В отличие от жителей Донецка, Харькова и Одессы москвичи 24 февраля не слышали взрывов в своем городе. О начале спецоперации — впрочем, представитель МИД РФ заявила, что происходящее на/в Украине «это попытка предотвратить войну глобальную», — граждане России узнали из новостей.

Пресс-секретарь российского президента Дмитрий Песков уверен, что «россияне поддержат операцию на Украине, как поддержали признание ДНР и ЛНР». Но вечером первого дня на Тверской собралось несколько тысяч тех, кто с ним явно не согласен. Полиция перекрыла Пушкинскую площадь, но люди довольно плотными толпами двигались по бульварам, Тверской и окрестным переулкам. Преобладали молодые лица.

Такие же молодые лица преобладали десять лет назад на Болотной площади и проспекте Сахарова. Но атмосфера за эти годы радикально изменилась. В 2012-м предметом гордости «рассерженных горожан» был фонтанирующий «креатив»: сотни лозунгов, транспарантов и кричалок. Авторы соревновались в остроумии. Сейчас люди большей частью двигались молча. За вечер были задержаны по меньшей мере 955 человек.

Протестующих было не так много, как на самых больших протестных акциях последних лет, но и не так мало, как можно было ждать вечером четверга, когда всюду царит растерянность и подавленность. Но большинство этих людей были если не завсегдатаями протестных демонстраций, то закономерной частью оппозиционной среды. Политизированный средний класс предсказуемо недоволен радикальными шагами руководства страны.

Глубинный народ

— Конечно, я за мир, — говорит мама, гуляющая с детьми в Таганском парке. — Кому нужна война? Людей очень жалко. Я сегодня весь день плакала. За детей страшно. Что будет с ними?

Двое ее детей, на вид лет шесть и восемь, тем временем радостно бегают вокруг нас. Но в какой-то момент мальчик останавливается, прижимается к маме и спрашивает: «Мама, а Снуп может побыть служебной собакой, чтобы нас защитить?»

Я прошел от Таганской площади до Покровского монастыря у Абельмановской Заставы. Подходил к разным людям: молодым девчонкам, бабушкам, продающим цветы, работягам в желтых муниципальных жилетках и богомольцам, шедшим поклониться св. Матроне Московской. Задавал несколько простых вопросов. Почти все с готовностью на них отвечали. Были и те, кто подходил сам. Многие начинали говорить торопливо, стараясь выговориться, словно до этого они соблюдали долгий обет молчания.

— Очень плохо! — говорят две девушки лет восемнадцати. — Очень страшно!

Энтузиазма и поддержки, на которую рассчитывал Дмитрий Песков, нет и в помине. Из 30–40 опрошенных только один человек — парень призывного возраста — сказал о патриотичной поддержке действий российской власти:

— Это наша земля. Ее надо защищать. Если пошлют, значит, поеду, куда скажут.

Но на вопрос, что нас ждет в ближайшем будущем, он ответил уже без патриотического пафоса:

— Запретят, думаю, соцсети какие-то иностранные. А так…  Хлеб по 500 рублей, евро по 500. Наша власть делает много ошибок. Но раз уж начали, надо доводить до конца.

Все остальные говорили про чувства в диапазоне от страха до обиды. Никого, кто был психологически готов к тревожным известиям с фронта, я не встретил. Люди просто не могли объяснить, для чего российские войска вгрызаются в украинскую территорию. Убедительных версий никто им не предоставил. Люди постарше вспоминали 2014 год и Крымскую весну.

— Тогда как-то проще было, — говорит мужчина лет сорока, которого я остановил возле отделения Сбербанка. — Было чувство единства. И справедливости, что ли. Тогда наших обидели — мы за них вступились. И взяли свое. А теперь непонятно. Зачем мы туда вторглись?

«Социологи говорят, что военные действия на Украине, начавшиеся сегодня, для российского общества стали неожиданностью и сформировали ситуацию массового шока, — делится инсайдами прокремлевский телеграм-канал “Незыгарь”. — Аналитики обращают внимание на то, что люди оказались не готовы к военной конфронтации».

