Фаина Раневская родилась в Таганроге, но в общей сложности 60 лет прожила в Москве. Не раз переезжала с квартиры на квартиру, еще чаще переходила из театра в театр. В дни премьерного показа сериала «Раневская» мы решили прочертить траекторию ее московской судьбы.

Рождественский бульвар, 17

Строго говоря, Раневская по этому адресу никогда не жила, но он стал первым в Москве, где ей были рады. В середине 1910-х здесь была квартира примы-балерины Императорских театров Екатерины Гельцер. С наивной провинциалкой Фанни Фельдман балерина познакомилась у подъезда Большого театра. И просто пожалела бедняжку, у которой не было ни протекции, ни денег, лишь огромное желание стать актрисой. Сообщила: «Фанни, вы меня психологически интересуете» и отвела к себе домой. Ближайшая подруга Раневской актриса и режиссер Нина Сухоцкая так описывает ее тогдашнюю: «Несмотря на неправильные черты лица, ее огромные лучистые глаза, так легко меняющие выражение, ее чудесные каштановые, с рыжеватым отблеском, пышные, волнистые волосы, ее прекрасный голос, неистощимое чувство юмора и, наконец (это я понимаю теперь), талантливость в каждом слове и поступке — все делало ее обворожительной и притягивало людей».

Гельцер ввела девушку в круг своих друзей, а значит, перезнакомила со всей богемной Москвой. Представляла ее просто: «Это моя закадычная подруга Фанни из перефилии». Раневская говорила, что то были «ее университеты». Она обмирала на спектаклях Художественного театра. Услышав в Столешниковом голос Василия Качалова, в которого была «влюблена до одурения», хлопалась в обморок. Увидев в Леонтьевском Станиславского на извозчике, бежала за ним с криком: «Мальчик мой дорогой!» Благодаря своей наставнице Фаина Георгиевна встретилась с Цветаевой и Мандельштамом, много с кем. Спустя годы Сергей Юрский ставил с Раневской Островского (когда актриса гневалась, называла его «этот человек из Ленинграда»). Как-то Фаина Георгиевна спросила, кого он читает с эстрады.

— Есенина, Мандельштама, Пастернака, переводы Цветаевой…
— Ося…  Боря…  Марина…  Ну а еще кого?
— Шекспира!

«Я смотрю на Раневскую и чувствую, как волосы мои встают дыбом и голова туманится…  — вспоминал Юрский. — Вот сейчас возьмет и скажет: “Виля!”».

Именно Гельцер устроила Фаине Георгиевне ее первый в жизни ангажемент — в антрепризу «первостатейного» в те годы летнего театра в подмосковной Малаховке. Сама она также известна как коллекционер русской живописи, в 1941-м ее собрание эвакуировали наравне с музейными. Гельцер первой из балетных удостоилась звания народной, танцевала до середины 1940-х.

Большая Никитская, район домов 48–50. С 1920 по 1993 год — улица Герцена

Актриса вспоминала: «Я больше тридцати лет прожила в доме Натали на Большой Никитской. Там большие комнаты разделили на коммунальные, я жила в лакейской». Речь о том, что когда-то двухэтажный дом с печным отоплением на углу Большой Никитской и Скарятинского переулка занимала семья Натальи Гончаровой, отсюда она уехала венчаться с Пушкиным в соседнюю церковь Большого Вознесения. По всей видимости, Раневская поселилась здесь, едва перебравшись в Москву. Бывала наездами: до начала 1930-х годов она зарабатывала имя на провинциальной сцене. Еще в 1918-м в Ростове-на-Дону она познакомилась с актрисой Павлой Вульф, которую называли провинциальной Комиссаржевской. Фаина Георгиевна считала ее своим учителем, относилась к ней «молитвенно», часто называла мамой, ближе человека не было. У них сложился общий быт и на Герцена жили одной семьей: с помощницей Вульф Татой, дочерью Ириной Анисимовой-Вульф, а впоследствии и ее сыном Алексеем Щегловым, которого Раневская считала своим «эрзац-внуком». А ее в ближнем кругу звали Фуфой.

