Утром 15 сентября у бывшего главного дома усадьбы Кнопа в Колпачном переулке собирались высокие гости: представители девелоперского бизнеса, увенчанные регалиями архитекторы, чиновники из московского департамента культурного наследия и, конечно же, только «свои» журналисты. Время для мероприятия было выбрано как всегда — 11.45, самый разгар рабочего дня, лучший вариант для организаторов, желающих отсечь посторонних.

И все же заранее составленный протокол был нарушен. Две женщины встают у входа в усадьбу и разворачивают плакаты. Охрана блокирует ворота и держится так, будто снаружи не тихая утренняя Москва, а Нью-Йорк времен недавних погромов имени Джорджа Флойда. Этих пускать не велено ни в коем случае. Рядом с пикетчицами останавливаются проходящие по своим делам местные жители, потом приезжает полиция. Так выглядит очередной эпизод вечной борьбы защитников старого города с девелоперами.

2009

Пока мы вместе со всем остальным человечеством со страхом и трепетом ждем второй волны коронавируса, пока в Минске местный ОМОН безуспешно пытается очистить улицы от протестующих, пока в Берлине уходит в кому и воскресает Навальный, а в Хабаровске люди по-прежнему выходят на улицы за своего арестованного губернатора, в самом центре Москвы происходит маленькая война за Ивановскую горку. Архитектурное бюро Алексея Гинзбурга пытается вторгнуться в этот заповедный уголок со своим проектом, против него единым фронтом выступают градозащитники. «Москвич Mag» писал и еще не раз напишет об этом противостоянии, а сейчас мы все же поговорим немного о другом.

Чаще всего мы смотрим на схватку между городскими властями, девелоперами и градозащитой немного со стороны, поддерживая кого-то из них в зависимости от собственной выгоды или представлений об эстетике. Но что представляет собой градозащитное сообщество изнутри и что побуждает людей не спать ночами, лишь бы не пропустить начало сноса, броситься под ковш бульдозера или под кулаки нанятого застройщиком ЧОПа, месяцами обивать пороги, добиваясь статуса объекта культурного наследия для всеми забытого домика и сутками не отходить от компьютера, выводя посты о предстоящих пикетах и общественных слушаниях в топы соцсетей?

«По сути градозащита — это такой вид фанатизма или хобби, — отвечает на этот вопрос Алексей Крапухин, член партии “Яблоко” и экспертного совета фонда “Внимание”. — Есть люди, которые лазают по метро, есть те, кто прыгает с крыши с парашютом, а есть мы, готовые проехать 1500 км, чтобы увидеть и отстоять заброшенную церквушку лишь потому, что ее построил великий архитектор. Это те, кто занимается градозащитой постоянно. Есть те, кто ведет борьбу за сохранение конкретного здания или уголка города, как, например, кампания против сноса Таганской АТС или нынешняя попытка отстоять Хохловку. На митинг за АТС, помнится, пришло человек двести или триста, они заняли полбульвара. Большинство этих людей, в общем-то, не особо интересовались архитектурой, они просто увидели в фейсбуке призыв и явились. Во многом эта аудитория пересекается с условно “оппозиционной”, то есть с теми, кто репостит Навального и прошлым летом выходил на митинги в поддержку недопущенных до выборов кандидатов в Мосгордуму. А еще есть просто неравнодушные граждане, которые считают, что они должны прийти и помочь защитить.

2011

Что сегодня привлекает в движение новых людей? Я бы сказал, что некая разновидность эгоизма: “Я хочу, чтобы я сам, мои дети и те, с кем я гуляю по городу, видели некую цельную городскую среду”. Огромную роль, безусловно, играют социальные сети — если там грамотно поднять волну, то она может привлечь внимание и породить мощную активность».

«Приходят самые разные люди, — уточняет Люся Малкис, участница движения в защиту Ивановской горки, активистка “Архнадзора” и основательница сообщества ArchiPeople. — Одним не хватает эмоций, другие ищут легитимный канал для выпускания пара. Безусловно, есть и оппозиция, которая таким способом пытается противостоять властям на местном уровне. Как и в любом движении, здесь есть и свой процент городских сумасшедших. Много и тех, для кого важны история и исторический контекст, эти люди переживают за город и желают, чтобы он сохранялся таким, какой он есть. Их девиз: “Руки прочь от нашего города”, они не приемлют никаких перемен из-за опасения что-то утратить. Есть пассивно сочувствующие — те, кто лайкает и репостит. И, конечно же, местные сообщества, которые обороняют среду своего обитания. У них помимо сохранения старины есть и еще одна мотивация — боязнь того, что их район после “реновации” превратится в очередной “арт-квартал”, а точнее, в место для пьяных тусовок с постоянно дежурящими автозаками и криминальным фоном».

