В ноябре в издательстве Individuum выходит книга Роберта Гараева «Слово пацана. Криминальный Татарстан 1970–2010-х», которая еще до начала продаж успела войти в списки бестселлеров в интернет-магазинах. «Слово пацана» открывает дверь в мир, с которым сталкивался почти каждый из нас  — в мир гопников.

В своих широких спортивных штанах и заправленных в них свитерах они были повсюду. Они казались хтоническими чудовищами, хранителями русского инферно, но внезапно исчезли, как исчезла Атлантида. Роберт Гараев водит своего читателя по этому причудливому миру, как Вергилий водил Данте по преисподней. Мы слышим слова пацанов, видим их души, читаем помыслы. Вместе с ними мы «встаем в отмах» или, наоборот, оказываемся беспомощными «чушпанами», которых тормозит у ларька орава наглых и жестоких орков. И хотя книга посвящена преимущественно родной для Гараева Казани, любой, кто жил в России в конце ХХ и начале XXI веков, узнает свою настоящую родину. Все это было с нами.

Как это было

— Ты откуда? С кем мотаешься? — сквозь прошедшие годы задают прохожим сакраментальные вопросы герои книги Гараева. Казань его юности была разделена на полтораста участков, каждый из которых охраняло агрессивное пацанское племя — «улица», «контора» или «моталка». У каждой из них были своя иерархия и свои вожди, а сама «улица» была встроена в сложную систему «межплеменных» союзов и длящихся годами войн.

Почти так же было и в Москве, и почти в любом городе бескрайней страны. Хотя, конечно, московская гопота могла только позавидовать «татарам» в смысле их военной дисциплины и организованности. В столице Татарии субкультура пацанов превратилась в то, что назвали «казанским феноменом». Столичные пацаны чаще всего были участниками простых дворовых сообществ, которые гоняли в футбол или скрашивали досуг гоп-стопом на любительских, а не профессиональных основаниях. Хотя было и несколько ярких исключений, когда простая дворовая шайка превращалась в настоящее ОПГ по казанской модели. Там группировки были устроены в виде жестких иерархий, построенных по принципу возраста. В самом низу находились подростки 13–15 лет — «скорлупа». Через год «мотаний» они становились «суперами», потом «молодыми», «средними», «старшими» и, наконец, «стариками».

У каждой касты были свои смотрящие по возрасту, выполнявшие функции связи со старшими и отвечавшие за «сборы» — общие собрания для обсуждения текущей повестки группировки, событий «на районе», выработки планов нападений на враждебные «конторы» и т. д. В группировках действовали строгие ритуальные и этические правила. Лидеры объявляли войны и заключали мир с другими группировками, а также разбирали конфликты и назначали наказания. Этих последних было немного: избиение и «отшивание», то есть изгнание из группировки. Впрочем, изгоняли, как правило, тоже через избиение. Как и принимали.

Пацан — полноправный участник «моталки» — был, в рамках своего мировоззрения, абсолютным шедевром эволюции и вершиной пищевой цепи. Он соблюдал строгие правила — «понятия», в чем-то похожие на кодекс блатных, но с некоторыми важными отличиями. «Понятия» требовали постоянно демонстрировать «пацанские качества». Держать слово («пацан сказал — пацан сделал»). Защищать честь — свою и своей улицы. Уважать и беспрекословно слушаться старших. Сдавать деньги в общак («уделять на общее»). Быть храбрым до отчаяния и агрессивным, не спускать обид. Уважать других пацанов со своей «моталки», ставить общие интересы выше личных («вписываться за братву»). Были даже правила, регламентирующие конфликты и драки — что можно делать, а что «западло». Но все эти заповеди действовали только внутри сообщества.

Окружающих пацаны считали существами низшего сорта — «чушпанами», «чертями», «лохами» и «мажорами». Их можно (и даже нужно) унижать, бить, отнимать у них деньги и вещи, обманывать или заставлять выполнять мелкие и унизительные поручения. Один из героев Роберта Гараева описывает ситуацию, которая вызовет дежавю у каждого второго мужчины старше 20 лет в России:

«— Ты кто по жизни?
— Пацан…
— Да какой ты пацан, ты же черт!
— Ну, человек…
— П*дор тоже человек. Ты кто, чмо?»

После этого жертву грабили — отнимали наличность, снимали одежду. Иногда били. Иногда жестоко. Сейчас это трудно себе представить, но еще 20 лет назад важным призом в уличной охоте была одежда. Гопники часто одевались нарочито убого, чтобы было не жалко отдать свои шмотки жертве, с которой снимали модные вещи.

