Что делает человека старым? Лишний вес и потеря мышечной массы, шаркающая походка и сутулость, медленные движения и замедленность реакций. Выражение лица, на котором за годы намертво отпечатывается главная эмоция: всегда можно сказать, гневливый человек или обиженный на мир, упертый или унылый, хитрый или хмурый. Постоянные ссылки на возраст как оправдание, почему что-то невозможно или недоступно — от ярко окрашенных волос до неумения пользоваться интернетом. Разговоры про болезни, пестование своих диагнозов.

Я неделю слушала и смотрела на них, пять сотен людей 65+ — вполне себе социологический срез. Дело было в подмосковном санатории, куда я поехала в свои 45+ «полировать бока». По шесть процедур в день, трехразовое питание, перед ужином кефир и фиточай, в промежутках витаминный напиток и кислородный коктейль. Звучит как тренировка пенсии? Да, тем более что вокруг были в основном пенсионеры. Здесь немедленно начался мой дневник наблюдений за природой — стареющей человеческой.

Светская беседа у тонометра у медицинского ресепшна, у аппарата — бодрый подтянутый дед: «Вы здесь впервые? Я тоже. Неплохой санаторий, хороший еще Ерино, не были там? А лучший знаете какой? В Марфино. Там потолки по четыре метра и дискотеки устраивают: в одном зале — до 20 лет, во втором — до 40, в третьем — до 60, ну а в следующем для моего возраста. И вот представляете, заглядываю к 20-летним, а там мои ровесники. Ну вот что они там делают?!» Перед глазами сразу возникает сцена из клуба знакомств в фильме «Москва слезам не верит». Мимо проходит редкий экземпляр — возрастной мужчина в наилучшей форме из возможных: осанка, выправка, походка. Засматриваюсь на него в духе «вот из меня бы генеральша получилась» — и тут же его догоняет кругленькая прихрамывающая жена, видимо, помоталась по гарнизонам лет двадцать. Еще пара: она крупная, с одышкой, с ярким макияжем, вся в люрексе и блестках, сверкает кепка, надетая поверх двух задорных хвостиков, серебряные лампасы на брюках, тапки с расшитыми камнями совами, опирается на деревянную трость с головой дракона. За ней следует крупный седовласый супруг, несет ее шопер, весь расшитый пайетками со словом Love. Сразу видно, у кого патриархат, у кого матриархат и кто позволяет себе сверкать. Таких мало.

У большинства пенсионерок ужасные короткие стрижки в традициях советских парикмахерских. Но санаторий — твердые четыре звезды, и есть здесь несколько ухоженных леди, отдыхающих соло. Укладка, брючки, туфли, шейный платок — назвала их про себя женами дипломатов. Раньше они проводили время в Карловых Варах и Абано-Терме, теперь поправляют здоровье в Подмосковье. Одна, попивая кислородный коктейль, рассказывает, как «сделала» всех в известной нью-йоркской клинике — никак не могли ей там поставить диагноз. С другой дамой встречаемся около вина, которое полагается на ужин субботним вечером — выразительное лицо, массивное золото на пальцах и в ушах, хороший жемчуг на шее. Я наливаю красное, она — белое, между нами стоит тарелка с нарезанным кубиками сыром и орехами.

Говорит:

— Мы тут почти как во Франции, пьем вино с сыром.
— Осталось только начать говорить по-французски.
— Le meilleur moyen de lutter contre la tentation c’est d’y ceder.
— О, так все серьезно?!
— Все очень серьезно!

Удаляется со своими бокалами за стол, где сидит вместе с милой бабулей в синей футболке с надписью «190 лет гидрометеорологической службе России». Они всегда ужинают вместе и болтают под вино.

Всех сразу можно увидеть именно в ресторане, где начинается дневник наблюдения за питанием, категорически неправильным. Я надеялась на диетический стол №15, а попала на обильный шведский. От выбора в первый день растерялась, что говорить про пожилых. Так было у моей бабушки — на семейных застольях она клала на тарелку все, что помещалось, с горкой и через край. Видимо, так сказывалась травма голода. С похожим месивом в тарелках ходили в санаторном ресторане многие, и видна прямая корреляция между привычным меню и формой.

Вот семейная пара за 70, оба в тонусе, нахаживают по вечерам тысячи шагов с палками для скандинавской ходьбы. Ужин — рыба, салат, фрукты, чай с одним пирожком. Вот дама около 60 с четвертой степенью ожирения: несет по 0,5 пива в каждой руке, потом тарелку, где и утка, и палтус, и макароны, а потом блюдце со стопкой плюшек. В один день вдруг приготовили чебуреки: все самые больные и большие ели их в первую очередь и радовались вслух: «Мы едим все то, что нам нельзя». Буквально потирали руки и подгоняли друг другу упаковки мезима.

Нарушить запреты и порадоваться — это мне понятно. И еще понятно, что люди старшего поколения не знают и не верят, что изменение привычек может повлиять на состояние здоровья. Страдать от хронических заболеваний и лечиться горами препаратов — да, конечно. Посмотреть внимательно на свою тарелку и оценить, как количество закинутой в топку еды и конкретные продукты влияют на уровень сахара, давление, почки и печень, решительно невозможно. Пройтись после ужина — тоже.

«Где они? Почему никто не гуляет?» — сетуют мои возрастные знакомцы, самые бодрые и здоровые люди санатория, с которыми я вечерами прохаживаюсь под звездами. «До встречи на аллее, — назначают мне свидание. — Это как в “Молодой гвардии”, помните? В семь часов около бани, листовки у меня».

