Галина Блохина о своем послевоенном детстве в Москве: переулках Арбата, знаменитой аптеке на Поварской, «путешествиях» памятников Пушкину и Гоголю, учебе раздельно, а потом вместе с мальчиками, строительстве Калининского проспекта и переезде на Фрунзенскую набережную.

Я родилась в Москве в октябре 1943 года. Папа всю войну работал главным инженером и заместителем начальника Главспецстали в Наркомчермете (Министерстве черной металлургии), а мама и папина сестра были в эвакуации, откуда вернулись в начале 1943 года. Папе с семьей дали комнату в здании министерства, потому что другого жилья не было. Именно в эту комнату мама принесла меня из роддома. Первые месяцы моей жизни вся семья жила в здании министерства. Сейчас трудно такое представить. Находилось оно на площади Ногина, теперь это Славянская площадь.

Отец был инженером-металлургом. До Министерства черной металлургии с 1927 по 1939 год работал на заводе «Электросталь» в Подмосковье, в том числе с 1931-го — главным инженером завода. В марте 1941-го ему и группе коллег была присуждена Сталинская премия Второй степени за изобретение стали марки ЭИ-75, марки ЭИ-262 и марки ЭИ-184.

Никелевые месторождения с самого начала войны сразу оказались на оккупированной территории, и надо было решать эту проблему, так как без никелевой стали самолеты не летали. Целая группа ученых работала над созданием безникелевой стали для самолетов, и это им удалось. После их изобретения стали летать самолеты с красными крыльями. Когда эти самолеты после парада пролетали над нашим домом, то мама говорила мне: «Вот летит папина гипертония». За разработку и внедрение в производство новой технологии выплавки стали для военной промышленности папе и его коллегам в марте 1943 года была присуждена Сталинская премия Первой степени. Впоследствии в апреле 1949-го — еще одна Сталинская премия Первой степени за разработку технологии производства жаропрочного сплава.

Мама до войны работала в Центральном аэрогидродинамическом институте (ЦАГИ).

В здании Министерства мы прожили несколько месяцев. Затем нам дали маленькую двухкомнатную квартиру в доме на Можайском шоссе, недалеко от Дорогомиловской улицы. Кутузовского проспекта тогда не было. Это был ведомственный дом министерства, поэтому здесь в основном жили «черметовские». Все соседи знали друг друга.

Когда мне исполнилось три года, вся семья переехала на Арбат. Министерство предложило папе новую квартиру в доме на улице Воровского, 8/1, теперь это Поварская улица. Это было под Новый год. Мама нарядила елку, а папа пришел и сказал, что ехать надо срочно, квартиру могут занять. Моя тетя поехала в квартиру сразу. Мама стала собираться следом.

Дом стоял на углу Мерзляковского переулка и улицы Воровского. Это был красивый дом, построенный в XVIII веке. Именно в нем была знаменитая «Староарбатская» аптека. В доме напротив была булочная, в которую нас, меня и мою подружку Веру, соседку, родители отпускали за хлебом. Булочная была маленькая-маленькая, но очень симпатичная. Я еще в школу не ходила, мне было лет шесть, а Вере — четыре. Я покупала маленькую буханочку бородинского хлеба, потому что его любил папа, а Вера — московский, он был бумажкой обернут, как в юбку.

Наш дом часто упоминается в воспоминаниях местных жителей и москвоведов. Здание построил в 1757 году Н. Д. Кондиков, хозяин той самой аптеки. В XIX веке здание объединили с новыми постройками. Район начинал постепенно становиться престижным, здесь было много дворянских усадеб. Кроме аптеки, в нем находился известный в то время Немчиновский театр. Он располагался в ротонде на втором и третьем этажах, то есть прямо над аптекой, которая занимала высокий первый этаж. До 1899 года зданием владел статский советник Немчинов, поэтому и театр назывался Немчиновским. После Немчинова в 1899 году дом перешел к братьям Гирш, которые значительно перестроили его. Весной 1905 года помещение театра было снято Станиславским для спектаклей экспериментальной студии Художественного театра, организованной им совместно с Мейерхольдом. Музыкальной частью заведовал композитор Сац. В театральную труппу были набраны актеры из театров Москвы и Петербурга. После революции 1917 года в здании разместилось итальянское общество «Данте Алигьери», в котором в свой последний приезд в Москву в мае 1920 года читал стихи Александр Блок. Но обо всем этом я узнала много позже.

