Мы все помним, как это было. Даже те, кто этого не застал. Москва советских песен была эпицентром мира, средоточием всего самого прекрасного, значимого и заслуживающего гордости.

Солнце красит нежным светом стены древнего Кремля.

С добрым утром, милый город — сердце родины моей!

Этим городом нельзя было не восхищаться. «Кипучая, могучая, никем непобедимая», Москва обладала таким запасом силы, что его с лихвой хватало не только на то, чтобы грозить врагам, но и на то, чтобы делиться энергией с гражданами бескрайней страны. Подобно тому как паломничество в Мекку дает духовную силу мусульманину, а в Рим — католику, прикосновение к Москве обогащало советского человека. Сакральная мощь города была так велика, что делала особыми завязавшиеся здесь отношения: чувства становились вечными, если встреча произошла в столице.

Притягательной силой обладало само пространство «лучшего города Земли». На ладонях голубых площадей танцевали девчата. По широким проспектам можно было без устали гулять ночи напролет, окунаясь в шум зеленых аллей. В веселых глазах блестело Садовое кольцо, и это давало столько сил, что по колено были и соленый Тихий океан, и тундра, и тайга. Главной характеристикой Москвы был бескрайний простор, на котором «морем улицы шумят». И столица посылала своих сыновей и дочерей в самые дальние дали, но ласково и гостеприимно встречала приезжих, которые были просто обречены влюбиться в нее раз и навсегда:

Слова ты вспомнишь мои,
Если только приедешь
И увидишь хоть раз
Лучший город Земли.

В новых московских песнях ощущение простора пропадает, хотя масштабы города только растут. Но это уже нездоровый рост. Он не дает силы, а высасывает их. «Опухоли новых районов полобласти уже съели», — речитативом проговаривает Noize MC известную нам всем истину. Город растет не только вширь, но и ввысь: «Еще лет через пятнадцать крыши высоток будут царапать обшивку орбитальных станций». В городе становится тесно, а «люди заполняют квартиры новостроек, как цифры — поля экселя».

Москва не резиновая, но, Россию доя,
она не лопнет, становясь толще день ото дня.
И МКАДа тесную шкуру сбросив, как змея,
займет одну шестую суши планеты Земля.

Москва доит Россию, но москвичам от этого не легче. Они попали в каменный мешок: «Кунцево, Бусиново, Братеево, Выхино — бетонные стены и нету выхода». Пространство города сомкнулось вокруг человека, и ему больше некуда бежать.

Маршруты московские

Может, дело в том, что изменилась география московской песни. Муслим Магомаев приглашал погулять по Арбату и Тверской. Герои Визбора играли в волейбол на Сретенке. А Высоцкий пел, что «тот полжизни потерял, кто в Большом Каретном не бывал». Спору нет, жить на этих улицах и сейчас считается круто. Только вот беда, большинство москвичей меряют шагами не их, а узкие дворы «человейников», проезды между промзоной и овощебазой. «Марьино, Алтуфьево, Сабурово, Бескудники — / Злость, боль, отчаяние ваши спутники». Какие районы, такие и песни, ведь, как поет группа «Юго-Западный Ман», «философия улиц переносится в текст».

Но дело не только в переезде поэтических локаций из центра на окраины. Спальные районы в принципе могут вызывать и теплые, ностальгические чувства. Как у группы «Любэ»:

Часто вспоминаю я Черемушки,
Для меня они как свет в окошке.
Там одна веселая девчоночка
Сердце поразило мое звонко.

Московское тепло, шум липовых аллей, смеющиеся девичьи глаза, бульвары зеленые да дворики старые — все это осталось в прошлом. «Земля бесшабашная, земля коммунальная, / Оставшийся в детстве мой город Москва». Мы все, конечно, родом из детства. И теплый асфальт, на котором мы детьми чертили мелом классики, навсегда останется для каждого частью интимного опыта, чего-то сокровенного, недостижимого, от чего щемит сердце. Но дело не только в том, что кончилось наше детство — что-то произошло и с нашим городом. Он постарел, почерствел, его характер испортился.

На улицах Москвы кладут асфальт — «катки, латая уличные раны, танцуют свой замедленный балет». Пресловутая собянинская плитка ложится «поверх в асфальт впечатанных печалей, засохших неподаренных тюльпанов и пепла самых горьких сигарет». Обновленный город в чем-то лучше, удобнее, быстрее. Но в нем больше нет былого очарования.