Война — дело молодых?

Нынешнее градозащитное движение имеет весьма интересные корни. Образованное в 1965 году ВООПИиК (Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры) было единственной легальной советской общественной организацией, не принадлежавшей к сфере массового туризма, спорта или художественной самодеятельности. Появилось оно именно в тот момент, когда в сознании городской интеллигенции произошел метафизический перелом, связанный с отказом от веры в прогресс и сопутствующих ей научного оптимизма и атеизма в пользу «возвращения к корням и истокам». В моду входят коллекционирование икон и прялок, внутренний туризм по старым русским городам, разговоры на кухне о духовности и проза писателей-деревенщиков. И вовсе не случайно самый известный из них — Владимир Солоухин, православный монархист, открыто носивший перстень с портретом Николая II, числился в правлении ВООПИиК, активно участвовал в градозащитных кампаниях и лоббировал его интересы во всех мыслимых кабинетах. Помимо этого ВООПИиК всегда получал мощную поддержку со стороны самой влиятельной отрасли советской культуры — от выезжавших в поисках декораций для старой Москвы то в Саратов, то в Одессу киношников, для которых каждый сохранившийся кусочек старого города был буквально на вес золота.

К концу 1970-х региональные отделения ВООПИиК фактически превратились в легальную «крышу» для правого диссидентства и русского национализма. Маски окончательно были сброшены в перестройку, когда громко заявило о себе общество «Память», костяк которого составляли члены Московского ООПИиК.

2014

В 1990-х и ранних 2000-х градозащиты как социального явления в Москве попросту не было — люди в то время были озабочены в основном вопросами физического выживания, к тому же пришедшее на смену государству первое поколение частных собственников не отличалось особым вниманием к public relations и разборчивостью в методах — могли и убить. А вечно пытавшаяся залатать дыры в своем бюджете московская мэрия готова была продать город хоть весь, хоть по кускам, лишь бы добыть еще денег на социалку и ремонт дорог. Лишь после того, как молодой российский капитализм хоть немного устаканился, московская земля и недвижимость начали стремительно дорожать, а строительный бизнес принялся извергать миллионы квадратных метров жилья, торговых центров и офисов — как феникс из пепла явился «Архнадзор».

«Я пришел в градозащитное движение, когда там как раз был пик привлечения молодежи — это 2010–2012 годы, — рассказывает Никита Иноземцев, действующий активист этой организации. — Тогда вопрос о сохранении памятников занимал важное место как в общественной жизни, так и в оппозиционной повестке. Первые митинги “Архнадзора” стабильно собирали по 1,5–2 тыс. человек и привлекали внимание всех СМИ. Особенно это стало заметно в 2010 году, когда были протесты против строительства на месте Кадашевской слободы офисного комплекса “Пять столиц”, которые поддержали и левые, и правые, и практически все молодежные организации, и националисты, и либералы, и даже хоругвеносцы там стояли. Общество вдруг осознало итоги градостроительной политики 1990-х и 2000-х, и в особенности молодое поколение. Лично для меня спусковым крючком стала ситуация на Садовнической набережной в 2009 году, где произошло обрушение фасадной стены доходного дома, два человека погибли, и Ресин приказал сносить там все. Целый квартал тогда зачистили за три-четыре дня. Я в те времена занимался видеожурналистикой протестной направленности, сейчас это назвали бы видеоблогингом, и явился на этот снос, чтобы снять репортаж и хоть как-то повлиять на происходящее».

«В градозащитных акциях я участвовала с 2010 года, — вспоминает Люся Малкис. — Но окончательно пришла в это движение в 2013-м, во время кампании по защите дома Болконского на Волхонке. Мы стояли и читали вслух “Войну и мир”, к нам присоединялись прохожие. К сожалению, тогда у нас ничего не вышло, но в плане актуализации и социализации градозащиты это был, конечно, важный момент — тогда к нам пришло очень много народу. Градозащита стала эффективным инструментом по формированию гражданского общества, она положила начало таким настроениям, когда люди стали чувствовать, что город на самом деле принадлежит им. Это ощущение порождает местные сообщества, к которым притягиваются внешние силы».

