Как первый демократически избранный мэр Гавриил Попов создал авторитарную систему управления городом
Служил Гаврила демократом!
Гаврила мэром как-то был!
Москву-столицу одним хватом!
Он на талоны посадил!
Как наш Гаврила ни старался!
Москве, увы, он не помог!
Напрасно наш Гаврила клялся —
Что для Москвы он царь и Бог!
(«Салон имени Александра Иванова»)
Процитированные выше строчки — позднейшая пародия, но во времена недолгого поповского градоначальства подобные вирши сочиняли все кому не лень, особенно стоявшие на Арбате «народные поэты» с самодельными сборниками.
Действительно, в июне 1991-го пришел — в июне 1992-го ушел и сдал Москву, как Кутузов. За это время в стране случились путч ГКЧП, фестиваль «Монстры рока» в Тушино, распад СССР и образование СНГ, так что Попов остался в памяти москвичей в основном как персонаж, случайно затесавшийся в промежуток между Ельциным и Лужковым.
У автора этих строк от поповской Москвы осталось одно яркое до жути воспоминание. В это время развал городского хозяйства и вообще всей столичной жизни достиг каких-то запредельных высот. Неубранные кучи снега и мусор, пресловутые шприцы с кровью россыпью во дворах под самыми окнами и бездомные собаки. Последние объявились уже в самом что ни на есть московском центре, да еще и огромными стаями по 10–15 голов. И вот однажды, возвращаясь из школы, на полпути по знакомой до трещины на асфальте улице я пересекся с такой стаей, игравшей «собачью свадьбу». Черная с подпалинами псина коротко тявкнула, и сразу же вся эта живая масса, обернувшись, двинулась в мою сторону, набирая скорость. Я рванулся и побежал, мысленно благодаря школьного физрука, изнурявшего нас бесконечными кругами по спортзалу, успел свернуть в какой-то двор, заскочил в первый же подъезд, захлопнул за собой дверь и что было сил вцепился в ручку, упершись в стену ногами. В таком положении я провисел примерно 20 минут, пока меня с большим трудом не отцепил от двери какой-то местный дядя Коля, которому в середине дня вздумалось вынести мусор.
С другой стороны, если тогда вразнос окончательно и бесповоротно пошла вся страна, то что мог сделать отдельно взятый столичный мэр? А потому отметился Попов в Москве в основном делами сугубо «виртуальными», из тех, что ни потрогать нельзя, ни в кармане унести. А точнее, стал первым за всю историю города избранным градоначальником, превратил райкомы в префектуры, начал первую волну переименований улиц и станций метро, объявил приватизацию и ввел бесплатный проезд для пенсионеров.
До Попова выборных градоначальников Москва не знала: генерал-губернаторы назначались из Петербурга, а первые секретари МГК — из Кремля и лишь сугубо формально утверждались внутрипартийным голосованием. Даже в короткий период «февральской» демократии, а по факту двоевластия, оказавшийся во главе города эсер Руднев был избран не горожанами, а гласными Московской думы, и «справа» его подстраховывал присланный из Петрограда комиссар Временного правительства.
Необычайно быстрый путь Попова в кресло мэра был частью своеобразного эксперимента, поставленного российской демократией в период своего становления. Вся суть политической борьбы 1989–1991 годов заключалась в поэтапной ликвидации монополии КПСС на власть, а затем и ее самой как общественного института. И сразу же на горизонте нарисовалась проблема: на протяжении долгих лет партия была единственной кузницей кадров профессиональных управленцев. Но если коммунистов отовсюду убрать, то кто будет вместо них?
Ответ на этот вопрос попытались искать у той самой интеллигенции, которая громче всех требовала перемен. 12 июня 1991 года, в один и тот же день, мэром Ленинграда был избран глава кафедры хозяйственного права юридического факультета ЛГУ Анатолий Собчак, а мэром Москвы — бывший декан экономического факультета МГУ и главный редактор журнала «Вопросы экономики» Гавриил Попов. И у того и у другого, прямо скажем, не получилось. Собчак продержался до 1996 года, успешно превратив за это время свой город в историческую реконструкцию Блокады. Попов покинул свой пост уже через год, убоявшись то ли ответственности, то ли возможных последствий.
