода от плановой к рыночной экономике в условиях жесткой деформации самой экономической структуры монетаризм не описывает. Очевидно, что в 1992 году Гайдар был не в состоянии провести жесткую бюджетную политику — бюджет и его огромный дефицит сам стал одним из источников инфляции. У Гайдара попросту не было нужных полномочий, Ельцин ему никогда не доверял, да и множество компромиссов казались ему самому полезными и нужными…  А раз денежную политику ужесточить не удалось — возник жесточайший кризис неплатежей, дефицит наличных денег и так далее. Все оказалось гораздо сложнее, чем представлялось заранее».

«Гайдар получил власть в довольно тяжелой экономической ситуации, — напоминает Алексей Сафронов, — но своей “шоковой терапией” сделал ее еще хуже. Гиперинфляция уничтожила сбережения, а отсутствие сбережений — это отсутствие инвестиций. Отсутствие инвестиций, отсутствие структурной политики, открытие внешнему рынку и резкое сжатие госзаказа в совокупности привели к разрушению технологического потенциала целых отраслей. Вместо использования военных наработок для выпуска гражданской продукции, на что возлагалось много надежд, эти производства попросту остановились. Правительство упорно не понимало, что цены за ночь поменять можно, а технологическую структуру экономики, сформированную под прежние цены — нет.

Альтернативой мог бы стать постепенный переход на мировые цены и рыночные отношения, который дал бы предприятиям время адаптироваться. В то время об этом много писал академик Ю. В. Яременко. В защиту команды Гайдара могу заметить, что все попытки проводить реформы не в формате крутого пике до 1992 года торпедировались политической борьбой. На мой взгляд, решение Горбачева проводить одновременно экономические и политические реформы было даже более ошибочным, чем “шоковая терапия”. Без цементирующей роли партии система стала просто неуправляемой. Ту же программу конверсии эффективно блокировали директора оборонных заводов, пока Гайдар не перекрыл им кислород, оставив без госзаказа.

Рассуждая об альтернативах, мы часто забываем, что “шоковая терапия” была в том числе инструментом экономически обескровить тех, с кем не удалось договориться, как позднее приватизация через залоговые аукционы — инструментом поддержать тех, с кем договориться удалось. Политика в очередной раз доминировала над экономикой».

Фото: Дмитрий Коробейников/МИА «Россия сегодня», Сергей Мамонтов, Андрей Соловьев, Роман Денисов/ТАСС