2014

«На меня очень сильно повлиял фильм Андрея Лошака “Теперь здесь офис”, — говорит Алексей Крапухин. — Это вообще была такая важная веха, после него очень многие пришли в градозащитное движение. Потом я поехал в Европу, увидел, как там сохраняется цельная городская среда, и стал им завидовать белой завистью. К тому же я с детства интересовался историей, и, разумеется, мне не нравилось, что ради сиюминутных интересов связанных с мэрией бизнесменов разрушается историческая ткань города и по Москве становится уже совсем не так уютно и интересно гулять. Как только в 2009 году появился “Архнадзор”, я в него вступил. Я даже в политику пришел именно через градозащиту. Когда ломали усадьбу Алексеевых на улице Бахрушина, меня с того митинга забрали на сутки в “обезьянник”, и уже через несколько дней я явился на акцию в защиту 31-й статьи Конституции».

Однако сегодня ситуация изменилась. Почти все наши собеседники сходятся в одном — они, вступившие в «Архнадзор» на рубеже 2000-х и 2010-х, те, кому сейчас по 30 с небольшим, и есть самое молодое поколение московских градозащитников. За ними если и не пустота, то жидкий ручеек новых активистов. Остальная молодежь либо остается пассивно-сочувствующей, помогая градозащите в основном лайками и репостами, либо с удовольствием вовлекается в отдельные кампании, но в самом движении почему-то не задерживается.

«Мне кажется, что никакого тренда на молодежный городской активизм сейчас нет, — с порога отрубает Евгения Юдженич, координатор движения в защиту Хохловки. — В 2010 году в “Архнадзор” действительно был приток молодых, сейчас мне 30 лет, и никакого наплыва молодежи я не замечаю».

2015

«Сейчас притока молодежи в движение нет, — подтверждает ее слова Никита Иноземцев. — Сам я, конечно, могу назвать с десяток молодых и успешных градозащитных активистов, но их все равно слишком мало, чтобы говорить про какой-то тренд. Есть одиночки, есть общественные организации, у которых градозащита лишь одно из направлений их деятельности, вот там, наверное, какая-то молодая активность есть либо люди за счет этой темы раскручивают свои личные медиа».

«Вот вам парадокс, — сокрушается Алексей Крапухин. — Сегодня на политические митинги приходит гораздо больше народу, чем в нулевых, а вот на градозащитные — наоборот. Если в 2010 году на защиту Кадашей можно было с легкостью собрать по сто человек в день, то сейчас — максимум пятнадцать. Может, со стороны и кажется, что поднимается какая-то волна, а на самом деле нас, градозащитников — единицы».

«Молодежи в градозащите всегда было много, и сейчас все время приходят новые ребята, — не соглашается с ними Люся Малкис. — Я уже по взгляду научилась отличать тех, кто “за”, от тех, кому все равно. То, что не приходят именно в “Архнадзор”, так это потому, что там структура сама по себе текучая. Почему-то когда я пишу, что мне надо что-то сделать, потому что у меня работа, я всего не успеваю, мне моментально в личку пачками валятся сообщения от молодых, старых, от любых: “Люся, скажите, что надо сделать, мы поедем, мы отвезем, мы привезем… ” Кроме того, всегда же есть те, кто может заниматься градозащитой на постоянной основе, а есть те, кто может примыкать к ней время от времени».

При чем здесь политика?

Первоисточник нынешних проблем многие активисты градозащиты видят именно в «Архнадзоре», точнее, в произошедшей внутри этого движения переориентации на «конструктивное сотрудничество» с городскими властями вместо активного противостояния. Как оказалось, именно оно во многом и привлекало в конце 2000-х активную молодежь к борьбе за сохранение памятников.

«Моя градозащита началась в тот момент, когда закончилась моя активность в оппозиции, — рассказывает Евгения Юдженич. — Когда я поняла, что бороться с путинским режимом невозможно и надо переходить на местный уровень. Как мне кажется, у тех, кто сейчас приходит в градозащиту и другие инициативы, та же концепция. Люди задавлены тем, что не могут ничего изменить “наверху”, и пытаются хоть что-то поменять “внизу”. Для меня градозащита — это прежде всего борьба против беззакония».

