О детстве в Сокольниках, жизни на Старом Арбате, великих современниках и бюрократической чистоте нынешней Москвы.

Я родился…

В Сокольниках, в старом и при этом окраинном районе, в барачном деревянном доме, который нужно было отапливать дровами. Все, что помню, рассказал об этом районе в повести «1962», стилизованной под реальные воспоминания.

Потом нам страшно повезло, маме дали ордер на нормальную квартиру в пятиэтажке, с батареями, горячей водой…  рай. Дом располагался в новообразованном районе Матвеевское, вчерашней деревне. В перелеске можно было собирать грибы, рядом была заброшенная «ближняя дача» Сталина (у меня и об этом есть рассказ, он так и называется — «Ближняя дача»).

Жил я и на Сходне, около метро «Планерная», то есть еще одна окраина. А потом начал потихоньку смещаться к центру. Беговая с видом на ипподром…  Сивцев Вражек — из окон кухни тут видна Шуховская башня, а из другого окна — Иван Великий, и вокруг дома кружат кривые переулки…  И в конце концов я понял, что в Москве лучше всего жить либо на окраине, либо в самом центре, если окна не выходят на пешеходные улицы и поэтому стоит почти деревенская тишина.

Сейчас живу…

Мне невероятно повезло — я решился взять кредит тогда, когда богатые люди старыми домами брезговали, а люди моего круга влезать в долги не решались. Поэтому удалось поменяться с доплатой и перебраться в квартиру на Старом Арбате, которая тогда стоила дешевле, чем сегодня Новая Москва. Мне хотелось жить там, где можно вечерами гулять — не между деревьями, а между домами. И откуда при желании в течение часа можно дойти до любой из нескольких моих работ.

Район сложный, путаный. С одной стороны, Старый Арбат, ставший местом почти злачным (лучшее, что на нем есть — книжные развалы — все время норовят отрегулировать, а все худшее, пивное и громкоговорящее — наращивать). С другой — переулки, музеи, непонятно как сохранившиеся особняки. В общем, городская недистиллированная жизнь. А я убежденный горожанин, это моя среда обитания.

И мои любимые места не обязательно совпадают с любимыми местами моих героев. В романе «Бюро проверки», где Москва — равноправный герой, они перемещаются между Таганкой, Юго-Западом, Соколом и Лубянкой, какими те были в 1980 году.

Любимый район…

Да, собственно, где люблю бывать, там и живу — или работаю. Вышка, где я преподаю, раскинута между Мясницкой, Покровкой и Хитровкой, и это тоже любимый район. Многие меня осудят, но я люблю «Сити», его нервную, неуравновешенную архитектуру.

Мне не хватает в Москве…

Парков. Особенно в центре. Екатерининский, Ботанический сад, переполненное «Зарядье», а что еще?

Место в Москве, куда давно собираюсь доехать, но никак не получается…

Те мои первоначальные Сокольники.

Москва менялась на моих глазах…

В ней появилась чужая мне бюрократическая чистота. Не чистота, которая бывает в обжитом доме, а чистота, которая бывает в только что построенной больнице. И стало слишком много глянцевого, целлофанированного в ее облике. А глянцевый мир красив, но насквозь идеологичен. Он не знает смерти, страданий, болезней (может быть, именно сейчас что-то начинает меняться, потому что читатели глянца — живые люди, и глянец меняется вместе с ними). А мне и в жизни, и в литературе интересны герои, которые далеки от лакировки.

Вот, к примеру, Теодор Шанин. Человек был в детстве выслан в Сибирь, лишен гражданства…  среди войны ему вдруг разрешают уехать в Самарканд, где он ворует хлеб, чтобы выжить. Затем через Польшу оказывается во Франции, воюет за только что образованное Государство Израиль…  А спустя долгие годы становится английским профессором и русским крестьяноведом. В новую Россию он приехал создавать университет — и создал Московскую школу социальных и экономических наук, легендарную Шанинку, вопреки всему. Все это непохоже на то беззаботное счастье, которое рисуют в глянцевых журналах. Именно об этом моя новая серия книг «Счастливая жизнь», которая выходит в «Редакции Елены Шубиной» и рассказывает о людях, которые не очень похожи на счастливчиков, потому что каждому из них выпадает невероятно сложная, подчас мучительная судьба. Вышло уже две книжки — Теодор Шанин и Жорж Нива.

