Во времена моей ранней юности, когда торговых центров еще толком не было, а кафе являлись прерогативой взрослых, одним из законных мест нашего времяпрепровождения был подъезд.

В плохую погоду в подъездах встречались подруги, чтобы обсудить очередную подростковую влюбленность, да и сами влюбленные прятались в подъездах от посторонних глаз. Могла собраться компания с бутылкой вина, и, если вести себя более или менее прилично, никто не выгонит. Досуг в подъезде нивелировал социальное неравенство. Я помню, как прогуливала алгебру в подъезде с мальчишкой из коммуналки, сыном депутата из элитного дома, окнами упиравшегося в ту самую коммуналку, дочками известной актрисы и школьной уборщицы. Все мы приходились друг другу одноклассниками — такова была уникальная специфика школ в центре города, а подъезд дома на Страстном бульваре уместнее было бы по-питерски назвать парадной — потолок украшала лепнина, а на широком подоконнике кто-то, к нашей радости, беспечно оставил пачку красного «Мальборо».

Конечно, краем уха мы слышали о подъездах, в которых спят бомжи и колются наркоманы, но сталкиваться не приходилось. А еще слышали, что существует такой специальный код, который открывает двери во все подъезды города.

Однажды в подъезде дома на Страстном поменяли замок, и попасть внутрь, просто с силой дернув дверь, больше не выходило. Правда, к тому моменту мы выросли, дочка уборщицы поступила в театральный, дочка актрисы вышла замуж за мальчишку из коммуналки, которого наутро после свадьбы забрали в армию, а сыну депутата купили квартиру, и необходимость в подъезде сама собой отпала.

Но из-за этой не вовремя запертой надежным кодовым замком двери казалось, что подъезда нас лишили не по доброй воле. Однажды по дороге в институт я зачем-то остановилась у поржавевшей металлической двери, огляделась по сторонам и набрала сначала три пятерки, потом три семерки, а потом 095 (тогдашний телефонный код города), но дверь по-прежнему была заперта.

Существует ли единый московский код? Не тот, который отпирает все двери, а тот, что составляет идентичность жителей города? Возможно, да. И складывается он из таких вот историй, которые сложно представить в каком-то другом месте. И не потому, что в Саратове молодежь не тусуется по подъездам или окна коммуналки не могут упираться в элитный дом, а по совокупности всех этих факторов, вечному московскому наслоению: времен, социумов, культур.

Домофоны очень удивляют иностранцев. В других странах обычно возле входа в многоквартирный дом висит табличка с фамилиями хозяев — гость нажимает кнопку рядом с фамилией людей, к которым хочет попасть. А на старых московских домофонах — непонятные цифры в сочетании со звездочками и решетками.

К слову об иностранцах: однажды в Москву приехала известная пожилая художница. В качестве обязательной культурной программы она отправилась в метро (которое, конечно, само по себе неотъемлемая часть московского кода), но вместе с впечатлением от мраморных колонн и мозаичных панно ей в лицо «прилетело» опилками, которые используют для очистки лестниц. Уборщица не глядя раскидывала их в стороны, привычные москвичи ловко уворачивались, а художница оказалась осыпана перемешанной с мусором древесной стружкой — опилки попали в рот, глаза, застряли в волосах. Художница ошеломленно подняла глаза, но уборщица не удостоила ее извинениями, и только бронзовый Пушкин смотрел с некоторым сочувствием.

Конечно же, метро — одна из важнейших составляющих московской идентичности. Оно как крысами кишит городскими легендами — о бункере Сталина, подземном городе, призраке солдат Первой мировой, появившемся недавно призраке путевого обходчика и, конечно, о поезде-призраке, бесконечно катающемся по Кольцевой.

А еще только в московском метро можно совершать регулярные путешествия не просто в пространстве, но и во времени. Никогда не знаешь, чего ждать, стоя на платформе. Это может быть новый навороченный поезд будущего с неоновой буквой М между глаз, а может — моргающий круглыми фарами старый образец с дерматиновыми пухлыми сиденьями. Это не поезда-призраки, а штатные составы, которые до сих пор в ходу. Или экземпляры из 2010-х, наглядно демонстрирующие все оттенки серого, оказавшиеся такими же недолговечными, как медведевская оттепель. Грустные и потрепанные, они выезжают из туннеля и кажутся даже менее современными, чем их ретропредшественники.

Еще одна часть вневременного московского кода — балконы, которые используются как выносные кладовки. Эта привычка настолько неистребима, что даже в новых дорогих жилых комплексах часто можно увидеть заваленные шинами, старыми детскими колясками и прочим хламом балконы. Разве что весенний карантин заставил москвичей иначе взглянуть на функционал этого помещения, и многие начали переделывать балконы в уютные жилые пространства. «Я несколько раз делал в квартире ремонт, но только когда перестал хранить на балконе зимнюю резину, почувствовал, что попрощался с квартирой детства», — признался знакомый.

Сосуществование нескольких эпох одновременно заметно на дорогах. С недавних пор в Москве стали ровно класть асфальт, но новое дорожное полотно, а вместе с ним ткань времени прорывают понатыканные на каждом шагу канализационные люки. Их количество вызывает недоумение, иногда на коротком отрезке можно наблюдать целую россыпь люков. Возможно, часть давно стоило упразднить, но вместо этого под них методично и аккуратно прорезают отверстия в свежеположенном полотне асфальта. Как будто дороги изъедены кинговскими лангольерами.

На днях проходила мимо того самого подъезда на Страстном. Теперь рядом с ним расположено несколько модных заведений, район выглядит как часть современного европейского мегаполиса. И как тихий исторический центр уездного городка с его холмистостью и монастырскими стенами. И как ожившая фотография из советского прошлого. Все разом.

В этом смысле московский код ярче всего запечатлен на Красной площади. Собор Василия Блаженного, Мавзолей, кремлевские звезды, колокольный звон, голоса экскурсоводов, церковная лавка и люксовый ГУМ — сочетание несочетаемого. Семь лет назад появление на Красной площади павильона в виде фирменного сундука Louis Vuitton вызвало шквал возмущения, но, по-моему, он как раз идеально вписывался в общую картину досанкционной Москвы.

В доме на Страстном снова поменяли домофон. Теперь замок нельзя открыть комбинацией цифр, только ключом или кнопкой из квартиры. Когда я поравнялась с дверью, она распахнулась, и из подъезда вышла женщина в малиновом приталенном пальто и старомодных ботинках, один в один похожая на директрису моей бывшей школы, только сейчас та гораздо старше. Я успела заглянуть внутрь. На потолке все та же лепнина, к лифту ведет ковровая дорожка, стоптанная по центру, вот только пачка «Мальборо» за 17 лет куда-то испарилась.