2016

«Сейчас тактика действий поменялась, она стала более кабинетной, — вздыхает Никита Иноземцев. — В этом, конечно же, сыграло свою роль запретительное законодательство о митингах, но и внутри самого движения очень сильно изменились представления о допустимых формах борьбы, по этому поводу шли большие дискуссии. В итоге фокус был перенесен на составление заявок о признании объектов памятниками истории и культуры, на экспертную оценку и просветительскую деятельность. Молодежь с удовольствием приходит на лекции, но это уже совсем другой формат. Люди, которые были настроены на продолжение протестов на стройплощадках, были вынуждены обособиться от “Архнадзора” и других организаций в свои независимые активистские группы и в итоге сошли со сцены».

Фактически произошло вот что. Главным жупелом для московских градозащитников был Юрий Лужков, из-за которого им приходилось работать буквально на пределе возможностей. В последние месяцы его градоначальства архнадзоровцам приходилось стоять у стройплощадок едва ли не каждый день, а за это время уже успевала появиться информация о новых сносах. «Мы метались в треугольнике между Пушкинской площадью, Тверским бульваром и Боровицким холмом, где тогда хотели построить шестиэтажное здание хранилищ Музеев Московского Кремля, — вспоминает Никита Иноземцев. — Однажды я не ночевал дома целых две недели».

После того как Лужков «утратил доверие», новая мэрия совершила довольно хитрый обманный маневр, изобразив некую готовность повернуться к градозащите лицом. На время переходного ресинско-собянинского периода был установлен негласный мораторий на новые сносы, а сотни заключенных при Лужкове инвестконтрактов подверглись пересмотру. На самом деле большую часть из них просто перевели в статус временно замороженных, но и этого оказалось достаточно для внушения руководству «Архнадзора» ложных надежд.

И тут стоит заметить, что те самые национал-патриотические, правые по своей идеологии элементы никуда не делись из градозащиты даже после того, как политическая либерализация конца 1980-х — начала 1990-х годов позволила русским националистам действовать в открытую. Уходя в политику, общество «Память» оставило за собой немало воспитанников из числа тех, кто пришел в городской активизм в 1986–1989 годах. Именно к этому поколению относится нынешний фактический руководитель «Архнадзора» Рустам Рахматуллин.

2016

«Я с другими молодыми ребятами как-то плавно перестала участвовать в деятельности “Архнадзора”. Многие из нас тогда переключились на оппозиционную политику, ходили на антипутинские митинги, работали наблюдателями на выборах, кто-то даже баллотировался. Возможно, нам не хватало радикализма и поддержки именно оппозиционного движения, — рассказывает Евгения Юдженич. — Не знаю, есть ли сейчас в “Архнадзоре” именно городской уличный активизм. Скорее, они больше занимаются публикацией информации, обнаружением случаев нарушения закона в области охраны памятников и работают над улучшением этих законов, чтобы формулировки в них были точнее и застройщик не мог их обходить».

Возникшая на короткое время иллюзия того, что новая мэрия станет вести диалог с градозащитой, позволила правым взять верх в руководстве «Архнадзора» и протолкнуть решение о неучастии в протестах на Болотной. Но якобы достигнутые с городскими властями «договоренности» не продержались и года. В ночь на 19 июня 2011 года «без объявления войны» были снесены флигель усадьбы Глебовых—Шаховских—Стрешневых и дом Феоктистова на Большой Ордынке, 42. Архнадзоровцы закидали контролирующие органы жалобами на произвол и разразились серией возмущенных статей, в которых метко обозвали случившееся «Ночью длинных ковшей» (позднее это название будет апроприировано владельцами снесенных по указке Собянина ларьков), но никакой ответной реакции не последовало.