По прошествии времени следует признать, что ничем, кроме катастрофической неудачи, этот эксперимент завершиться не мог. В Советском Союзе теоретическая экономика была отделена от управления глухой казенной стеной: «товарищи ученые» готовили аналитические записки и тезисы к очередному пленуму, в то время как реальными делами занимались местные комитеты КПСС, министерства и Госплан. Чтобы попасть в число управляющих и принимающих решения, следовало делать карьеру не по научной, а по партийной или хозяйственной линии, к тому же интеллигенции в этой системе не шибко доверяли. И когда те, кто на митингах 1988–1989 годов громче всех кричал «Партия, дай порулить!», наконец-то дорвались до вожделенных кабинетов, выяснилось, что они и понятия не имеют, где руль, а где тахометр.
В политике Попов выглядел совершеннейшим Ноздревым от либерализма с уклоном в откровенный фашизм на социал-дарвинистской почве. Еще до его избрания на московских митингах активно распространялась написанная им брошюра «Что делать», где в числе прочего предлагалось:
— разделить СССР на 40 или 50 государств с полностью независимой экономикой;
— передать под международный контроль ядерное оружие и природные ресурсы всех стран;
— установить для каждой страны жесткие квоты на рождаемость, привязанные к размеру ее ВВП, дабы «не плодить нищету»;
— подвергать стерилизации родителей детей с орфанными заболеваниями и генетическими отклонениями;
— проводить все выборы на основе системы, в которой каждый получит «то число голосов, которое соответствует его образовательному и интеллектуальному цензу, а также величине налога, уплачиваемого им из своих доходов».
Ни в одной стране мира политик с подобной программой не смог бы продвинуться дальше какого-нибудь местного муниципалитета. Даже в США самые завзятые палеоконсерваторы из числа республиканцев уже опасались озвучивать такого рода тезисы вслух. Но в перестроечной России было возможно все, и Гавриил Попов получил 65,3% голосов московских избирателей.
В другой своей программе он писал: «Цены регулирует рынок. Основная масса цен — итог развития рынка, а не усилий органов ценообразования. Разработка антимонополистического законодательства для предотвращения завышения цен». И несколькими пунктами ниже: «Стабильность государственных розничных цен. Сохранить в руках государства госзаказы только на гарантируемую часть предметов первой необходимости, торговля ими по твердым госценам. Никакого повышения госцен на молоко и мясо. Лучше пока пойти по пути введения карточек». То есть собиравшийся триумфально ворваться в реальную политику бывший декан экономического факультета главного вуза страны либо не понимал, как работает рыночная экономика, либо сознательно обманывал своих избирателей.
Зато держать нос по ветру и бороться за власть Попов умел отменно. В 1987 году на страницах «Московских новостей» он ругал Ельцина за знаменитое выступление на пленуме: «Когда выясняется, что нужны годы тяжелой работы, нужны глубокие знания, нужно умение работать в условиях демократии — тогда кое у кого появляются панические настроения, возникают авантюристические рекомендации, начинаются запугивания всяческими издержками». Спустя четыре года, выступая на митинге, Попов потребовал присвоить Ельцину звание Героя России. Не уставая повторять, что созданная коммунистами система Советов не соответствует задачам построения демократии и должна быть ликвидирована, он пришел в политику именно через Моссовет, причем самым недемократическим путем — по квотам для общественных организаций, выдвинувшись от Академии наук. Затем победил в борьбе за пост его председателя, пообещав депутатам ежемесячное пособие в размере 100 рублей — по тем временам уже копейки, меньше средней зарплаты, зато с постоянной индексацией. Когда Моссовет начал Попова тяготить, а депутаты стали задавать ему слишком много вопросов, а то и вовсе требовать его снятия, он избрался мэром и лишил Совет большинства полномочий, заявив журналистам, что «горизонтальных вторжений в деятельность исполнительной власти не предусмотрено». И тогда настали воистину новые времена.
«Коррупция в столице была всегда, — писал в своей книге “Реставрация в России” известный левый политолог Борис Кагарлицкий. — Но то, что произошло в Москве после прихода Попова к власти, как говорится, “ни в сказке сказать, ни пером описать”. Старые патриархальные порядки рухнули. Брать стали, кто сколько сможет и кто за что сумеет. Западные журналисты жаловались, что в Моссовете мздоимством стали увлекаться даже в пресс-центре, требуя по 200 долларов за письменное интервью с отцами города».
Позднее у Попова даже родилась идея коррупцию узаконить и вывесить официальный прейскурант. «Я всегда нервничаю, когда не знаю, кому сколько надо дать, хотя хочется за что-то отблагодарить человека, — заявил он корреспонденту “АиФ” в своем апрельском интервью 1992 года. — А по тарифам было бы просто: скажем, 10–20% от стоимости сделки. В Америке так и говорят: 15% к счету. И все довольны друг другом. Можно ли это назвать коррупцией? Можно. Но можно и дополнительной оплатой хороших услуг». Что характерно, примерно то же самое ближе к концу нулевых пытались предлагать наиболее рьяные апологеты нынешнего режима.