Во время войны одну секцию дома разбомбили. Мама даже говорила, что случилось это дважды. Угловая круглая часть с аптекой уцелела, а вот ту часть дома, что была за ней, разрушило. Министерству черной металлургии передали этот участок земли, и на нем была встроена секция для его работников. Мы переехали в этот дом и жили там практически десять лет.

Дом был четырехэтажный, на каждом этаже по три квартиры. Потолки 4,5 метра высотой. Лестничные пролеты огромные. Квартира была хорошая: три комнаты, одна 33 квадратных метра, другая — 14, третья — 10, и 11 метров коридор, по которому я ездила на велосипеде, большая кухня.

Моя детская жизнь прошла в этом доме. Жильцы общались между собой и хорошо знали друг друга. Моя лучшая подруга Вера жила на втором этаже, а мы на четвертом. Дружим до сих пор.

Вместе встречали Новый год. Елки всегда были у нас и у Веры. Верина мама прекрасно рисовала, она делала бумажные гирлянды с сюрпризами, которые мы за веревочку вытягивали из-под елки. Это мог быть, например, ансамбль «Березка». Головки танцовщицам изготавливались из яичной скорлупы, на них повязывался платочек, и головка вставлялась в юбку-мешочек с конфетами. Получившиеся фигурки скреплялись между собой наподобие гирлянды. У нас в доме елка всегда была под потолок, под четыре метра. Сейчас часто думаю: как же мама в одиночку приносила ее на четвертый этаж?! На праздник она делала детям подарки в форме хлопушек. Эта традиция позже сохранилась и в моей семье.

Вокруг нашего дома была старая Москва. В Мерзляковском переулке в основном были доходные дома и дворянская усадьба, в которой с 1848 года жил Гоголь. В переулках Арбата тогда еще сохранились небольшие усадьбы с палисадниками. Также в переулках и на самом Арбате стояли доходные дома. Все строения были дореволюционными. Многие церкви после 1917 года были разрушены.

Если нужно было что-то купить, мы шли на Арбат. Все магазины были там. Снабжение было хорошее. Два овощных, один в начале, другой ближе к Смоленской площади в доме напротив памятника Булату Окуджаве. Сейчас там располагается бургерная, а напротив был очень хороший магазин «Диета», теперь там кафе «Му-Му». Овощной магазин в начале Старого Арбата был следом за магазином «Плакаты», а в подворотне, в арке, что была рядом, иногда продавали апельсины. Привозили их редко, продавали по десять штук в одни руки, мы с тетей стояли в очереди, а номер очереди был написан у нас обеих на руках. Почему-то продавали апельсины не в магазине, а вот именно в арке.

Арбат в воспоминаниях так и остался для меня небольшим и уютным. Ходили иногда в большой многоэтажный универмаг «Военторг» на Воздвиженке. На первом этаже был хороший гастроном, на других продавалась разная одежда, не только военная. Был обувной отдел.

В рыбных магазинах тогда стояли большие эмалированные лотки с сельдью, черной и красной икрой, а также пирамиды из консервных банок с крабами.

Папе по должности была положена «кремлевская столовая». Талоны можно было отоварить в столовой во дворе дома, где сейчас находится Театр эстрады. Обедать он приезжал домой, а продукты в основном получала мама.

Мы с тетей ходили гулять к кинотеатру «Художественный». Рядом, сразу за метро, был небольшой садик с фонтанчиком. В кинотеатр «Художественный» ходили так часто, как выходили новые фильмы.

Еще мы ходили гулять на Гоголевский бульвар, в самое его начало, где красивые фонари со львами и памятник Гоголю. Гоголь моего детства «сидел», а теперь он «стоит». Мне старый памятник нравился больше. Еще я не воспринимаю памятник Пушкину на Пушкинской площади. Для меня мой Пушкин так и остался в начале Тверского бульвара, куда мы с папой ходили смотреть, не уронил ли Пушкин шляпу. Это была наша игра. Бульвар, конечно, мне дорог до сих пор. Мы ходили по Старому Арбату до Смоленской, по старым арбатским переулкам. Любили пройтись по Поварской, по Мерзляковскому переулку часто ходили к Никитским Воротам.