Неподалеку, в Брюсовом переулке, в новом доме артистов МХАТа в Брюсовом переулке, были квартиры Екатерины Гельцер и Василия Качалова. Последний иногда по утрам стучался в окно, и Фаина Георгиевна выручала его рюмкой водки. Актриса часто бывала в Доме литераторов, в бывшем особняке Рябушинского у вдовы сына Горького Надежды Пешковой. Обитатели квартиры ходили в Театр киноактера на Поварской на киносеансы, после войны смотрели там трофейные фильмы (сейчас в здании Центр театра и кино Никиты Михалкова). Разъехались они только в конце 1940-х, когда дом решили расселять. К тому времени Фаина Георгиевна была уже популярной актрисой, и все постовые и милиционеры при посольствах, которых в том районе до сих пор в избытке, отдавали ей честь.

Театр им. Пушкина. Тверской бульвар, 23. В 1914–1949 годах — Камерный театр

На сцене Камерного театра Раневская сыграла свою московскую премьеру. Режиссер Александр Таиров замысливал свой театр в противовес театрам Натуралистическому (читай: МХТ) и Условному (отсылка к Мейерхольду). И называл его театром неореализма. Основными жанрами стали трагедия и буффонада, а главной актрисой — Алиса Коонен. «Все это было так празднично, необычно, все восхищало, — писала Фаина Георгиевна. — И мне захотелось работать с таким мастером, в таком особом театре». После роли проститутки Зинки в спектакле о гражданской войне на Украине «Патетическая соната» — премьера в ноябре 1931-го — об актрисе заговорили. Хотя сама она твердила о том, что «ощущала себя убогой провинциалкой», а саму постановку вскоре запретили, обвинив в пропаганде мелкобуржуазной стихии и украинском национализме. Уже в 1933-м, не дождавшись новых ролей, Раневская из Камерного ушла, а в 1949-м его закрыли за «эстетство и формализм». Но связи с Таировым и Коонен актриса не порывала. Она навсегда запомнила ужас в глазах режиссера, когда он растерянно спрашивал: «По всему Тверскому бульвару развешены мои афиши, разве театр закрыт?!» После смерти Таирова именно Фаина Георгиевна ходила с Коонен в суд, чтобы подтвердить факт супружества — это было необходимо для получения прав на наследство. Коонен переживет мужа почти на четверть века. Оставшиеся после актрисы вещи ее племянница и наследница Нина Сухоцкая перевезет к Фаине Георгиевне: и огромное кресло, и гигантскую бегонию. «Нельзя было тогда найти в доме Раневской другие предметы, вызывавшие у нее чувство такого же бессильного отчаянья и неисправимой беды», — писал Алексей Щеглов.

Раневская вернется в здание на Тверском в 1955-м, когда там уже пять лет будет работать Московский драматический театр им. А. С. Пушкина. И останется на целых десять лет, сыграет несколько заметных ролей. А когда тогдашний главреж Борис Равенских оставит ее без премьер, уйдет: сначала в кино, а потом и из штата.

Центральный театр Российской армии — в 1930-е в здании ЦДКА. Суворовская площадь, 2, стр. 1

Помпезное здание в виде пятиконечной звезды было построено только к 1940 году. А Раневская работала в театре, который тогда назывался Центральным театром Красной армии, с 1933-го по 1939-й. Труппа играла в помещении Центрального дома Красной армии, в небольшом зале с единственной гримеркой. А еще чаще — в воинских частях и гарнизонах. Раневскую позвал в театр Юрий Завадский, но вскоре режиссера и его актеров перевели в Ростов-на-Дону, а главным в Театре Красной армии стал Алексей Попов. После заглавной роли в «Вассе Железновой» (1939) о Раневской заговорила уже вся Москва. Ей присвоили звание заслуженной артистки РСФСР. Но ролей больше не давали. Однако и из театра не отпускали в стремлении «решительно бороться с летунами и дезорганизаторами театрального производства». Фаина Георгиевна все же хлопнула дверью и следующие несколько лет работала только в кино.

Киностудия «Мосфильм», Мосфильмовская, 1

Едва приехав в Москву, Раневская отправила свое «портфолио» на все возможные киностудии. А не получив ответа, так расстроилась, что вообще перестала ходить в кино. Пока в 1934-м к ней на улице не подошел еще совсем молодой Михаил Ромм: он узнал актрису по роли в «Патетической сонате» и пригласил в свой дебют — немую экранизацию мопассановской «Пышки». Москинокомбинат тогда чаще называли просто студией на Потылихе. Она была недавно построена, еще не отапливалась, не везде были положены полы. Днем актеры работали каждый в своем театре, а снимались исключительно по ночам. Через восемь месяцев съемок Раневская и Сухоцкая даже давали друг другу клятву на Воробьевых горах, как когда-то Герцен с Огаревым: больше в кино ни ногой. К счастью, это обещание Фаина Георгиевна не исполнила и сыграла еще в двух десятках картин. Больше всех она любила «Мечту» того же Михаила Ромма. Но у фильма по-своему трагическая судьба: премьера в московском Доме кино состоялась 6 июля 1941-го. Общесоюзную популярность актрисе принесли совсем другие кинороли. А она была такова, что даже генсек Леонид Брежнев, вручая Раневской в 1976-м орден Ленина, не удержался от сакраментального: «Муля, не нервируй меня!» Однако сама Фаина Георгиевна, как правило, снималась только в годы вынужденных театральных простоев и кино не жаловала. Называла его «заведением босяцким»: «Представьте, что вы моетесь в бане, а туда пришла экскурсия».

