С детства слышала, что в Улан-Баторе 365 дней в году солнце и небо над этим городом всегда пронзительно-синее. Так говорили мамины студенты Жаргал и Бямбасурэн, об этом же свидетельствовали почтовые открытки с марками «Монгол Шуудан» (те самые два слова из монгольского языка, которые знает каждый россиянин). Но прошло очень много солнечных дней после детства, прежде чем к «услышать» добавилось «увидеть».

Время в пути — какой-то час от Иркутска (там мы с коллегами размялись в позной и буузной, отведав того и другого и запив соленым чаем с молоком и маслом), перевозки осуществляет компания «ИрАэро» (вполне себе компания). Архитектурный облик небольшого, но уютного аэропорта «Чингисхан» вдохновлен традиционной юртой. Паспортный контроль проводится стремительно, спросили только, есть ли у меня обратный билет в Москву. Билет был. На монгольской земле оказались в кромешной уже тьме, и всю дорогу до центра города, все 45 минут, мучительно хотелось включить свет за окнами такси.

Впрочем, темнота и невидимый покамест город не помешали сделать первое открытие — на дорогах Улан-Батора вечные пробки. Даже москвичи чувствуют себя посрамленными, оказавшись посреди ночи в заторе на проспекте Мира (главная улица города, по-монгольски — Энх-Тайвны-Оргон-Чолоо).

— У нас такое 24/7, — объясняют местные жители. — В 1990-х, после того как, ну вы понимаете, в столицу понаехали сельские жители со всей Монголии. Машин стало очень много, и власти, чтобы исправить ситуацию, ввели ограничения по номерным знакам. Если у вас номер заканчивается на 1 или 6, нельзя заезжать в центр по понедельникам, на 2 или 7 — по вторникам, на 3 или 8 — по средам, на 4 или 9 — по четвергам, на 5 или 0 — по пятницам. Только в выходные запрет снимается.

— Помогло? — спрашиваем мы.
— Нет, — смеются местные. — Машин стало еще больше, теперь в каждой семье несколько, для разных дней.

Мы поселились в отеле «Кемпински», помнившем лучшие времена, но все равно хорошем. Последнее, что я отметила в этот бесконечный день, прежде чем уснуть — запах прокуренных штор. В Монголии все еще можно курить в гостиницах, некоторые этим обстоятельством пользуются.

Наутро я раздернула шторы — и тут же ослепла от пресловутого солнца, бившего прямиком в стекла. Внизу — машины, а прямо по курсу — горы. Самые настоящие, заснеженные, пусть и не слишком высокие (вблизи Улан-Батора есть горнолыжный комплекс с идеальными для начинающих горнолыжников трассами). Где-то там — заповедный национальный парк «Богд-Хан-Уул», в который нас не повезут — трехдневная командировка таких вольностей не допустит, к тому же нам и так составили богатую программу.

За завтраком в «Кемпински» давали помимо прочего «шоты» здоровья, свежие ананасы и драгонфрут. Соседний столик был занят монгольской (на вид) семьей, где все, включая маленьких детей, бойко говорили на английском.

Я вдруг вспомнила, как перед отъездом задала идиотский вопрос писателю Леониду Юзефовичу, главному из всех моих знакомых эксперту по Монголии:

— А кофе там есть?
— Сколько хотите, — улыбнулся Леонид Абрамович. — Есть даже французская пекарня на проспекте Мира.

Да уж, со своими представлениями об Улан-Баторе я опоздала лет на тридцать. Воображение рисовало белые юрты под синим небом, но никак не французскую пекарню. При этом общий вид монгольской столицы изменился не слишком — спроектированная советскими архитекторами, она напоминает любой город провинциальной России, только вот вывески с первого раза не сразу прочитаешь. И запахи здесь на улицах, как бы это сказать, своеобразные. В Улан-Баторе топят углем, что придает местному воздуху специфическую нотку. Машины сплошь и рядом покрыты пылью, на зубах поскрипывает песок…  Но небо синее, солнце яркое и обменник, в который направили местные, уже открылся. Наконец-то увидим воочию те самые тугрики, о которых столько лет шутили (один мой знакомый все национальные валюты называет тугриками).