Машин было мало. Одна из моих школьных подружек жила в доме, что ближе к скверу, где сейчас стоит старый памятник Гоголю, тот самый, что переехал с начала Гоголевского бульвара, мой любимый. Она жила в подвале этого дома, в ее квартире только верхняя треть окна возвышалась над тротуаром. Мы часто играли после школы, вытаскивая игрушки и на тротуар, и на мостовую, потому что машин практически не было. Лет семь-восемь назад мы с этой подругой прошлись по Мерзляковскому переулку. Тогда там было запустение, сейчас многое отремонтировали.

Другая моя школьная подруга жила на Поварской в красивом доходном доме на последнем этаже в огромной квартире, которая до революции принадлежала хозяину всего дома. Они жили в одной из комнат. Наверное, когда-то это была гостиная с высотой потолка 13 метров и стрельчатым окном. Это узкое и высокое окно, имеющее форму арки, завершающейся острым углом. Рядом с комнатой располагался камин. Отец подруги работал в МИДе, и когда они вернулись из командировки в Румынию, то получили эту комнату. Всего в этой квартире было 11 жильцов. Другие квартиры тоже были очень большими, по две на этаже.

Пользоваться в квартире водой можно было только ночью, потому что днем она до них не доходила. Ночью набирали воду и запасались на день. Зимой в комнате было холодно. Такой метраж тогда было почти невозможно отопить. Вода в доме была только холодная. Во всех старых домах было так, и у нас тоже. Чтобы помыть посуду, приходилось греть воду. В ванных комнатах стояли газовые колонки. Моя подруга приходила мыться ко мне.

В доме был старый лифт, и когда я туда зашла несколько лет назад, меня впечатлило и как хорошо отремонтировали дом, и что сохранили старый лифт. Это был лифт моего детства, который тогда болтался и страшно громыхал, а я всегда боялась на нем ездить. Сегодня, конечно, все по-другому. После приватизации в квартирах сделан современный ремонт.

В Москве постоянно что-то сносили, и когда, стоя в очереди, мама моей подруги услышала, как женщина горевала из-за того, что не хотела уезжать из центра от всех своих близких и родных, так как ее дом сносят и ей дают новую квартиру, она сразу же предложила ей обмен. Так они поменялись и получили маленькую двухкомнатную квартиру в районе Октябрьского поля. Им было все равно куда ехать, потому что они были счастливы жить отдельно своей семьей.

В Староконюшенном переулке в роскошном старинном доме с большой и очень красивой лестницей в огромной квартире жили наши родственники. У них было три комнаты и, не знаю почему, своя отдельная маленькая кухонька. В квартире жили 12 семей, а комнат было больше, чем 12. Это сложно представить сейчас. При этом было всего два туалета, а на кухне стояло шесть газовых плит — по две конфорки на семью.

Детей после войны было мало, и в то время перед началом учебного года для набора в школу специально обходили семьи. Я была такая маленькая, что, когда меня хотели забрать в школу в 1950 году, мама сказала: «Нет-нет, я не отдам, ну что вы, ей еще нет семи лет. Ну ладно, я вам сейчас ее покажу». Когда мама меня вывела, они согласились. В школу я пошла почти в восемь лет. Форму мама мне сшила сама, потому что платьев моего размера в продаже не было. Школа была рядом с домом, просто перешел дорогу — и ты в школе. Я там проучилась шесть лет.

Раньше в этом доме была гимназия №5. В ней учились известные писатели и поэты, в том числе Маяковский, о чем нам часто напоминали. Здание было большое, с длинными коридорами, и, как сейчас понимаю, мы учились лишь в одной из частей гимназии.

Когда я начала учиться, была такая система: обязательное образование было семилетним, сдавали экзамены, и ты мог получить диплом об обязательном образовании, а мог остаться и продолжить обучение, оплатив восьмой, девятый и десятый классы. Конечно же, большинство уходили после седьмого класса работать. Были техникумы, ремесленные училища. Читать-писать научились и шли трудиться. Когда я была в пятом классе, систему поменяли, и обязательным образованием стало считаться десятилетнее.

Во втором и третьем классах я училась во вторую смену. Мне это не нравилось — полдня были свободны, погуляли, устали, а тут надо идти в школу, и еще уроки мама меня заставляла делать вечером. Это тяжело.

С мальчиками я училась с четвертого класса. До этого все учились раздельно, как до революции, хотя у моей мамы в 1920-х годах было совместное обучение.