Московский академический театр им. Владимира Маяковского. Большая Никитская, 19/13 

Этот театр, в разные годы существовавший под разными вывесками — один из старейших в Москве. Здание (автор фасада — Федор Шехтель) было построено специально для гастролеров, здесь играли Сара Бернар и Элеонора Дузе. В 1922-м в особняке действовал Театр революции, которым руководил Всеволод Мейерхольд. Раневская же работала при режиссере Николае Охлопкове. Она тогда только вернулась из эвакуации из Ташкента, а театр — тогда Московский театр драмы — возобновил работу одним из первых, осенью 1943-го. Фаина Георгиевна сыграла в спектакле по Чехову «Беззащитное существо», и, говорят, столичные актеры просили Охлопкова показывать эту постановку еще и в 10 вечера — специально для них. За роль в пьесе Александра Штейна «Закон чести» актриса получила Сталинскую премию второй степени. Но самой запоминающейся работой стали «Лисички» из американской жизни времен Гражданской войны. В Театре драмы Раневская служила до 1949 года, после чего перешла в Театр им. Моссовета, ставший главным в ее актерской судьбе.

Старопименовский переулок, 5/9

В дом сотрудников Октябрьского райсовета Раневская въехала в 1948-м. До недавнего времени он считался объектом культурного наследия, однако когда один из барельефов был поврежден частным кондиционером, был разжалован в «ценный градоформирующий объект». Раневской не повезло: ее крошечная коммунальная комната была расположена в том углу здания, который заходит в соседний Воротниковский переулок. Однажды пришедшая в гости актриса Мария Миронова решила проветрить, попыталась открыть окно, но рама уперлась в торец соседнего здания. Солнечный свет в комнату не попадал, и лампочка без абажура висела всегда включенной. «Живу, как Диоген, — шутила Раневская. — Днем с огнем».

Старопименовский оставил в устном творчестве Раневской репризы о постоянно сменявшихся домработницах. Самую яркую звали Лиза, и актриса любила показывать, как она звонит по телефону с характерным украинским акцентом: «Это дезинфекция? С вами ховорить народная артистка Раневская. В чем дело? Меня заели клопи!» Среди друзей тех лет — знакомый по Ташкенту маршал СССР Федор Толбухин, чуть ли не единственный военный, к которому актриса относилась без тени иронии. Или мим Александр Румнев, которого называли последним котелком Москвы. Но друзья уже в те годы заговорили о «публичном одиночестве» Раневской (Качалов). И к своему жилищу она относилась скорее как к «печальной необходимости» (Щеглов): «Это не комната. Это сущий колодец. Я чувствую себя ведром, которое туда опустили».

Хорошевское шоссе

Если Раневская, уехав с Большой Никитской, осталась в центре, то Павла Вульф перебралась на выселки. А точнее, на Хорошевское шоссе, где на пересечении с Беговой пленные немцы выстроили что-то типа поселка из двухэтажных таунхаусов. Раневская приезжала на Хорошевку почти через день, часто там ночевала. Она не переносила общественный транспорт, где всегда узнавали, и, чтобы добраться, часто нанимала машину с водителем. В поселке жили среди прочих писатели Павел Нилин и Исидор Шток, директор Большого театра Михаил Чулаки, поэты Евгений Долматовский и Мария Петровых. У последней иногда гостила Ахматова, и актриса там с ней встречалась. У Вульфов Фаина Георгиевна репетировала, читала и писала акварелью. Общалась со студентами преподававшей в ГИТИСе режиссуру Ирины Анисимовой-Вульф. Возила Павлу Леонтьевну гулять в Серебряный бор, а на лето — на съемную дачу во Внуково. Одним словом, жила. Будучи одинокой, она не могла позволить себе завести животных: и собак, и кошек, которые жили у Вульфов, считала своими. Сегодня поселка не существует. Низкосортный кирпич, деревянные перекрытия и строительство метро под шоссе привели к тому, что уже в 1980-х старую застройку разрушили, на ее месте — многоэтажки. Это еще Сталин, по легенде, лишь взглянув на макет поселка, резюмировал: «Не жаль вам московской земли».