Новые растут микрорайоны,
И окошек в них с полмиллиона,
Под асфальтом там цветы тоскуют,
Под окном любимых не целуют.

Песня следует за этой тенденцией. Переехав из центра на спальные окраины, она одновременно переезжает в совсем другой город. Если родной район для Окуджавы — это и призвание, и религия, и отечество, но в то же время и весь мир — «никогда до конца не пройти тебя», то городское пространство в песне «Теплый Стан» группы «Соломенные Еноты» ограничено школой милиции справа и «шестью негритянскими общагами» слева.

В новых московских песнях вообще очень часто встречается образ замкнутого пространства, тюрьмы и ловушки. Даже Тверской бульвар Алексея Паперного «от решетки до решетки, от стены и до стены» пригоден только для «бесконечного хождения в лабиринтах заключенных». Былая свобода и простор сменились этим удушливым климатом, который легче всего заметить в угрюмом спальнике, но который в конце концов захватывает и центр.

В белом гетто

Москва Олега Газманова состоит из золотых куполов, икон и двуглавых орлов. За песни об имперском величии столицы московское правительство наградило его почетной грамотой. Вису Виталису из группы Sixtynine грамоты не дали, потому что он описал город по-другому:

Твой стремный район, твой подъезд вонючий,
На улице мочат кого-то кучей,
Дороги разбиты, стены исписаны,
В мусоре с писком грызутся крысы.
На каждой квартире железная дверь,
За каждой стеной неудачник и зверь.

Спальные районы новых песен переполнены насилием. У каждого второго лирического героя в кармане нож, у каждого третьего — пистолет. Насилие стало рутиной, ему никто не ужасается, с ним свыклись, его почти не замечают. Герой Александра Дюмина идет домой в благостном настроении и никуда не спешит. Он только что засадил «Очаковский» джин-тоник, и вдруг «где-то с Жулебино слышу — стрельба». Но это ничего не меняет в привычном мире: «По фигу мне, если стреляют, так нужно братве».

Иногда насилие связано с наркотиками. Группа «Тарантул» рассказывает историю Юго-Запада Москвы. Здесь герой только что застрелил полицейского: «Немного мозга на тротуаре, я кумарю, бренчу на гитаре». Мент был сам виноват, объясняет герой. Он портил ему машины, заставлял «спускать ганжу в унитаз». Потом парень отправляется в клуб. Там много «эротики, тяжелые наркотики, клей “Момент”, если захотелось экзотики». Заканчиваются танцы очередным убийством — на этот раз девушки, которая не вовремя «включила динамо».

А иногда даже наркотики не нужны. К примеру, группа «Кровосток» рассказывает про «двухтысячный год, Текстильщики, осень». Герой в сопровождении друзей выходит на улицу — «нас было восемь». Навстречу им попадаются один за другим четверо пацанов разного происхождения. С каждым из них возникает дискуссия о национальной идентичности. «Сейчас мы посмотрим, ты наш или жид», — говорит, например, герою Вася по прозвищу Хряк. Затем герой совершает с Васей насильственные действия сексуального характера, пока тот не «откидывает копыта». И так четыре раза, монотонным речитативом, под музыку, похожую на гаражи в промзоне Грайвороново. Группа «Кровосток» считается культовой, она собирает полные залы, на концерты трудно достать билеты.

Прежняя, советская Москва в своих песнях была гостеприимной и радушной. Здесь одинаково любили гостей с Кавказа и из тундры. Теперь «если ты на работу приехал сюда, этот город не станет твоим никогда, это город жлобов», поет группа «Аркадий Коц». Здесь случаются погромы, школьники-фанаты бьют кого-то в электричке, рассказывает группа «Пруд», а в итоге «в Бирюлево горит ТЦ, гражданская война, все в полном пи***це».

Впрочем, за порядком следит московская полиция. Порядка от этого больше, но он никому не нравится. Ментов ненавидит не только персонаж а. Кирилл Медведев из группы «Аркадий Коц» рассказывает своей возлюбленной, что чекисты — их соседи по Нижнему Кисельному переулку: «Тут вокруг стоят фээсбэшные кварталы, пыточные камеры, чекистские подвалы».

«Сколько людей все по тюрьмам торчит», — сокрушается Дюмин. Эта атмосфера несвободы доводит многих до исступления. Даже любовь сливается с протестом. И с мечтами о терроре, как в песне группы «Барто»: «Я готова, и ты готов поджигать ночью машины ментов».