«Слышь, братан, такая тема, короче, у нас близкий умер, сейчас надо на похороны ехать. А ехать не в чем, как обрыган одет. Б**, давай поменяемся с тобой дубленкой, я тебе завтра завезу или сегодня вечером?» — пересказывает типовой «подъезд» своей боевой юности другой герой Гараева. Жертва понимает, что дубленка к нему не вернется, но с готовностью подхватывает спасительную версию, предложенную пацанами: «Да, конечно, вечером завези, можешь даже завтра завезти». Но на этом унижения не заканчиваются. Если под курткой обнаруживаются какие-то украшения, цепочки, то диалог продолжается. «О, епты, братан, трос у тебя тоже возьму, о**енная цепь. Тоже верну, чисто пацанам покажу».

Все это в полной мере выпало и на долю москвичей, чьи детство и юность прошли в 1980-е, 1990-е и даже 2000-е. Десятилетним пацаном я успел поучаствовать в качестве наблюдателя и в драке стенка на стенку между «текстилями» и «кузьмичами», проходившей на пустыре возле Кузьминского парка. Школьниками мы воровали арбузы у торговцев из Азербайджана, стреляли «двушки позвонить» у взрослых и до одури курили сигареты «Прима» в заброшках и долгостроях. В перестроечные годы в моей школе собирали дань с младшеклассников за забытую обувь или за право войти в столовую, а уличные драки были самым драйвовым развлечением у подростков моего поколения. Во второй половине 1990-х я учился в престижной школе в центре, но даже там было племя гопников, которые «забивали нам стрелки» и подкарауливали по дороге домой. Я перешел в другую «расу», стал «неформалом», экспериментировал с прическами, субкультурной музыкой и соответствующей одеждой. Но вокруг все еще доминировала эта русская хтонь. В автобусе (особенно на окраине или еще больше в провинции) то и дело слышался громкий шепот: «О, нах, гля — нифер, нифер». Это означало перспективу крепко подраться и, скорее всего, сильно получить «в копилку». Казалось, это — вечное, как русские березы в поле или ивы у спокойной реки. Но потом этого не стало.

Мама, я «любера» люблю!

Дворовая культура была в России всегда. Роберт Гараев находит ее корни в традициях кулачных боев, которые то запрещали, то вновь разрешали цари. В годы советской власти эти традиции получили новое развитие. Стремительная урбанизация и индустриализация привели к невиданному наплыву в города вчерашних крестьян. Лишенные корней и привычного уклада жизни, эти люди ютились в бараках, в типовых кварталах без центров культуры и досуга. Маргинализованная молодежь приносила из деревень свою традиционную ментальность, связанную с дележом территории, общинностью, недоверием к чужакам и дракам «село на село». После смерти Сталина власти объявили широкую амнистию, выпустив из лагерей 1,2 млн заключенных, и это придало формирующейся субкультуре городских окраин легкий криминальный привкус.

Но до 1970-х советская власть относительно успешно интегрировала деревенское население в растущую индустриальную экономику, а ее важнейшим инструментом были идеологизированные организации, такие, как комсомол. Но когда во время застоя начался кризис коммунистической идеологии и социальной модели, городские окраины принялись генерировать инферно. Люмпенизированные жители бараков и хрущевок из рабочих и комсомольцев превратились в гопников.

Уличные хулиганы становятся постоянными персонажами советских фильмов. Молодого человека Александры из «Москва слезам не верит» в подворотне подстерегают хулиганы. И только вмешательство Гоши в исполнении Алексея Баталова спасает его от расправы. Советский человек пока побеждает гопника. Но будущее принадлежит этим пацанам.

«Пацанов можно, в принципе, назвать “параллельным комсомолом”, — говорит Роберт Гараев. — Эти ребята переживали глубокий кризис общества. Вокруг — сплошное лицемерие власти. Ребята смотрят на своих родителей, которые по 20–30 лет проработали на заводе. Папа спивается, мама с утра до вечера работает и не видит белого света. А им хочется чего-то другого». И дети рабочих с городских окраин начинают создавать то, что все хуже получается у официальной власти — сообщество, солидарность, собственную этику. С высоты опыта 1990-х и 2000-х это звучит странно, но молодежные группировки 1980-х начинали с запрета на алкоголь и курение, которых было слишком много в повседневности спальных районов.

Самые известные гопницкие группировки Москвы «Ждань» и «Любера» возникли на базе спортивных секций. Молодежь качалась в спортзалах, вела здоровый образ жизни и демонстрировала свое отличие от поколения родителей. Но в отличие от неформальных субкультур, которые тоже расцветают в последнее десятилетие советской власти, эта позиция не приобретает политического характера. Большинство пацанов оставались глубоко аполитичными. Впрочем, были важные исключения.