Обстановка была сложной. Мальчишки задирали нас, а когда мы пришли после лета в пятый класс, была смешная картина: мы все выросли, а мальчики остались маленькими. Ниже нас. И тут мы стали их бить. Правда, со мной за партой сидел мальчик, которому всегда надо было списывать, поэтому он меня не обижал.

Я любила литературу. У нас была прекрасная учительница литературы, до сих пор ее вспоминаю. В школе учителя вели разные кружки, но меня водили на Поварскую в Музыкальную школу имени Гнесиных заниматься хореографией. Когда помещение для занятий на Поварской было занято, мы занимались в здании Гнесинки на Собачьей площадке. Собачьей площадкой называлась небольшая площадь, окруженная московскими особняками, в одном из которых останавливался Пушкин. Считалось, что на этом месте была царская псарня. Собачьей площадки давно нет, ее снесли при строительстве Нового Арбата.

Когда мы переехали на Фрунзенскую набережную и я стала учиться в другой, 23-й, школе, наша учительница литературы вела искусствоведческий кружок, и мы вместе с ней ходили в Третьяковскую галерею. Потом в школьном коридоре устраивали выставки картин, и мы проводили экскурсии как настоящие экскурсоводы.

В семье никто ничего не обсуждал. Черную металлургию курировал Берия. Папа уходил на работу к 9 утра, приезжал днем, и мама его быстро кормила обедом у наших соседей на втором этаже. Папе уже было тяжело подниматься два раза за день к нам домой на четвертый этаж. Потом приходил часов в 10 вечера, валился спать часа на два, на три и снова уезжал в министерство, потому что Сталин работал ночами и мог в любой момент потребовать доклад по интересующему его вопросу. Возвращался под утро, снова немного отдыхал и опять уезжал в министерство к 9 утра. Так он работал достаточно долго. Выдержать такой образ жизни сложно. Думаю, поэтому он умер в 55 лет.

Единственное, что было практически свято, так это выходной день. Выходной был один. В воскресенье папа всегда был дома. Когда мы жили на даче, он приезжал к нам на машине поздно ночью, когда я уже спала. В воскресенье я вставала, а папа уже приехал.

Министерский дачный поселок был в Загорянке. Жили в основном бабушки, жены и дети. Мужья приезжали только на выходные. На большом участке стояли домики на две семьи, клуб и большая бильярдная. Мы и там жили рядом с соседями по дому на Поварской: они были наверху, на втором этаже, а мы внизу. Приятно, что по жизни мы дружим семьями и сегодня.

20 октября 1956 года мы переехали на Фрунзенскую набережную в ведомственный дом Совета Министров СССР. К тому времени папа уже три года как работал в Совмине. Когда мы въехали, вокруг не было ничего. Дом строился частями, и нашу секцию только сдали. Перед домом стояли юрты, в них жили строители. Потом на уроках труда, когда строительство завершилось, мы эти юрты разбирали. Вокруг дома была дикая грязь, и я ходила в школу по доскам. Если с доски упадешь, будешь грязной по колено и возвращаешься домой переодеваться. Набережная уже была в граните, но еще не такая зеленая. Нашего сквера перед окнами тоже тогда не было. Я помню, как папа, уже очень больной, сидел у окна и считал, сколько машин проехало по набережной. Всю набережную было видно, а сейчас ее не видно даже зимой.

Дома вдоль набережной уже были построены. На Комсомольском проспекте стояли дома, которые потом «передвинули» с первой линии, а перед ними построили новые. Станции метро «Спортивная» и «Фрунзенская» строились на наших глазах. Разве что Пироговка была цельным законченным районом.

Любимым район стал постепенно. По Арбату не так скучала, потому что здесь, на «Фрунзенской», жизнь была уже более взрослой и самостоятельной. Но на Арбат мы ездили очень долго. Если что-то надо, то на Арбат, в родные магазины.

В 1960 году начали строить Калининский проспект, и практически все дома из моего московского детства снесли. На месте нашего дома построили ультрасовременное по тем годам здание телеграфа, которое сегодня тоже снесли. Что построят теперь, не знаю…

Фото: личный архив Галины Блохиной, Б. Ярославцева/Главархив Москвы, past.vu, Евгений Тиханов/РИА Новости, Г. Корабельников/Главархив Москвы, П.Минев/РИА Новости