Тугрики оказались красивыми, некоторые купюры с лошадками, вот только пользоваться ими ужасно неудобно. Просто потому что их много: хорошее пальто может стоить миллион (примерно 27 тыс. рублей по курсу). Коллега, которой нужно было проводить расчеты на месте, случайно открыла сумку, и мы, созерцая денежные котлеты, перетянутые резинками, почувствовали себя в 1990-х. «И это еще спасибо, что монеты отменили», — говорят местные.

Кстати, чем больше тугриков тратишь, тем толще становятся котлеты — на сдачу дают купюры все мельче и мельче. Это было выяснено опытным путем в ходе посещения семиэтажного универмага на проспекте Мира, куда я увлекла коллег первым же делом, чтобы в очередной раз оправдать собственную бездуховность.

На шестом этаже ГУМа сосредоточены сувениры и предметы национальной одежды, многие из которых мучительно захотелось примерить. Черные шапки с алыми лентами, стильные стеганые штаны, блузки «на веревочках», все — модный оверсайз. Но если здесь от покупок еще как-то удалось удержаться, то на третьем этаже, где продают кашемир, присутствие духа покинуло даже самых стойких. Шарфы, модные чепчики, перчатки — ну и пусть на дворе весна, уж в чем можно не сомневаться, так это в том, что «когда-нибудь настанут холода».

Пока я примеряла кашемировые косынки — серую и черную, наблюдавшая за моими действиями монгольская продавщица молча подошла «из-за угла», отобрала у меня блеклые изделия и обернула вокруг шеи ярко-синюю: с ней я и ушла (с косынкой, не с продавщицей). Мы с коллегами потом, кстати, заглянули еще и в гигантский фабричный магазин Evseg рядом с дворцом Богдо-гэгэна, но он нам понравился меньше: все было каким-то морально устаревшим и чуть-чуть запыленным, хотя и, без сомнения, кашемировым.

Единственный мужчина в нашей группе проявил к кашемиру полнейшее равнодушие, но и отведенное на шопинг время зря не потратил: купил сувенирную баранью лопатку для гаданий и выглядел очень довольным. Шурша пакетами, мы по пробкам помчались на телестудию, где и сейчас помимо монгольской есть русская, японская, английская и китайская редакции. На стене в студии висят портреты Чингисхана и его потомков, а само здание студии монголы называют подарком Брежнева. Оно и вправду как привет из давних лет, причем это относится и к проекту здания, и к его нынешнему состоянию.

Архитектурный облик Улан-Батора — советская эклектика. На гигантской площади Сухэ-Батора когда-то стоял грандиозный мавзолей в честь основателя монгольской государственности, но в 2005 году мавзолей демонтировали, а вот Дом правительства устоял, был отреставрирован и дополнен статуями Чингисхана, его нукеров и великих ханов. Чингисхан — это сейчас в Монголии главная тема, собственно, и название города «Улан-Батор» переводится как «Красный богатырь», что представляет собой исправленную версию монгольского названия «Батыр-Хото», «Город героя». Но еще раньше город, заложенный в 1639 году на реке Туул, назывался «Урга» — «Дворец знатного человека», что, впрочем, тоже было русифицированной версией монгольского названия «Хурээ» — «Большой монастырь».

Путаницы с названиями, с языком, вообще с письменностью в Монголии хватало всегда. Против кириллицы здесь сейчас ведется вполне успешная борьба, и к 2025 году в стране обещают полностью перейти на традиционную монгольскую письменность в официальном документообороте. Об этом нам с гордостью рассказала молодая преподавательница, проводившая экскурсию по буддийскому монастырю Гандантэгченлин, на английском, кстати, языке. Велл, гайз, говорила она, когда всех лам из монастыря выгнали, а сам монастырь закрылся, мы утратили всяческую связь с буддизмом, и когда в 1990-х, после, ну вы сами понимаете, решили восстановить богослужения, то выяснили, что никто не знает, как это делать! Монгольский буддизм родом из Индии (на самом деле из Тибета, конечно), и вот, гайз, мы стали отправлять будущих лам на обучение в тибетские монастыри Индии. А сами тем временем восстанавливали монастырь Гандантэгченлин.

Я между тем вычитала в «Википедии», что монастырь вроде бы как не закрывался и в советское время оставался единственным в Монголии местом отправления буддийского культа, но спорить с экскурсоводом не стала. Очень уж она была воинственная. Когда я похвалила 26-метровую золоченую статую Авалокитешвары, девушка сказала: «Так у вас в Эрмитаже и не такие есть». Иди да любуйся!