Некоторые гопницкие группировки культивировали социально-политические ценности. Самым ярким примером были московские «Коммунары», возникшие в середине 1980-х. Группировка сплотилась вокруг своего лидера, сотрудника милиции, который создал полуподпольную спортивную секцию в одном из московских районов. Там занимались трудные подростки, состоявшие на учете в детской комнате милиции. Вскоре они превратились в самых ревностных защитников советской власти. Спаянные железной дисциплиной и полувоенной организацией, «коммунары» избивали фарцовщиков, спекулянтов, рэкетиров и неформалов, то есть всех, кто «позорит наш образ жизни». Идеология движения была основана на советском консерватизме.

Еще более знаменитые «любера», наводившие ужас на субкультурную молодежь, тоже считали себя советскими патриотами. Имя этой группировки впервые прогремело в апреле 1982-го, когда крепкие парни из подмосковных Люберец разогнали сходку неофашистов, пытавшихся отметить день рождения Гитлера на Пушкинской площади. Власти использовали «люберов» и им подобные группы для нападения на оппозиционную и неформальную молодежь: рокеров, панков, металлистов, диссидентов. Этот конфликт отражен в фильме «Бакенбарды», где герой Виктора Сухорукова становится фюрером молодежного движения, которое вырастает вокруг «традиционных ценностей», а именно культа Пушкина, именем которого разгоняются концерты западной музыки, а в городе водворяется железный порядок.

Но и спортсмены, и «почвенники» составляли лишь каплю в море. Большинство гопников если и исповедовали какие-то ценности, то скорее из области воровской романтики. Образцом такой группировки была «Ждань», процветавшая в районе Выхино. Несколько сотен подростков были организованы в сплоченные команды, которые избивали «чужаков», вымогали деньги у «чертей» и «лохов», а иногда отправлялись на рейды в центр города. По образцу «Ждани» строились и некоторые другие московские группировки — «Нахим», «Парапет» и т. д. Но абсолютное большинство московских пацанов пребывали на «доплеменном» уровне организации. Это были непрочные дворовые шайки. Они занимались гоп-стопом в своих районах, курили, пили и лузгали семечки, не ввязываясь в большие войны организованных группировок.

Организационная слабость московских гопников оставляла пространство столицы беззащитным перед рейдами «гастролеров». Роберт Гараев описывает, как казанские группировщики открыли для себя Москву. В районе Казанского вокзала тусовалось иногда до полутора тысяч казанских гопников. Оказаться на задворках вокзала между глухих стен промзон было тогда смертельно опасно. Конкурируя за кормовую базу, приезжие дрались с московскими оппонентами, теми же «люберами», с выходцами из других регионов и друг с другом. Один из героев Гараева вспоминает:

«На Казанском вокзале поцапались с какими-то агрессивными пацанами. Они вышли покурить, в Москве-то можно, старшие не увидят. Рядом стоят несколько ребят кавказского вида. И кавказские подходят: “Гоните сигареты, снимайте часы”. Те: “Что?” До драки не дошло, начали орать друг на друга. Менты к ним подбежали, и они все вместе убежали через заборы. Лапы друг другу перепожали и двинули в какой-то парк. Короче, дагестанцы вместе с татарами пошли вместе мочить люберов. Приехали в парк, смотрят — любера идут с какими-то пацанами подозрительными, ну, рожи какие-то знакомые. Сошлись, орать начали, и вдруг один из наших узнает одного из них. Любера в этом парке скентовались с татарами другими. Казанцы и здесь, и здесь. И драка уже не получается. И вся эта толпа, человек сто, пошла на дискотеку несчастных москвичей раздевать».

Рынок порешал

В 1990-е с расцветом рынка в пацанскую среду пришли деньги. И это было началом конца. Верхушка уличных группировок — «авторитетные пацаны» быстро криминализовались. Они пополняли ряды рэкетиров и «братков», занимались крышеванием бизнеса («Потрошили кооператоров на “Рижской”», — поет группа «Кровосток»). Бандитские войны 1990-х сильно прорядили пацанские ряды. Деньги разрушали и саму культуру гопников. Лидеры перестали соблюдать «понятия». Все прежние почти рыцарские правила вроде «лежачего не бьют» или принципа верности своей улице рухнули перед соблазном наживы. Молодежь видела, что старшие превратили «уличный ход» в бизнес, и требовала своей доли. По стране прокатилась «гражданская война» внутри группировок. Организованная надстройка оторвалась от основной массы обездоленных в трущобах.