Руководство «Архнадзора» забыло главное в диалоге с властью в современных российских реалиях: того, кто не способен вывести на улицы хотя бы пару тысяч человек, не видят, не слышат и не замечают. В 2016 году мэрия продемонстрировала свое отношение к вопросам охраны памятников и городской среды, упразднив комиссию при правительстве Москвы по рассмотрению вопросов осуществления градостроительной деятельности в границах достопримечательных мест и зон охраны объектов культурного наследия, которую градозащитники называли сносной комиссией и активно использовали в качестве площадки для отстаивания собственных интересов. Мотивировка этого решения была предельно циничной: деятельность комиссии «создает административные барьеры для хозяйственной деятельности и ущемляет права собственников зданий, которые не являются объектами культурного наследия и не нуждаются в строгой защите». И хоть решения «сносной комиссии» фактически уже не исполнялись, а ее вето легко преодолевалось по суду или просто явочным порядком, сам по себе этот административный жест был более чем показательным.

«Сейчас ситуация во многом стала хуже, чем десять лет назад, — сокрушенно вздыхает Алексей Крапухин. — Власти и приближенные к ним девелоперы находят все более изощренные способы борьбы с нами. Если в 2010 году, когда мы защищали Кадаши, к нам еще хоть как-то прислушивались, то теперь нас игнорируют. Выпал из рук и метод воздействия через крупные СМИ. К примеру, тогда “Вести-Москва” были настроены антилужковски и делали про нас позитивные репортажи, а сегодня они уже четко проводят линию Собянина».

Новые голоса

Наступившие 2010-е помимо потерь принесли градозащите и новые возможности для массовой мобилизации. В условиях массовой цензуры и непрерывного закручивания гаек для СМИ приобрели огромную популярность видеоблоги и телеграм-каналы. Среди звезд этих «новых медиа» нашлись и те, кто был озабочен сохранением городской старины.  Зазвучали новые имена — Илья Варламов, впрочем, ставший известным еще во времена «Живого Журнала», Максим Кац, Павел Гнилорыбов. Но никакого конструктивного сотрудничества у «старой» градозащиты с ними так до сих пор и не сложилось.

2016

«Варламов с его фондом “Внимание”, в правлении которого я, кстати, состою, Гнилорыбов с его каналом “Архитектурные излишества”, разные видеоблогеры, снимающие документальные фильмы и ролики, и даже Артемий Лебедев, который иногда пишет про старые двери и вывески, все они, безусловно, оказывают сильное влияние на молодое поколение, — утверждает Алексей Крапухин. — Кстати, до сих пор не утратил свою актуальность ЖЖ, поскольку там можно было постить большие тексты с картинками, и многие такие посты и сегодня можно использовать как справочники и путеводители. В “Инстаграме” тоже полно таких аккаунтов, например про метлахскую плитку, архитектуру советского модернизма или советские неоновые вывески. Понятно, что лишь немногие из поставивших лайк под таким роликом или постом потом придут в градозащиту и займутся активной деятельностью, и все же такой поток есть».

«К Илье Варламову в градозащитной среде довольно сложное отношение, — говорит Никита Иноземцев. — В 2010–2012 годах в ряде случаев он выступал против нас, осуждал действия “Архнадзора” и поддерживал девелоперов. Например, в истории с Поварской, 8, она же дом Станиславского, он говорил, что для него не имеет значения мемориальная ценность того или иного объекта. Сейчас его риторика поменялась, и хоть я и оцениваю это позитивно, но на личном уровне все равно испытываю к нему недоверие. В регионах наши коллеги давно уже сотрудничают с Варламовым, как и с его фондами “Городские проекты” и “Внимание”.

Привлекает ли он новых волонтеров? Разве что на время отдельных кампаний, когда надо всей толпой явиться на общественные слушания вроде защиты дома Булошникова или Патриарших. Вот в таких случаях фонд “Внимание” действительно раскачивает общественную активность. Но она носит не системный, а именно эпизодический характер.

Помимо Варламова или того же Каца YouTube на нас не работает, по крайней мере я не могу назвать ни одного популярного и мобилизующего людей канала градозащитной тематики. Можно, конечно, вспомнить Павла Гнилорыбова и его канал, но в последнее время он как-то неактивен. Организации, входящие в координационный совет градозащиты, не особенно занимаются видеоблогерством, хотя у нас там, конечно же, есть свои каналы, но на них очень мало просмотров по сравнению с тем же Варламовым, и их контент не попадает в тренды. Пожалуй, единственное исключение — это проект “Наступление на наследие”, в котором я тоже принимал участие. Его ролики набирали и 5, и 12 тыс. просмотров, а больше я вам, пожалуй, ничего и не назову».