Пара корпусов располагается на высокой горке, на которую можно забраться по крутой лестнице. У подножия табличка, мол, лестница эта не простая, а кардиологическая. На красиво подсвеченных аллеях еще одна табличка: «Орнитотерапия. Лечение пением птиц». И там белым по черному написано, что соловей лечит от депрессии, жаворонок — от бронхита, щегол — от раздражительности, дрозд — от гипертонии, малиновка — от бессонницы. Дождусь лета, вернусь, проверю — возможно, запускают птиц в записи, как на спелеотерапии. Здесь в соляной пещере на полчаса выключают свет, включают птичек, прыскают в воздух соляной раствор, а ты укрываешься полотенцем и дремлешь в кресле.

Утром захожу в процедурную на инсуффляцию озоном — там сидят с капельницами самые грузные и больные дамы нашего городка. Я радостно проинсуффлировалась: «Ну пойду теперь на спелеотерапию подышу». Изнемогающая от тяжести существования дама с сарказмом: «Ну какая спелеотерапия, что вы как дети малые?» — «А я и есть дети малые», — убегаю от них почти вприпрыжку. Слышу вслед, как они скептически обсуждают, какая чушь эта ваша спелеотерапия. Эх, дамы, вы еще про жаворонка от бронхита не знаете.

На спелеотерапии расслабиться не удалось: только все отложили телефоны и прикрыли глаза, у одного мужчины пришла СМС — на максимальной громкости, протяжно. Второе оповещение и дальше еще несколько. Все дамы сидели до конца сеанса и пучили глаза, у мужчины и мускул не дрогнул на безмятежном спящем лице. Я была возмущена — перед входом значок с перечеркнутым телефоном, а мне перечеркнули мой релакс, который так сладко начинался. Выхожу в фойе, тот мужчина за мной. Подхожу и очень ласково говорю: «Здравствуйте, извините, пожалуйста, у вас очень громкие оповещения на телефоне, не удалось поспать». — «ЧТО??! Говорите громче, я ГЛУХОЙ!!!» Следующие сутки мне было неловко: сделала замечание старому человеку с ограниченными возможностями. А потом думаю: «Да, глухой. Но ведь можно было поставить на вибрацию», — и стала здороваться при каждой встрече.

Любое обращение к мужчине в годах — и вот он уже распрямляется, глаз горит, закручивается по-гусарски невидимый ус, скрипит потертое седло. В одном из переходов между корпусами стол для пинг-понга, играют пенсионеры. Мячик отскакивает и прыгает мне под ноги, мужчина долго пытается его поймать: «Он к женщине тянется. Молодец, Михалыч, так и надо — тянуться к женщинам».

Все меряются цифрами в паспорте и степенью подвижности: милфам и не снился эйджизм, царящий среди пенсионеров. Почти падаю в обморок от восторга, увидев невероятную женщину с ярко-фиолетовой гривой волос — в сочетании с желтым свитерком это выглядит чрезвычайно стильно:

— Какой у вас потрясающий цвет волос!
— О, спасибо, только вам понравилось, а все эти бабки не понимают.
— Вы так интересно одеты. У вас, наверное, профессия творческая?
— Что вы, я всего-навсего геолог.
— Да как же всего-навсего, наверняка находили что-нибудь ценное.
— Находила, даже в газете об этом писали, а вот по телевизору не показывали, нет.

Потом знакомлюсь с другой, в красивейшем платье и с элегантным седым каре. Певчая в церковном хоре: «Ой, ну эта старуха с фиолетовыми волосами. Стареть надо красиво, а у нее просто уже с головой проблемы».

Проблемы с головой вижу в другом. «Ах, как тяжело он умирал, сначала отказало это, потом то» — следуют все новые детали страданий. Слушатели упиваются и добавляют свои истории из серии «жизнь — боль». Рядом томная беседа за кефиром, две пары, солирует мужик по прозвищу Серый: «У людей совсем ума нет. Воруешь — ну хоть не показывай. Вот Лужок воровал, мля, но и для города много делал. А эта — в управлении СНТ, а отдыхать ездила на Канары. Нельзя же так. Грохнули ее, совсем у людей ума нет. Не понимают, как надо жить».

Держусь подальше от Серого с его настроениями. Тут же сетования на судьбу, которые люди несут за собой десятилетиями: если бы в 30 не случилось некое событие, то все бы сложилось по-другому, а так жизнь не удалась. Хотя по рассказам понятно: еще как удалась, просто совершила непростительно крутой поворот, заставила поменять планы — когда-то очень давно. Но патефон заело, все крутится старая пластинка.

И еще жесткие установки: в моем личном опыте это так, значит, у всех должно так быть. Да, так работает мозг: если нечто помогло выжить, это воспринимается как единственно верное условие выживания. Да, давит груз прожитых лет, но он, кстати, давит и в 40. У 70-летних категоричность превращается в букву закона. «То есть к старости сложно оставаться приятным собеседником», — отметила знакомая.

Меня эти санаторные наблюдения взбодрили не меньше, чем гидромассажные ванны, расставили себе вешки в не очень-то далеком будущем. Поменьше есть и побольше ходить, поменьше ныть и побольше радоваться, следить за выражением лица и не осуждать, расширять свой опыт и не мешать получать свой опыт тем, кто младше. Покидала подмосковную «Волшебную гору» в принятии, почти полном.

Фото: Кадр из фильма «Из жизни отдыхающих», 1980