Москвичи бульвары любят, москвичи бульварами гордятся. Еще 200 лет назад это хорошо понял Владимир Одоевский, который сам становился москвичом дважды: один раз по расчету, то есть при рождении, а другой — сугубо по любви, навсегда порвав с Петербургом и сбежав обратно в родной город после долгих и мучительных изысканий в алхимии.

Вернувшись, писатель нарек себя московским обывателем (тогда это слово звучало не стыдно, а гордо) и к концу жизни излил на бумагу свои обывательские переживания. Озаглавил «Зачем существуют в Москве бульвары». В тексте помимо всяческих проблем отметил: москвичи с гордостью толкуют иностранцам, что «вот как у нас; что у нас и зимой и летом, кругом города, могут ходить и хворые и здоровые, и старцы и дети, промежду деревьев и не боясь наезда экипажей. Так мы толкуем иностранцам в чужих краях, амбиции ради».

А иностранцы восхищаются. Лекала у бульваров были хоть и парижскими, результат вышел чисто московским: масштабным, праздным, противоречивым. Пару лет назад модный берлинский журнал Flaneur, затеяв целый выпуск о Москве, так и не смог выбрать одну улицу, которая представила бы город во всем его эмоциональном многообразии. Пришлось изменять концепции журнала и вместо единственной улицы рассказывать о десятке бульваров, составляющих условное кольцо. Москвичи этот жест поняли очень хорошо и были не против: как здесь вообще выберешь что-то одно? Если и получится поймать неуловимое, то где, как не на бульварах?

Вот подъем Гоголевского, причудливой загогулиной вытянувшийся от арки Кропоткинской до Арбатской площади. Вдоль других бульваров то и дело появляются импровизированные выставки и только на Гоголевском все всерьез: в землю вмонтированы постоянные стенды, на которых время от времени оседают картины местных художников.

Рядом Пушкинский музей, а лицом к бульвару повернуты Музей современного искусства, Музей шахмат и штаб-квартира фонда V–A–C. Хочешь не хочешь, в таком окружении пространство само как будто музеефицируется. Свой перформанс здесь прямо на выходе из метро еще недавно исполнял жизнерадостный дедушка в цветастых лохмотьях — с виду то ли лукавый волшебник, то ли добрый гном в колпаке. Продавал свистки (кажется, самодельные), лучезарно улыбался, раздавал детям конфеты и вежливо, но настойчиво просил прохожих загадать желание. Мало кто отказывался.

Преодолев Арбат, вдруг оказываешься на выхолощенном Никитском. В его арках — подворотни жилых домов, тишь и благодать, фортепианные концерты из окон. Ведь это вовсе не за углом, а где-то в параллельном мире, там, где пересекаются две стороны одного бульвара, ревет восьмиполосная магистраль. Вынырнешь из арки — кругом бутики и салоны красоты, рестораны и бары, слепящие огни и блеск без нищеты. А чем ближе подходишь к Никитским Воротам, тем более открыточной становится иллюстрация той самой Москвы, которая «никогда не спит».

Следом идет Тверской — первый и главный московский «булевар», с которого начиналась и уходила вниз к реке аристократическая часть кольца. Выслуга лет позволяет бульвару нисколько не стесняться своей обаятельной буржуазности. Прогуливались здесь раньше все, но чаще других — свет московского общества. Ближе к вечеру в театр, а потом обязательно отужинать. «Какие странные наряды, какие лица!» — бытописал Батюшков. Экстравагантные платья, возможно, уже ушли в прошлое, но нравы все такие же щегольские. Сейчас вместо диковинного богемного сада майора Осташевского задор на бульваре поддерживают деллосовские «Пушкинъ», «Турандот» и «Фаренгейт» и даже в спрятавшемся чуть в глубине молодежном Ping Pong Club Moscow чувствуется элитарность. Так и ходят обитатели Тверского с работы на праздник, переодеваясь из делового костюма в вечерний наряд. «Вот жалкое гульбище для обширного и многолюдного города, какова Москва», — встречаем там же у Батюшкова. А в остальное время здесь Новый год.

Пересекая Тверскую, проходишь мимо задумчивого Пушкина, к которому все, как поэт Маяковский, конечно, привыкли. Обогнув монументальную «Россию», попадаешь на Страстной, который и бульваром-то стал совершенно случайно, удобно расположившись между двумя настоящими. Раньше за Страстным монастырем была жутковатая пустынная площадь, на месте которой домовладелица Нарышкина и разбила сквер, где нам теперь так хорошо гуляется.

Петровский бульвар, словно нарочно скрытый от посторонних глаз, на предшествующий не похож решительно ничем. Облюбованный московскими купцами, он протянулся узкой дорожкой вниз до самой Трубной площади. На Трубе уже давно не цветет продажная любовь, поэтому и влюбленные по здешним бульварам гуляют самые настоящие. Редкие деревья обнажают пестрые фасады крохотных зданий и какие-то очень важные чувства. Приобнятый домами, сядешь поздним вечером на лавку и наблюдаешь, как мимо проходят пары и шепчут друг другу что-то сокровенное.

С другой стороны площади к Центральному рынку, прямо в логово «Горыныча», ведет красная дорожка Рождественского бульвара. Чуть ли не единственная на кольце, которая полностью выложена камнем, а не крошкой. Потому что бульвар вечен (пережил ведь и пожар 1812 года), а мода на гастромаркеты, кажется, нет. «И ее переживет», — убедительно звонят монастырские колокола.

Следующий бульвар — Сретенский. Неизменно стоят на нем только Шухов и Крупская: у него в руках рулоны с чертежами, а у нее за плечами ответственная миссия. Остальные же москвичи стараются быстрее бульвар пробежать, словно у них здесь дел никаких не бывает и быть не может. «Встретимся на Сретенском» — это, очевидно, на платформе метро. А вот «на Чистых» — уже у Грибоедова, за трамвайным разворотом.

Если в одном конце Чистопрудного громко горланят песни, значит, в другом месте обязательно снимают сериал. Стоит на момент растеряться, и навстречу уже идут вопрошающие лица. А я — нет, не курю. Сверну, пожалуй, в переулки, где быт местных жителей расскажет мне совсем другую историю. Есть же все-таки в этом месте какой-то свой глубинный скандал.

Покровский бульвар, самый молодой, образует с Яузским неразрывное целое. Занятые корпусами Вышки, оба мало напоминают привычные студенческие территории. Бывает, изредка сюда забредают шумные компании с Китай-города или бульваров повыше, но в остальное время пространство вокруг освобождается. В шелесте стоящих стройными рядами кипарисов находится место всем, кто оказался один: бегунам, бездомным, хозяевам с питомцами.

Бульварное кольцо, которое можно пройти только от края до края, помогает лучше понять этот город или найти где-то в многообразии чужих жизней себя. А если и не успеешь, не беда. На то оно и кольцо, которому никогда не суждено замкнуться.

Фото: shutterstock.com, mos.ru, Михаил Фомичев/МИА «Россия сегодня»