2016

Причина существующих противоречий между «старой» и «новой» градозащитой состоит в том, что последняя является своеобразным продолжением урбанистики в том виде, в каком ее изучают и преподают на соответствующем факультете ВШЭ и в институте «Стрелка». Модные видеоблогеры оперируют понятием «городская среда», с точки зрения которого облик и атмосфера того или иного места важнее отдельных исторических памятников. А среда эта в свою очередь должна состоять из подвергнутых коммодификации общественных пространств — иными словами, участки старого города следует превратить в места для массовых прогулок, в арт-пространства и всевозможные кластеры с непременными магазинами и ресторанами. Против такого подхода выступают не только ревнители старины, но и ставшие за последние годы довольно заметной силой в градозащите местные жители, которым по понятным причинам не нравится вечный праздник под своими окнами.

«На самом деле идея сохранения памяти города очевидна далеко не для всех, — говорит Люся Малкис. — Я сама живу на Ивановской горке и вожу здесь экскурсии. Часто к ним присоединяются люди, для которых город — это просто фон их жизни. Но если изменить их оптику и показать им город чуть-чуть поближе, то они моментально вникают и начинают сочувствовать “пустым глазницам окон”. А вот про Варламова нельзя сказать, что он занимается именно градозащитой. Он скорее озабочен вопросами городской среды, как он ее понимает. К движению в защиту Ивановской горки он не сильно хочет присоединяться».

«Варламов, конечно, много помогает градозащите, — не согласна Евгения Юдженич. — Но для меня это скорее коммерческий проект, его можно купить как блогера, и вряд ли все это низовая инициатива. Окей, это чуваки, у которых есть бабки, и Варламов решил их вот так потратить. Допустим, он молодец, но я за искренний, а не платный активизм, а у него люди там сидят на зарплатах! Мне все это чисто визуально кажется попсой, а я не попсовый человек. Я сама себе anti-social social club, мне легче делать что-то одной, чем вступать в какие-то структуры и вместе со всеми за что-то бороться». 

Будущее темно и полно ужасов?

На вопрос о перспективах градозащиты в текущих условиях почти все наши собеседники отвечали со сдержанным пессимизмом. Впрочем, еще несколько лет назад активисты старого поколения, вздыхая, говорили журналистам, что старый город в принципе уничтожен и «спасать больше нечего». Разумеется, это не так, но в условиях рыночной экономики всегда побеждает тот, у кого больше денег, а значит, и лоббистских возможностей. Градозащите в такой ситуации, особенно помноженной на российские реалии, когда материальные возможности почти всегда сочетаются с доступом к административному ресурсу, неминуемо приходится отступать, сдавая девелоперам дом за домом.

«Есть два пути обращения с исторической архитектурой — европейский и азиатский, где в городах типа Шанхая или Куала-Лумпура сносится подчистую все и строится заново из стекла и бетона, — поясняет Алексей Крапухин. — Москва, увы, склоняется именно к азиатскому пути. Так что я согласен с тем, что градозащита в наших условиях есть дело обреченное. У мэрии и девелоперов ресурсов больше, а законы, защищающие историческое наследие, не работают. Например, по статье “Уничтожение архитектурного наследия” среди вариантов наказания есть и тюремное заключение, но оно на моей памяти ни разу не применялось, а штрафов крупный бизнес не боится. К тому же если дом не признан объектом культурного наследия, то о любых законах в принципе можно забыть. В итоге по цифрам ежегодного сноса Собянин уже обогнал Лужкова. Но все же иногда какие-то крупицы удается защитить, где-то благодаря общественному мнению, где-то благодаря людям, которые имеют вход во властные коридоры, и даже ради этих крупиц, наверное, стоит бороться».

2017

Другие возлагают определенные надежды на поднявшуюся в последнее время в Москве волну районного активизма: «Наш Басманный район отличается высоким уровнем активности, — говорит Евгения Юдженич. — Здесь даже молодежь, которая снимает квартиры, включается в движуху и борется, например, против замены старых окон на стеклопакеты. Короче, люди Басманного — это “люди с вилами”, которые не будут молчать, если им что-то не нравится. Они способны сами организоваться, они способны по собственной инициативе реконструировать парк “Горка” и стоять в пикетах за Хохловку, это те самые активные горожане, которых, наверное, нет нигде больше в Москве. Разве что на Патриарших есть своя тусовка, но они заняты тупо борьбой с барами, а не с чем-то более глобальным. К тому же градозащита сейчас получила дополнительный импульс благодаря умному голосованию, после которого пришло множество молодых мундепов, реально готовых заниматься такими вопросами и видящих в этом смысл своей работы».