Театр им. Моссовета. Большая Садовая, 16

В этом театре Раневская проработала в общей сложности почти четверть века. С главным режиссером Юрием Завадским они были знакомы сто лет. Пересекались в Театре Красной армии, одно время режиссер был женат на дочери Павлы Вульф, Ирине. В первый раз Завадский позвал Раневскую в труппу в 1949-м. Старое здание в саду «Эрмитаж» тогда уже так обветшало, что играли во Дворце культуры на улице Журавлева у метро «Электрозаводская», которую театралы переименовали в «Электрозавадскую». За первый спектакль «Рассвет над Москвой» Фаина Георгиевна в числе других была награждена Сталинской премией. В следующей постановке «Шторм» она пользовалась таким успехом, что часть публики просто уходила из зала после ее дивертисмента. Наверняка это раздражало и Завадского, и его жену, приму Веру Марецкую. В любом случае, сцену со спекулянткой Раневской режиссер из «Шторма» исключил. Она перестала получать новые роли и в 1955-м из театра ушла.

А в 1964-м вернулась, поманенная обещанием сыграть любимого Достоевского, «Дядюшкин сон». И сыграла. Уже в новом здании в саду «Аквариум», выстроенном в 1959-м. Потом были «Странная миссис Сэвидж», «Дальше — тишина», «Последняя жертва», «Правда — хорошо, а счастье лучше». Отношения с Завадским у актрисы складывались по-разному, тем более что с возрастом ее нрав нисколько не усмирялся, а язвительность только возрастала. Режиссер был лысым — она называла его Пушком. Он был высокого роста — и становился то Бельведером Аполлонским, то «вытянутым в длину лилипутом». Слова Раневской о Завадском-режиссере, равно как о современном ей театре как таковом даже повторять не хочется. Коллег-артистов актриса тоже не баловала благодушием. Хотя были у нее и любимчики, скажем, Вадим Бероев, который выводил актрису на поклоны в «Дядюшкином сне», за что получил прозвище Фуфовоз. А еще Геннадий Бортников, Ия Саввина и Маргарита Терехова.

Котельническая набережная, 1/15

Только в начале 1950-х Раневская получила наконец первое отдельное жилье. И не абы какое, а двухкомнатную квартиру «высшей категории» в только что достроенной высотке на Котельнической набережной. Здесь все было роскошным: и величественный подъезд, и лепнина, и дубовый паркет, и кухня в кафеле, и биде в ванной. Актриса называла свой новый дом Котельническим замком. Еще и потому, что жить там было как в темнице. Людей интеллигентного сословия селили, как правило, с «сухопутной» стороны, и квартира Раневской располагалась прямо над кинотеатром «Знамя», на месте которого в 1966-м открыли «Иллюзион». Окна выходили в каменный мешок двора на выезд из огромного гаража для машин жильцов. У подъезда — зрительский выход из кинотеатра и служебный вход в булочную, где по утрам разгружали хлебные фургоны. О тишине оставалось только мечтать. «Я живу над хлебом и зрелищем», — привычно острила актриса. Как-то к ней собралась зайти режиссер телепрограммы «Кинопанорама» Ксения Маринина. Фаина Георгиевна попросила ее купить хлеба у подъезда, а потом обязательно обжечь его на огне, потому как «рабочие на него ссали». «Все готово — обожгла хлеб», — отчиталась Маринина. «А вы д-долго его обжигали, Ксаночка? Ведь они д-долго на него ссали!» — удрученно переспросила Раневская. Кроме того, высотка все-таки стоит на отшибе, а Раневская не молодела. Конечно, ее навещали друзья. Рядом, на Швивой горке, жила Вероника Полонская, последняя любовь Маяковского. Часто заходили соседи по дому Галина Уланова с мужем, тогда главным художником Большого театра Вадимом Рындиным. Этажом выше жил Александр Твардовский. Однажды Фаина Георгиевна даже помогала доволочь его, перебравшего, до квартиры, часто благодарила за публикации в «Новом мире». Твардовский в дневниках называет ее не иначе как милой старушкой.