Но в криминальном хаосе эпохи первоначального накопления капитала низовой уровень пацанской культуры еще держался. Массовая безработица и галопирующее неравенство выталкивали молодежь на улицы. Других способов заработка (и организации досуга), кроме вытрясания мелочи у ларьков, многие просто не знали. Поэтому до середины 2000-х гопники оставались самым массовым видом уличной экосистемы в спальных районах. Но к середине путинской эпохи ситуация стала меняться. Два фактора сыграли свою роль.

Москва и Россия оказались частью глобальной тенденции — «великого снижения преступности», над объяснением которого ломают голову криминологи всего мира. По данным МВД, за 20 лет убийств стало меньше в 2,5 раза, изнасилований — почти в 3 раза, число разбоев уменьшилось почти вчетверо, а грабежей — в 2,2 раза. Глобальный характер этой тенденции заставляет искать универсальные объяснения. И одно из них — это рост социального контроля. Видеокамеры на каждом перекрестке, мобильная связь и интернет радикально изменили баланс в противостоянии «казаков и разбойников». Найти участников драки у метро еще 15 лет назад было почти невозможно, а теперь технология распознавания лиц почти гарантированно обеспечит виновным срок. Государство теперь следит за каждым, и это принуждает к послушанию.

Во-вторых, раньше социальные низы сохраняли автономию за пределами большой экономики города. Безработица и неустроенность конденсировались в виде бесконечного досуга. У обитателя спальника была уйма времени на то, чтобы посидеть «на кортах», полузгать семки и погопстопить. Но интернет и новые технологии размыли границу между трудом и досугом, включили тысячи отверженных в циклы товарного обмена и неполной, прекарной занятости. Свободное время стало товаром. Общество потребления выдернуло уличных пацанов из их коллективистских дворов и поодиночке выбросило на рынок дешевого труда. Гопники превратились в курьеров и таксистов.

Книга Роберта Гараева построена на отрывках интервью с выжившими в бурные 1990-е участниками молодежных группировок и их оппонентами — субкультурщиками, милиционерами, а также исследователями, чиновниками и журналистами. От себя автор вставляет небольшие фрагменты воспоминаний о собственном участии в одной из казанских уличных группировок. На протяжении всей книги он остается нейтральным наблюдателем, антропологом, который смотрит на своих героев со стороны. И лишь в самом конце он позволяет себе личную оценку пережитого опыта: «Меня, как и десятки тысяч сверстников, травмировало повседневное насилие, на котором держалась местная иерархия: унижение, избиения и грабеж…  Группировка — это ненормально, в здоровом обществе она не может появиться. Я не приемлю правила “Пацан всегда прав”. Надо задумываться о моральной стороне своих поступков, правда не должна быть на стороне силы, слабого нельзя обижать только потому, что он слабый, а индивидуальность важнее выдуманных правил подросткового сообщества. Как бы пафосно ни звучало, эти простые вещи я пытаюсь донести до своих детей».

Для большинства тех, кто сталкивался с гопниками — организованными или нет, — этот опыт был не из приятных. Он был неотделим от боли и унижений. «Реальные пацаны» били окружающих и друг друга. Они скотски относились к женщинам. Они были вульгарны и грубы. И все-таки в них было нечто притягательное — первобытная естественность, смелость, пусть и уродливый, но культ чести и нонконформизм, отказ жить по лицемерным правилам «большого» общества. Это то, чего сильно не хватает сегодняшней культуре. Поэтому гопницкая эстетика сегодня подвергается коммерческой эксплуатации. В хипстерскую моду входят пресловутые кепки и шапки-«пидорки», спортивные костюмы Adidas и многие поведенческие приемы пацанов. Дизайнер Гоша Рубчинский в конце нулевых выпускает коллекцию одежды, вдохновленной пацанским стилем, с заправленными в штаны свитерами и широкими спортивными брюками. Даже на Западе есть небольшие сообщества, эстетизирующие поведение, стиль и приемы российских гопников. Причина эксплуатации этого образа — поиск подлинности, которой у пацанов хватало.

Гопники были культурой рабочего класса эпохи его упадка. Они исчезли с исторической сцены вместе с его окончательным поражением в социальной борьбе. Но сама эта борьба никогда не прекращается, и однажды шестеренки общества неравенства и контроля может заклинить снова. И тогда в сумраке московских дворов вновь прозвучит знакомое с детства:

— Слышь, братан, тормози. Ты с какого района?

Фото: Шогин Александр/ТАСС