«Думаю, что идущая сейчас кампания по защите Ивановской горки тоже поможет привлечь молодое пополнение, по крайней мере я вижу в этом некий потенциал, — размышляет Никита Иноземцев. — Вообще, как мне кажется, молодую аудиторию куда лучше вовлекают в активизм субботники либо какие-то другие яркие акции, а нам нужно искать новых людей на медиаплощадках и в соцсетях. Когда в 2016 году мы защищали Дом с атлантами на Солянке — он тогда оказался полностью открытым и без охраны из-за смены собственника и подвергался разграблению, там произошло несколько пожаров — мы поняли, что добиться от властей его консервации не удастся, и решили сделать все сами. Кинули клич в “Фейсбуке”, ждали, что придет человек двадцать, а собралось восемьдесят, причем довольно много молодых, с некоторыми из которых мы потом и дальше сотрудничали».

Сторонники «конструктивного диалога» тоже считают, что их возможности еще не до конца исчерпаны. К ним принадлежит и Люся Малкис, которую на пикет к особняку Кнопа погнала только чрезвычайная ситуация, а до этого ей удавалось обходиться без уличных акций.

«Неправы те, кто говорит, что у градозащиты сейчас не осталось эффективных инструментов, — говорит она. — Во-первых, всегда работает профилактика, то есть своевременная постановка объектов культурного наследия на охрану. Во-вторых, постоянный мониторинг всего, что происходит в местных муниципалитетах — какие будут публичные слушания, именно там раньше всего можно узнать о готовящихся реконструкциях, реставрациях и сносах. И если вовремя узнать о таких слушаниях и прийти туда с толпой градозащитников, то проблему можно решить уже в самом начале. Затем надо начинать бить тревогу — посты в “Фейсбуке” всегда работают, люди на них хорошо реагируют и подключаются. Именно благодаря участию в слушаниях удалось остановить готовящуюся “реконструкцию”, а на самом деле снос дома Булошникова, так что это работает. Другое дело, что бегать по ним очень утомительно, надо все бросать, и это отнимает массу энергии.

Мне очень понравилось, как организована градозащита в Германии. Там существуют специальные наемные коммерческие конторы, которые заходят в конфликт между активистами и девелоперами в роли медиаторов и модерируют их диалог, заодно выступая в качестве экспертов и консультантов. А у нас со всех сторон много эмоций и энергии, все пышут, как утюги, а медиатора внутри конфликта нет, и мне часто приходится выступать именно в этой роли.

Нынешний девелопер вообще не любит сопротивления и плохого пиара. Девелоперы бывают разные, и далеко не все они кровожадные хищники. К тому же они часто витают в облаках, думая, что если им удастся изуродовать или сломать историческое здание и что-то на этом месте такое построить, то там немедленно забурлит жизнь и можно будет грести деньги лопатой. Но это не так. Например, на Хохловке, 10, стоит здание бывшей Межевой канцелярии, отреставрированное по программе “Рубль за метр”, переделанное под офисные нужды, так вот, оно стоит уже год, и никто в нем ничего не арендует. Поэтому всегда надо задавать вопрос: “А вы точно уверены, что правильно все посчитали?” Девелоперы зачастую боятся общаться с организованными и рассерженными жителями, у них нет ни представления о том, как это делать, ни каких-то инструментов воздействия. Сидит пиар-служба, у которой нет своих экспертов и архитекторов, и выдает какие-то смешные тексты, только усугубляя ситуацию.

Есть немало удачных кейсов, где удается добиться не только сохранения, но и научной реконструкции один в один, с точным восстановлением даже оконных и дверных проемов. За большинством состоявшихся сносов и реконструкций, как правило, стоит то или иное нарушение, прямое преступление или коррупционная составляющая, ну и, конечно, наше общее равнодушие. Кому-то лень прийти на публичные слушания и проголосовать против, кто-то считает, что борьба уже проиграна и ничего добиться не удастся — и в результате уродливые проекты получают право на существование».

Фото: Игорь Стомахин, @Лола Исхакова, @Артем Константинов