Москва отличается от других городов…

Москва — город постоянный, но это не значит уютный. Это значит, что ты разделяешь все преимущества и недостатки жизни в этом мегаполисе. Это нервный, несправедливый город, но твой. В Москве нужно иметь скафандр, чтобы лишняя культурная информация в тебя не просочилась. А я не хочу ходить в скафандре! Я хочу ходить там, где информация, в том числе культурная, распределена нормально: ее не слишком много и не слишком мало — ровно столько, сколько человек может в себя вместить.

Если не Москва, то…

Психологически мне было бы удобно делить жизнь на три части: треть года жить плотно в Москве, треть года в регионах и треть — за границей, в Европе. Это было бы наиболее комфортное существование.

Например, я раз в месяц читаю лекции в Екатеринбурге — и это ровно та культурная ситуация, которую можно считать образцовой: нет перенасыщенности и нет нехватки, все в точных пропорциях. Это подпитка, потому что в регионах люди часто отзываются живее, чем в Москве. Но если бы я не хотел жить в Москве, я бы не жил.

Москва для моих героев выглядит…

Оба моих героя связаны с Россией, но не принадлежат ей до конца. Потому что среди прочего серия «Счастливая жизнь» — это еще и рассказ о русском XX веке, взгляд на мир сквозь Россию и взгляд на Россию сквозь мир. Шанин менял национальные принадлежности как маски. Жорж Нива, переходя из французского в русское и швейцарское и обратно, до сих пор остается связанным с Россией.

Жорж Нива провел в Москве несколько студенческих лет, между 1956-м и 1960-м, с перерывом на Польшу и Англию. В фильме Андрея Смирнова «Француз», например, показана ровно та комната в общежитии, где Жорж Нива жил по приезде в Москву. Там повторены некоторые события из его жизни, они же описаны и в книге, но в целом он скорее прототип героя фильма, а не персонаж.

Я познакомился с героями своих книг…

Идейно эти персонажи друг с другом не совпадают совсем. Если с Шаниным до начала работы над книгой мы знакомы были лет пятнадцать, то с Жоржем Нива общались намного дольше — с конца 1980-х. Я выпускал его книжку о Солженицыне в журнале «Дружба народов» еще во времена перестройки. Позже я приезжал и работал в Женевском университете у него на кафедре. Мы общались, дружили, встречались, переписывались, разговаривали. И дальше потихонечку стало понятно, что нужно проращивать книжку. Нужно было собраться, сесть и записать. Сначала это был просто многодневный разговор. К тому моменту Жорж почти все, что хотел, уже рассказал мне в личных разговорах. Но запись — это другое: надо вытянуть линию, чтобы это была сюжетная книга. В итоге мы собрались в его петербургской квартирке и три дня записывали видео, как полагается, «восьмеркой», то есть двумя камерами…

В эпоху «Википедии» биография должна быть…

Тактичной и раскрывать образ героя. Но биография современника — это отдельный, особый жанр. Среди прочего я как автор попытался сам себе ответить на вопрос: почему, работая в русской литературной традиции, так тяжело создавать образы людей, чья жизнь удалась? Про страдальцев и неудачи рассказывать проще, чем про испытания, которые завершаются победой.

Но еще мы живем во время трансмедийности: это текст, живущий в разных видах и по-новому раскрывающий себя, героя и автора. Текст расширился, принял разные форматы и формы. Мы можем выбирать — например, прочесть книжку и дополнять впечатления, просматривая отдельные эпизоды на видео. Или наоборот — посмотреть документальный фильм, а потом дочитывать в книжке эпизоды, которые взяли тебя за живое. С видеоверсией можно будет ознакомиться на YouTube-канале «Арзамас», и будет еще аудиоверсия.

В России биографий наших современников почему-то намного меньше, чем в сопредельных литературах, чем во французской традиции, например — биографии людей прошлого у нас почему-то лучше получаются. Моих литературных сил не хватило бы, чтобы переломить русскую традицию, нужно было найти боковой выход. Таким выходом и стала серия биографий «Счастливая жизнь».

Фото: Анна Данилова/Pravmir.ru