Продавалось и покупалось в Москве при Попове все или почти все, причем по бросовым ценам и, разумеется, за откат. Апофеозом стал проект «КНИТ-Калужская застава», в рамках которого предполагалось сдать в аренду под застройку некоему советско-французскому совместному предприятию территорию Нескучного сада… всего за 99 долларов США. Попов во всеуслышание заявлял, что подобная практика является общепринятой во всем цивилизованном мире, а возражавших ему депутатов ломал об колено. Лишь после того, как приехавший в Москву с лекциями будущий мэр Лондона Кен Ливингстон заявил, что в любой цивилизованной стране всех причастных к подобной сделке отправили бы созерцать небо в клеточку, скандал разразился по-настоящему. «Калужскую заставу» стыдливо прикрыли, однако в 2005 году по адресу Андреевская набережная, 1, то есть прямо посреди охраняемой природной зоны, все-таки появился небезызвестный ЖК Green Hills.
Или вот вам история о приватизации ГУМа. Попов прилагал немалые усилия к тому, чтобы в кратчайшие сроки распихать всю московскую торговлю в частные руки, но тут возникла одна небольшая проблема. Дело в том, что главный универмаг страны располагался в историческом здании, каковые по действовавшему на тот момент законодательству приватизации не подлежали и должны были находиться на балансе управления по охране памятников истории и культуры. Его туда и передали, но не напрямую, а через «прокладку» в лице АО «Торговый дом ГУМ», заодно накачав стоимость его акций. Главным лоббистом этой схемы выступил бывший глава московской комиссии по потребительскому рынку и член президиума Моссовета Юрий Соломатин, позднее ставший председателем совета акционеров этого самого АО. И хотя уже после ухода нашего героя со своего поста Моссовет специальным постановлением приостановил приватизацию зданий в пределах Садового кольца, АО «Торговый дом ГУМ» все равно получило свидетельство на право собственности как на само здание ГУМа, так и на все его дополнительные помещения. В результате всех этих махинаций на состоявшемся в начале 1993 года чековом аукционе акции ГУМа продавались по цене в 16 раз выше номинала. Все причастные, разумеется, получили громадные откаты.
Раз уж начали про приватизацию, то было бы неплохо вспомнить и про самую «народную» ее часть, то есть про раздачу квартир, за которую москвичи в основном благодарят Ельцина и Лужкова. Но запустил процесс именно Попов, причем вопреки своей же собственной программе. Изначально он предлагал раздавать квадратные метры бесплатно лишь тем, у кого трудовой стаж был не менее 25 лет, а всем остальным за «свои» квартиры предстояло заплатить, правда, сумма должна была уменьшаться пропорционально все тому же стажу. Потом, осознав, что у народа в массе своей денег нет и в ближайшее время не будет, он махнул рукой и решил проводить приватизацию явочным порядком по принципу «кто на чем сидел».
При этом доставшаяся в наследство от СССР система распределения квартир продолжала действовать. Жилье не только выделялось, но и изымалось обратно при отсутствии прописанных в нем близких родственников. В результате на формировавшемся рынке недвижимости в выигрыше оказался тот, у кого в запасе имелась парочка бабушек или теток преклонных лет, успевших оформить право собственности. Так были заложены основы благосостояния грядущего класса московских рантье, сдающих «только славянам без детей и домашних животных», и начисто убита надежда на появление цивилизованной и регулируемой аренды. Ну а «нужные люди» в мэрии неплохо погрели руки на перепродаже изъятых из очереди квартир.
Те же, кто получил вожделенные квадратные метры, получили в итоге непонятно что — стены, крыши, придомовые территории и коммуникации остались в распоряжении города. Гордым обладателям воздуха внутри бетонных коробок оставалось лишь утешаться его заоблачной стоимостью, скрежеща зубами при виде растущей за окном точечной застройки и не имея возможности соединить комнаты или убрать стенной шкаф без разрешения БТИ.
Говоря о Попове, нельзя не вспомнить и про начатую им волну переименований. В официальной риторике эту кампанию подавали под соусом «возвращения исторической справедливости». Но тут же возникал вопрос: а как же быть с объектами, созданными при СССР, например с метро? Немедленно отыскалась подходящая лазейка — названия станций должны быть привязаны к топонимике «наверху». И понеслось…
Вот только Ждановский район, построенный на месте бывшей деревни Выхино, не имел к этой самой деревне уже никакого отношения, кроме территориального, точно так же, как переделанная по сталинскому Генплану улица Горького уже не была дореволюционной Тверской. Согласимся — Жданов был персонажем довольно сомнительным, да и к Москве особого отношения не имел, но чем же помимо альбома про Беломорканал провинился классик русской литературы?