При монастыре теперь живут полторы сотни монахов, здесь работает Буддийский университет и практически у каждого каменного льва-стража, охраняющего вход в храм (если под лапой шар — это лев, а если львенок — то львица), пасть густо вымазана топленым маслом гхи.

— Это, гайз, для того чтобы разбогатеть — так делают приезжие, люди не из Улан-Батора. Такая примета.

Разбогатеть не разбогатеть, но подкрепиться точно не помешало бы. Вернулись (по пробкам, само собой) в Улан-Батор, в модный ресторан «Модерн Номадс» вблизи универмага «Метромолл» (кстати, все эти «вблизи», «рядом», «на углу» на самом деле представляют собой точные улан-баторские адреса, потому что нумерация домов здесь довольно хаотичная, а-ля Венеция). Меню с картинками, в глаза среди прочих бросился салат «Коллаген» — вроде бы со свиными ушами. Как говорят сами монголы, «у нас едят мясо с мясом». «Белую еду» (молочную) чаще употребляют летом, а в остальные времена года весь вопрос лишь в том, какое мясо выбрать: говядину, баранину, конину? Свинина в меню тоже есть, хотя она у кочевников, сами понимаете, не слишком популярна.  Мы решили попробовать неадаптированную монгольскую кухню и заказали на двоих с коллегой «хорхог» — баранину, тушенную с камнями. Выглядело блюдо довольно привлекательно, но проглотить мы не смогли ни кусочка — под крышкой лежали куски жира и кости, покрытые тем же самым жиром. А вот чай с маслом и солью пошел на ура. Чаевые в Монголии не приняты, но у нас их приняли.

Лайт-версия национальной кухни в Улан-Баторе — в заведениях сети «Шулэндо»: здесь можно найти и монгольские блюда, и корейские, и даже борщ. В маленьких супермаркетах, открытых, кстати, допоздна, продают настоящий бельгийский шоколад, с которым мы давно не виделись.

Ну и кофе, как уже было сказано, здесь никакая не проблема. В десятиметровом постаменте сорокаметровой конной статуи Чингисхана, построенной в 2008 году в Цонжин-Болдоге (54 км от Улан-Батора), туристы пьют капучино, любуясь панорамой гор и готовясь подняться на смотровую площадку (вход — 20 тыс. тугриков). Площадка расположена на голове коня, и можно встать так, что вполне благодушное лицо Чингисхана окажется у тебя за спиной, как будто вы вместе делаете дружеское селфи. Впрочем, маленькую монгольскую девочку в национальном костюме сильнее заинтересовало селфи с нашей коллегой Надей — высокой блондинкой с ослепительной улыбкой. Внизу, все в том же постаменте крупнейшей, кстати говоря, конной статуи мира, работает небольшой музей эпохи хунну, а еще здесь выставлен гигантский сапог, в который посетители кидают свернутые трубочками тугрики.

Пару лет назад в Улан-Баторе открылся еще и музей Чингисхана — в честь 860-летия со дня рождения главного героя Монголии. Это девять этажей истории, где представлено все, что только можно: от изорванных старинных нарядов до фаллических стел, от личных печатей правителей до копии Чингисова камня (оригинал в Эрмитаже, гайз).

Изучить все артефакты этого колоссального собрания за один день невозможно, уставший взгляд цепляется за немузейные экспонаты — отмечаешь, например, стаканы с водой, расставленные в витринах для того, чтобы не пересыхали старинные документы. Совсем другое впечатление оставляет дворец Богдо-гэгэна — последнего духовного правителя дореволюционной Монголии. Вроде бы не такой уж и старинный этот комплекс зданий, построен он был в конце XIX — начале XX века, но почему-то именно здесь дух истории накрывает с головой. Особенно поразителен контраст сказочных дворцов с угрюмой улан-баторской застройкой и сопками, поросшими лесом. Вдруг понимаешь, сколько всего помнят эти крыши, холодеешь при мысли о собственной ничтожности, а потом…  закутываешься в кашемировую косынку и продолжаешь свой путь.

Фото: beibaoke, saiko3p, Maykova Galina, saiko3p, mbrand85, takepicsforfun/shutterstock.com