Котельники связаны с двумя важнейшими событиями в жизни Раневской. В конце 1950-х она съездила в Румынию, где увиделась с братом и старушкой-матерью, которые эмигрировали еще в 1917-м. А затем добилась, чтобы сестре Белле разрешили вернуться из эмиграции в СССР. Несколько лет они прожили вместе, но Изабелла Георгиевна так и не смогла адаптироваться. Большую часть жизни она провела во Франции, и ее ожидания от Москвы отличались от увиденного «как Фонтенбло отличается от Бельвиля». Ну а в 1961-м умерла Павла Вульф, и это была потеря, с которой Фаина Георгиевна так и не смогла примириться. Ия Саввина вспоминала: «В длинном черном халате, она казалась больше своей квартиры, словно не вмещалась в нее. Так же не вмещается ни в какие слова. У Андрея Платонова есть строки как будто про нее: “Он скучал от своего таланта, как от одиночества, не зная, как нам высказать это, чтобы мы поняли”».

Большой Палашевский переулок, 3. В 1929–1993 годах — Южинский переулок

На возвращении в тихий центр настояли друзья. К тому же во дворе 16-этажной свечки был скверик, а в квартире — лоджия. При переезде, который состоялся в 1973-м, Раневскую беспокоило одно: книги должны были быть упакованы в том же соседстве, в котором стояли на полках. Она считала их своим главным богатством. Обустроилась актриса совсем как в Котельниках, разве что появилась мебельная стенка карельской березы. Всюду много цветов, как комнатных, так и срезанных (любила лиловые). В застекленной этажерке — посмертная маска Пушкина, слепок кисти Ахматовой и бюстик Чехова. На стенах — пришпиленные иголками от уколов инсулина фотографии любимых людей и собак, от Бориса Пастернака («Самому искусству — Раневской») до Святослава Рихтера («Великой Фаине с любовью»), от Дмитрия Шостаковича до Любови Орловой, от Владимира Маяковского до Инны Чуриковой.

Входную дверь Раневская, как правило, не запирала — не хотела, чтобы звонили, когда она отдыхает. К тому же на лестничной клетке любила спать ее последняя зазноба — брехливая дворняга по кличке Мальчик («Если его не станет — я умру»). Через открытую дверь однажды «увели» шубу хозяйки, но счет вещам в доме не вели. Актриса Елена Юнгер вспоминала: «Когда навещала Фаину Георгиевну, каждый раз замечала несколько странную “усушку” домашней утвари. Она очень любила делать подарки, дарила все, что под руку попадало. Удержать эту щедрую руку было трудно. Но вряд ли она так широко раздавала чайные ложки. А последний раз на кухне я обнаружила всего одну. “Растащили, наверно”, — равнодушно ответила она на мой вопрос». Гостей Раневская принимала на кухне, где стоял диванчик «на троих», над ним — ее портрет кисти Надежды Пешковой. На кухонном подоконнике — бочонки с крупой, которой актриса кормила птиц.

Последние — и долгие — годы Раневская провела почти безвыходно в четырех стенах. И с ощущением, что все «ее» люди уже ушли: «Есть дом и нет его. Хаос запустения, прислуги нет, у пса моего есть нянька — пещерная жительница. У меня никого… » Но восторженные посетители и добровольные помощники не переводились. И в день своего рождения 27 августа Фаина Георгиевна устраивала большой фуршет с жареной индейкой. Она сумела сохранить острое любопытство к жизни во всех проявлениях: и к политике, и к искусству, и к хорошей шутке. Новые таланты находила благодаря появившемуся телевизору.

Известно, что когда Раневская уже не выходила из дома, Марина Неелова сыграла спектакль «Спешите делать добро» специально для нее, на Южинском. Она вспоминала: «Сидит в кресле, днем — с зажженным торшером, читает, читает без конца, беспокоится о Мальчике, кормит птиц, почти ничего не ест, глаза мудрого ребенка, теплые и чуть-чуть ироничные, грустные и улыбающиеся…  и вдруг озаренные каким-то воспоминанием или внезапно пришедшей в голову шуткой». Последний свой Новый год Фаина Георгиевна встречала с Еленой Камбуровой, которую узнала по телевизионным выступлениям. После смерти Раневской мебель и вещи из квартиры передали на ее родину в Таганрог, где открыли музей. А на доме в Большом Палашевском повесили мемориальную доску — единственную в Москве.

Фото: кадр из фильма «Подкидыш», mos.ru, Эммануил Евзерихин/Главархив Москвы, Вера Петрусова из книги «О Раневской», 1988