Никто никого ни о чем не спрашивал

Два парня выходят из кафе. Я обращаюсь к ним с вопросами про военную операцию, курс валюты, последствия. Они, как и все, не понимают. Но:

— Думать об этом не хочется. Мы и не думаем. Поэтому и ничего внятного сказать не можем, — говорит один из них.

Второй добавляет:

— Это как будто что-то божественное…  Что-то космическое. Что с этим поделаешь? Оно само собой идет, хоть убейся. Валить отсюда надо. На природу, в леса. Жечь костры. И не думать.

Этот мотив в моем социологическом эксперименте встречался очень часто. Люди встречаются с чем-то, что превышает их способность к пониманию. С чем-то, что не умещается в их моральные координаты. И они отгораживаются от этой новости, с которой не в силах что-нибудь сделать.

— Я маме запретила новости смотреть, — говорит женщина средних лет. — Сказала, смотри вот «Мою прекрасную няню». Хороший фильм! Только новости не читай! Тебе вредно.

Девушки с первого курса университета рассказали, что их однокурсники не хотят или боятся сегодня обсуждать политику. «Есть ощущение, что не замечают просто. Стараются не замечать». Похожее впечатление у многих.

— Меня поражает, что все молчат, как будто так и надо, — возмущается усатый рабочий из муниципальной энергетической компании. — Уткнулись в свои мобильные и все!

Но это ощущение всеобщего равнодушия может быть обманчивым. С близкими почти все мои респонденты так или иначе обсуждали шокирующие новости. Многие признавались, что потратили на это «весь день». Но горячие разговоры с близкими контрастируют с городом, который (пока) продолжает жить повседневной жизнью. И многим кажется, что только они здесь одни испытывают тревогу, бессилие и одиночество. Хотя в проходящей мимо толпе эти чувства, возможно, прямо сейчас и по тому же поводу испытывают почти все.

Никто не спросил этих мужчин и женщин — как и всех остальных в стране — об их мнении. Считают ли они нужным отправлять российские танки и самолеты в бывшую братскую республику? Готовы ли они к жертвам ради «денацификации Украины»? Считают ли они, что безопасность страны требует крайних мер? Прошел всего один день, но многие уже чувствовали необходимость поговорить об этом, высказать свое мнение. Хотя бы просто быть услышанным.

Главная проблема

— Это главная проблема сейчас, — скороговоркой говорила мне пожилая продавщица цветов. — Вот как будто других дел нету! Вчера сын моей соседки провалился на машине под асфальт и весь обварился паром. Из-за того, что там дорога провалилась. Лучше бы асфальт нормально уложили. Ну сколько мы живем? Шестьдесят лет. Ну семьдесят. Бедно! Вот я, старый человек, стою тут торгую. Пенсии не хватает. Ну ладно, хоть жили как-то. А теперь? Как при немцах, опять война?

Возле метро «Марксистская», расставив сумки на тумбах, стоят в кругу шесть женщин лет примерно пятидесяти.

— Да тревожно, конечно, — ответила самая бойкая из них. — Очень страшно. За мужей, за детей. Их ведь и призвать могут. Но мы надеемся, что все это быстро кончится. Что наши быстро наведут там порядок. Но вообще, ребят…  если начнется полномасштабно, коснется каждого.

— Значит, не скоро теперь полетим в Египет? – спрашиваю я у женщины, которая только что рассказывала про свою недавнюю поездку.

— Да обязательно полетим, Гос-споди, — отвечает она. — Все будет хорошо. Все будет отлично! Я думаю, что у нас сильная армия, и нас, мирных жителей, это не скоро коснется. У нас отличный президент. Так что это не главная проблема…

Женщина запинается. Поток ее оптимизма не может нащупать русла. Ее подруги качают головами:

— Нет, Лена. Это п***ц. Это теперь главная проблема.

Фото: Владимир Зуев, Александр Казаков/Коммерсантъ/Fotodom,  Эмин Джафаров/Коммерсантъ/Fotodom