Но какая любовь в городе, где «за каждой стеной неудачник и зверь»? И даже солнечное лето не помогает, ведь «враждебней враждебного космоса к нам относится наш Теплый Стан». Понятно, что в таких условиях снижается общественная мораль. Люди становятся злобными жлобами. Да явись в Москву, в которой живут «богачи, попы и рабы», даже сам Иисус Христос, «его так же распяли бы», уверены музыканты «Аркадия Коца».

Будущее

Над столицей висит смог от пожаров 2010 года. «В Москве на треть больше смертей, пора эвакуировать стариков и детей», — поет Вис Виталис в песне «Дым над водой». Но правительство говорит, что все в порядке. И большинство этому верит. Они послушно ждут своей участи. Автор хочет заглянуть в будущее, но ничего не видит, кроме белого дыма. Этот «дым в Думе, дым в Кремле», он в «головах всего народа». «В дыму проходят года, года, / Куда бежать, когда некуда?»

С тех пожаров прошло десять лет. Снова смертность выше нормальной на треть. На этот раз из-за пандемии, которую Россия, конечно, «победила». Но будущее, которое описывал еще в 2008-м в своих текстах Noize MC, за эти годы стало проступать сквозь белый туман, и его песни сегодня звучат как пророчество. Москва, подступающая к границам России, поедающая на своем пути города и села, стала почти реальностью. Через полвека исполнится заветная мечта всех россиян, все получат московскую прописку. Метро будут строить ударными темпами, и «Замоскворецкая линия уткнется в финскую границу», а новую конечную Сокольнической «выроют на Камчатке». А жителям верхних этажей московских многоэтажек в счета за квартплату скоро будут вносить расход кислорода. «Рассчитывай время лучше, чтоб не опоздать на работу, ведь не раньше среды придет лифт, вызванный в субботу!» — советует рэпер.

Но прочная паутина, в которой запутались 12 миллионов мух, может и порваться. «Россию доя», Москва «становится толще день ото дня». Но любви к ней это не прибавляет. А ну как эта нелюбовь взорвется почище, чем в Хабаровске?

Герой песни группы «Шкловский» очнулся, когда город уже накрыло взрывной волной. И теперь старая мирная жизнь ему только снится:

Часто снится, будто я шагаю до Манежной,
Все искрится, нет противотанковых ежей еще,
Летний дождь, чистые витрины…
Ни один дом не похож на свои руины.

Улицы, раньше служившие ему для веселья и отдыха, теперь оказались местом боев с восставшими чужаками, которых Москва прежде не пускала в свой красивый и сытый мир. Офис «Мегафона» превратился в минометное гнездо, магазин «Овощи» взорван. А у Кремля, где раньше герой ел суши, теперь идут расстрелы.

Кто же виноват? Ах…
Если б Мурманск не предал так вероломно,
Если б Курск не ударил с западного фронта,
Если бы Ростов не бегал в шавках у Сибири,
Мы в конце концов, может, даже как-то победили бы.

Но вот вышло как вышло. И Москва «расхерачена первым же ударом». Ею овладели ребята «с таким моральным аппаратом, куда там йеменским пиратам». Это — бывшая школота, «барбитуратами угашенная», повылазившая «с Казани, с Рязани, с обрезами, образами… ». И напуганные москвичи расселись по трещинкам, подвалам и подъездам:

Забились, словно гвозди,
Сидим, себе не веря,
Ждем, когда лихие гости
Постучат в незапертые двери.

Судьба Москвы в песнях последнего столетия напоминает летопись погибшей звезды. Сначала она дарит свет и тепло. Ею восхищаются, к ней стремятся, ее образ хранят в сердце. Но время идет, и светило под действием собственной гравитации коллапсирует, превращаясь в черную дыру. Она и теперь притягивает к себе другие планеты, космический мусор и даже фотоны света. Но сама больше не дарит никому ни света, ни тепла. Былая любовь и восхищение превращаются в страх и ненависть.

Если Эйнштейн был прав, то где-то в центре черной дыры должен находиться горизонт событий — линия, перешагнув которую, можно вернуться в прошлое. Или хотя бы понять, что же все-таки пошло не так. Почему песни про наш город так изменились и теперь звучат не как гимны, а как проклятия? Как поет «Любэ»:

Эх, время, время, времечко,
Жизнь не пролетела зря.
Трамвай «Пятерочка»,
Вези в Черемушки меня, вези меня!