«Я время на фотографии знаешь, как определяю? По глазам. Раньше у людей совсем другие глаза были. Я когда смотрю на папины фотографии в сорок пятом в Вене, не могу поверить, что ему там всего двадцать два. Взрослые мужики совсем, глаза у них другие».

Дама лет шестидесяти в пунцовом свитере и кружевной шали беседует с подругой в очках — мы стоим во втором зале музея «Садовое кольцо» и разглядываем фотографии военных лет. Музей крошечный — всего четыре зала на втором этаже старинного особняка на проспекте Мира неподалеку от Сухаревской площади. Но Москве, в которой каждую неделю сносят какое-нибудь историческое здание, больше всего сейчас нужны именно краеведческие музеи, а «Садовое кольцо» как раз такой: это единственный столичный музей, посвященный истории конкретного городского района — Мещанского.

Поскольку русский человек, как известно, широк, то начинается экспозиция, понятное дело, с глубокой древности — черепков, лаптей, наконечников стрел, женских украшений славян XII–XIII веков и прочих археологических артефактов, подкрепленных для наглядности репродукциями картин Васнецова «Двор удельного князя» и «Москва-городок и окрестности в XII веке». Однако очень быстро дело доходит до века XIX и даже XX — основу коллекции музея составляют вещи, которые принесли сюда сами жители Мещанского района: утюги, самовары, горшки, изразцы, аптечные склянки, денежные банкноты, расчетные книжки, фарфор, вывески, этикетки, открытки, значки и, конечно, фотографии.

— У меня есть похожая фотография, там мама сидит совсем маленькая в центре, ее побрили наголо — то ли тиф, то ли что, — говорит дама в свитере подруге. — Я ее и сейчас так же коротко на зиму стригу, маму. Говорю ей: лучше уж так, чем воронье гнездо на голове, к весне отрастут. А на 9 Мая каждый год идем в парикмахерскую и прическу ей делаем.

— Ой, а я так трамваи любила, — вздыхает подруга в очках, когда они подходят к фотографии с подписью «Трамвай на Лубянской площади, начало XX века». — Понимаю, что шумно, муж мой вообще спать не может, все ему кажется, что трамвай сейчас прямо в комнату к нам ворвется. Специально искали квартиру с окнами во двор. Теперь они не шумят, да и нет их почти, а я так скучаю по трамваям, это же детство!

Такие небольшие, но созданные с любовью музеи нужны, кажется, как раз для того, чтобы напомнить нам, что история, настоящая живая история, — это не всегда про подвиги и победы, а часто про жизнь обычных людей: про ускользающую натуру вроде трамваев, про советские молочные бутылки и сетки-авоськи, про «билеты МММ» и продуктовые талоны начала девяностых, которые тоже есть в экспозиции. А еще тут есть отдельный зал, посвященный некогда главной достопримечательности Мещанского района — снесенной в 1934 году легендарной Сухаревой башне. Взрослым про нее в музее читают лекции, детям показывают мультфильм, а в теплое время года для тех и других устраивают экскурсию на самокатах на Сухаревскую площадь — к месту, где она когда-то стояла.

В последнем, четвертом зале до 30 марта работает выставка «О любви», ради которой я, собственно, и пришел в музей «Садовое кольцо». Десять лет назад житель одного из домов на Сретенке обнаружил на чердаке письма Алексея Суворова и его невесты Матильды Спесивцевой. Об этих людях известно немного: он уехал в Одессу работать учителем искусств в знаменитой Ришельевской гимназии, а она ждала его возвращения, и по крайней мере в течение двух лет — с 1878-го по 1880-й — они писали друг другу письма, страдая в разлуке. Рядом с посланиями влюбленных лежат под стеклом письма друзей Алексея, пытавшихся его поддержать и утешить. Пожалуй, они и производят самое сильное впечатление. Если вы восхищаетесь языком любви того времени, то почувствуйте, как изменился за 140 лет язык дружбы: «Ты сердишься на меня, ругаешь меня и бранишь, говоря, “что я забыл тебя”. Но полно Леша! Полно! Отбрось это глупое размышление и поверь, что я останусь навсегда таким же другом, каким и был. Слыша о Твоей скуке и беспокойстве — я не могу удержаться от слез! Ах! Как бы я желал осушить их и слышать от Тебя одни лишь приятные вести…  Твой друг, Твой навсегда Александр».

Вообще письма — самые удивительные экспонаты этого музея. В «советском зале» есть, например, письмо школьника Феликса Островского на фронт отцу, написанное в декабре 1944 года:

«Здравствуй, папочка!
Поздравляю тебя с днем рождения и с новым годом. Папочка, вчера меня приняли в пионеры, и теперь я пионер. У нас вчера день выпал как праздник, могу перечислить, ты именинник, я пионер и в честь этого мама вчера купила в Москве пирожное за 50 р. и две мандарины за 20 рублей.
Папочка, у нас в Горенках появилось очень много немцев, и когда с каким-нибудь встречаешься, он просит хлеба или бумаги, напиши мне давать им или нет?»

А в соседнем зале — еще одно письмо, тоже на листе из школьной тетради, написанное на сорок лет позже из Афганистана:

«Здравствуйте, мои дорогие родители. Сижу пишу вам письмо. У нас погода изменилась. На горах выпал снег. Утром местами в низинах и на горах туман. Минул год моей службы, идет второй, он тоже быстро пролетит, и я вернусь живой домой. Пускай Ленка вяжет носки для меня…»

Рядом с первым письмом — фотография уже пожилого Феликса Островского у братской могилы, где похоронен его отец, погибший при освобождении Польши. О судьбе Александра Орехова, автора второго письма, ничего не сообщается. Но я очень надеюсь, что мой ровесник и тезка вернулся домой, на улицу Гиляровского, живой и еще долго носил шерстяные носки, которые связала ему Ленка.