Когда я начала работать журналистом и стала много перемещаться по городу, то придумала «теорию непрерывного движения». Хотя придумала я ее гораздо раньше, еще в детстве, просто позже дала ей название.
Например, я знала, что если перейти Садовое кольцо и углубиться в переулки, ни в коем случае не останавливаясь, то, как шарик по лабиринту, ты в итоге доберешься до музыкальной школы. Если идти по саду «Эрмитаж», пять раз миновав одну и ту же беседку, то через некоторое время все же упрешься в каток. Он появится неожиданно как в сказке в отличие от музыкальной школы, которая лучше бы не появлялась вовсе.
За пару лет я изучила центр внутри Бульварного кольца и больше не наматывала круги, словно я стрелка московских часов, отмеряющая время. Я знала, что за тем огромным деревом, расчертившим ветками полдвора, будет проход, которого, казалось бы, там быть не должно, но через него можно попасть на улицу, которая по ощущениям находится вообще с другой стороны.
А потом мы с родителями переехали на Пресню. «Раз, два, три, четыре, пять», — считала я. В ряду одинаковых домов мой должен был быть четвертым. Или пятым?
Через пару месяцев я запомнила, что проход во двор моего дома перегораживает киоск. Если вдруг упираешься в цветочный киоск, значит, надо поворачивать налево. Нет, лучше не говорить «налево» или «направо», это понятия относительные, нужно без оглядки, как с горки на санках, устремляться по узкой дорожке вниз, и даже если кажется, что место не очень знакомое, через пару секунд ты узнаешь свой двор. Главное, не останавливайся.
Лет в семнадцать, когда списать все на детскость было уже нельзя, я поняла, что жизнь таких людей, как я, не очень проста. Зато как интересно каждый раз выныривать из перехода в неожиданном месте. Переходила к памятнику Пушкину, но вместо этого стоишь у магазина «Армения». А нужно ли тебе к памятнику Пушкину? Вон тот черный силуэт с букетом, кажется, он ждет тебя и выглядит гораздо хуже, чем на фотографии. Зато в «Армении» есть бастурма, которая никогда не разочаровывает.
Когда в телефонах появились навигаторы, стало ясно, что они не только не помогают добраться до нужного места, а, наоборот, все усложняют. «Двигайтесь на юг», — говорит навигатор и вертит стрелкой электронного компаса туда-сюда так, что понять, где юг, невозможно. Ага, спасибо, пойду поищу мох на деревьях.
Точка, по какой-то нелепости изображающая меня, эти линии и прямоугольники, которые почему-то должны символизировать город вокруг, ни о чем не говорят ни мне, ни другим людям с альтернативным пространственным мышлением, которое в народе грубо зовется топографическим кретинизмом.
Я снова и снова возвращаюсь к Садовому. Смотрю с небольшого расстояния на две улицы, одна из которых, предположительно, моя. Судя по карте, нужная мне улица чуть шире. Пытаюсь оценить, какая из улиц шире. Но все бесполезно, я снова убеждаюсь, что единственный вариант, который мне подходит — «теория непрерывного движения». Она всегда безотказно работает и в Москве, и в Милане, и в Париже. Единственный город, где ей лучше не пользоваться — Санкт-Петербург. Пока идешь, можно состариться и умереть, а прохожие будут подбадривать: «Да-да, тут совсем рядом».
А в Москве как раз проще благодаря закруглениям и холмам, у города словно есть своя инерция, с помощью которой ты быстрее оказываешься в нужном месте. Москва относится к таким, как я, с материнским сочувствием.
Есть один фокус, чтобы навигатор работал: к нему, как к пульту батарейки, нужно приложить человека с хорошим пространственным мышлением.
Молодой человек, обычно говорю я, не могли бы вы мне помочь? Вот если эта точка на карте я, то куда я сейчас смотрю? Что значит, в каком смысле? Посмотрите, я кручусь вокруг своей оси, и этот лучик тоже крутится. Я сейчас смотрю вот туда? Как мне попасть вот сюда? А, левее надо, спасибо. Нет, я не хочу с вами знакомиться и не дам номер телефона. Нет, это не был хитрый способ подкатить, мне бы в голову не пришло с целью подкатить изображать собой идиотку, с таким же успехом я могла бы начать бегать вокруг вас и кричать «кукареку». Да, при этом я не идиотка, я прекрасно живу в этом мире, у меня много неочевидных навыков, я умею пользоваться паяльником и не путаю Диогена Синопского с Диогеном Лаэртским. А Большую и Малую Никитские путаю. Однажды я шла по навигатору к метро «Серпуховская», а дошла до «Тульской».
Когда кто-то пытается объяснить мне дорогу, это почти всегда обречено на провал. Люди, как правило, говорят так, будто чертят схему, но нарисованная схема в моей голове моментально превращается в кляксу. Надо объяснять иначе, например: «Там есть дом, похожий на больницу, но он жилой, а следом за ним стена с такой пупырчатой штукатуркой, что от одного взгляда на нее бегут мурашки, потом будет церковь, цоколь которой граничит с культурным слоем времен Василия Великого, поэтому она выглядит так, словно ее закопали по пояс. Эту церковь надо обойти с неочевидной стороны, не там, где все идут… » Но так почти никто не объясняет.
Я сама всегда ждала таких объяснений, но редко их давала, пытаясь подстраиваться под общепринятую норму. Но однажды, после переезда, я рассказывала подруге, как найти мой новый дом, и сказала, что ей нужно будет повернуть там, где, казалось бы, поворачивать не следует. Она впервые в жизни сразу нашла дорогу и пришла вовремя.
Есть мнение, что топографический кретинизм — сугубо женская проблема. Но нет, с половой принадлежностью это никак не связано. Последние исследования человеческого мозга показывают, что способности ориентироваться в пространстве у мужчин и женщин одинаковые.
А вот с гендерными стереотипами связь есть. Женщине не так стыдно признаться, что она не может найти дорогу, скорее наоборот, это воспринимается как милая особенность: у нее пушок над губой и вчера она случайно уехала в Тулу, когда выносила мусор. Женская несамостоятельность — социальный конструкт, который нежно берегут и культивируют. Собственно, как и мужская самостоятельность. Поэтому опросы и показывают, что женщины хуже ориентируются на местности, мужчины в таком редко признаются.
«Я опять заблудился на Новокузнецкой», — говорит мне друг-москвич. И я понимаю, что он никогда не расскажет об этом своей девушке. Однажды видела на перекрестке мужчину лет сорока с внешностью, подпадающей под определение брутальности, он держал в руках смартфон с открытым навигатором, явно пытался понять, где он находится, но при этом старался сохранять лицо, чтобы никто не узнал о его слабости. Но слабость ли это?
Топографический кретинизм часто наследственный, он связан с особенностями коры головного мозга. Я иногда думаю о том, почему древние люди из сытой теплой Африки ушли на север. В холодных странах меньше хищников и вирусов, но они же не могли знать об этом заранее? Скорее всего, они собирались прогуляться в соседние джунгли, но все участники прогулки в пространстве ориентировались примерно так же, как я и мои друзья по несчастью. Возможно, они тоже придумали теорию непрерывного движения. Наверняка так и было. Потом у людей появилась одежда от холода, еда, которую нужно добывать, укрытия, которые нужно строить, культура и искусство, чтобы занять время, если замело вход в пещеру, а потом кино, аниме, «Макдоналдс», ядерное оружие и прочее. «Не стесняйтесь, если бы не такие, как вы, не было бы современной цивилизации», — хочу я сказать мужчине, который уже минут семь крутится на одном месте с телефоном в руках. Но я лучше промолчу.