Вот так под землей и возникло это забавное недоразумение: второй по важности пересадочный узел московского метро, состоящий из станций «Пушкинская», «Чеховская»… и «Тверская». Как говорится, кто-то здесь явно лишний. Бронзовый бюст автора «Буревестника», оставшийся единственным напоминанием о прошлом, с укоризной глядит на спешащих по переходу москвичей. И, конечно, проявлением абсолютной исторической несправедливости, а точнее свинства, было отобрать «свою» станцию у генерал-полковника Щербакова, возглавлявшего город во время войны и умершего на своем посту, переименовав ее в «Алексеевскую» в честь давно забытого села XIV века.
Кроме переименований и приватизации у Попова не получалось ничего. Неудивительно, поскольку единственный способ убрать грязь с московских улиц для него заключался в «переделке всей системы». Но бывшие райкомы становились префектурами, отделы — департаментами, а грязи от всех этих мер почему-то только прибавлялось. Заодно Москву по полной настиг табачный кризис, породивший уже не митинги, а самые настоящие бунты — что характерно, как раз в это время в Моссовете решался вопрос о приватизации фабрики «Дукат» на основе совместного предприятия с американской «Лиггетт». Купить было невозможно уже ничего, по талонам к тому моменту стали продавать даже растительное масло, крупы и макаронные изделия. Попов как безумный метался между Моссоветом и кабинетом Ельцина, требуя себе все новых и новых полномочий для радикальной приватизации жилья и торговли. В конце концов его там начали игнорировать. И тогда Попов задумался об уходе, тем более что впереди маячил ежегодный отчет перед Моссоветом, во время которого он рисковал нарваться на обструкцию даже со стороны выдвинувшей его «Демократической России». И тогда он засобирался в отставку.
Мотивов для своего ухода, а точнее бегства, Попов придумал множество. Он говорил, что действующие законы «не позволяют ему совмещать пост мэра и пост председателя Российского движения демократических реформ» и что мэром он, в общем-то, оказался «в силу обстоятельств, и при первом удобном случае, как только обстановка будет благоприятной», он с удовольствием уступит свой пост «любому другому, который действительно пригоден для такой работы». Что он «собирался быть мэром в условиях, когда обществом командует КПСС», а в новых условиях ему пришлось «делить блага», а к такому он оказался не готов. Позднее, уже в 2000 году, он высказался, пожалуй, честнее всего: «Я понял, что я не из тех политических деятелей, которые должны проводить в жизнь реформы. Я понимал, что это должен делать тот, кто умеет управлять».
Характерно, что, стремясь избежать ответственности и вообще любых лишних вопросов, отставку свою Попов попросил у Ельцина, а не у Моссовета, тем самым забив последний гвоздь в крышку гроба московского парламентаризма. На смену ему пришел уже давно прибиравший к рукам все тайные пружины и рычаги в городе его же собственный вице-мэр, чья кепка еще не успела стать нарицательной. Пришел — что опять-таки характерно — назначенный президентским указом, а не в результате выборов, живо подмял под себя остатки московской бюрократии и принялся наводить в городе порядок в том виде, в каком он его понимал.
А что же Попов? Он жив до сих пор, занимается делами подаренного ему игрушечного «Московского Международного университета». Периодически высказывается на страницах любых желающих предоставить ему площадку СМИ то про экономику, то про историю. Написал книгу «Вызываю дух генерала Власова», а также издал собственное собрание сочинений в четырех томах. Пытался вернуться в политику с левого фланга, став членом политсовета мертворожденной Социал-демократической партии, но и тут потерпел неудачу. С 2011 года работает советником нынешнего градоначальника. Правда, беседовал с ним Собянин всего один раз, в день его назначения, и больше мнением Попова по каким-либо вопросам не интересовался.
Иронично, как получилось, что именно первый, а фактически и последний демократически избранный московский мэр стал создателем абсолютно авторитарной системы управления городом, в которой роль представительских органов была очень быстро сведена к минимуму. Пару лет спустя эта же система при помощи знаменитого референдума «Да, да, нет, да» и новой Конституции была распространена на всю страну.
Фото: Дмитрий Донской/МИА «Россия сегодня»