О преимуществах езды на велосипеде, любви к национальным кухням, надежде на молодое поколение и об изменениях в Москве, вызывающих тревогу.

Я родился…

В Москве, но сразу же был переправлен в деревню к бабушке с дедушкой, Тверская губерния, Калязинский район, село Нерль. Если точнее, то не совсем деревня — место называлось «Больница» и было оно в паре километров от самого села. Собственно, это и была тогда, в конце 1960-х — начале 1970-х, районная больница плюс несколько домов, где жили врачи с семьями, мои бабушка-домохозяйка с дедушкой-фельдшером и я — такой очень замкнутый на себе мирок или микрокосм. Там я и рос до самой школы и только в зрелом возрасте уже понял, что видел красоту и покой именно тогда, когда это было нужно, в детстве. «Безмятежность», наверное, то самое слово, подходящее сейчас, несмотря на разное, фоном происходящее вокруг картинками-вспышками: впечатались мужики-тетки, порезанные в деревенской свадебной поножовщине, юноша с перемолотой выше колена комбайном ногой, утопленник на столе в избушке-морге на отшибе через пыльное оконце — мы же мальчишками, конечно же, лазали смотреть на все что возможно и куда ни попадя. Это только теперь кажется дичью ужасной, когда ты «взрослый». Тогда же, ребенком, ты воспринимаешь любые вещи абсолютно естественно, как часть нейтрального бытия, как приключение, и это все никак не выбивается из общего контекста, когда вокруг поля ржи, льна, речка в вечернем тумане на закате, лес совсем рядом и туда не страшно войти ни летом за грибами, ни зимой на лыжах, и ты точно знаешь, что не заблудишься, и бесконечное небо взбито облаками, и стрижи-ласточки там со своими виражами-пике-щебетанием, и клумбы с буйными цветами вокруг дома, и огороды с малиной, горохом, маками, клубникой и прочим всем, что там должно расти. А дома вечером бабушка, сидя за круглым столом, накладывает крем на лицо перед сном, делая пальцами легкий массаж, дедушка смотрит черно-белый телевизор через потрескивание чудовищных помех и чай с домашним творогом и земляничным вареньем — и да, в доме не было ни капли алкоголя, никогда. Дом давно сгорел, и в том месте я не был 40 лет.

Сейчас живу…

На Академической, у мамы, потому что так лучше сейчас.

Люблю гулять…

Гулять — скорее на велосипеде. За последние лет восемь я объехал, пожалуй, большую часть города. Скатиться вниз по Ленинскому, Нескучный, набережные, Лужники, центр, Замоскворечье, доехать до Сокольников или докатиться до ВДНХ и в ночи, обратно, остановиться в любимых барах, ресторанчиках, перекусить или остаться на всю ночь — каждый раз как пойдет. Когда ты на велосипеде, тебе доступны те места, сразу много разных мест точнее, которые не увидишь из машины и до которых не дойдешь пешком, ты полностью един с огромным городом и в то же время ты как бы прошиваешь реальность-пространство насквозь, возможно, даже слегка паря над асфальтом. Однако последний сезон я бездарно провалил.

Мой любимый район…

Если для жизни, то Юго-Запад, вот этот треугольник — Академическая, Университет, Беляево. Так сложилось, что большую часть жизни я и живу приблизительно там, хоть иногда и в разных местах. Люблю Замоскворечье, Ленинградку — север тоже люблю.

Мой нелюбимый район…

Нелюбимый, наверное, сказать неправильно, скорее есть места, куда я не поеду по доброй воле. Условные Выхино-Кузьминки-Печатники, например, у меня вызывают легкую тревогу: мне кажется, там происходит странное.

В ресторанах…

Ужасно люблю национальную кухню: мексиканскую, индийскую, китайскую, адово-острое такое, чтоб сидеть с красным лицом, чтоб со слезами на глазах, чтоб заливать этот пожар свежим ледяным пивом и не залить. Вот в «Деви-кафе», например, что на территории кампуса РУДН, вас так покормят, если захотите. Хожу туда периодически уже наверняка лет двадцать. Остальное от случая к случаю, но, что точно, в Москве все более чем хорошо с едой вообще и по одной простой причине — государство не имеет к этому никакого отношения.

Главное отличие москвичей от жителей других городов…

Москва наполовину и есть жители других городов. Часто амбициозные, молодые, модные, работают до чертиков, веселятся искренне, как в последний раз, по крайней мере та часть, с которой я общаюсь по работе и просто дружу. Эти ребята часто и добиваются большего, чем коренные москвичи, по одной простой причине: там, где москвич восемь раз подумает, пошевелить ли ему своей жопой, эти крутятся просто потому, что у них нет других вариантов.

В Москве лучше, чем в Нью-Йорке, Берлине, Париже, Лондоне…

Новая чистота, прекрасно работающий общественный транспорт — невозможно не отметить.

В Москве за последнее десятилетие изменилось…

То, что происходит с моим городом, похоже на то, как кто-то делает ремонт в моем доме, где жило несколько поколений моей семьи. Какой-то прораб из ада делает этот ремонт без моего ведома, но на мои же деньги. В топку летит все подряд и без разбора — антиквариат, семейные реликвии, альбомы со старыми фотографиями, какие-то безделушки, не имеющие особой ценности, но очень дорогие лично мне, потому что в них осязаемая жизнь, история моей семьи. Но вот этого прораба остановить уже абсолютно невозможно и подобные сантименты его вообще не беспокоят, он холоден и надменен, он меня вообще не замечает, для него меня просто нет. Он закатает в моем доме все в ужасные блестящие виниловые обои, повесит на стену огромный плоский телевизор, закроет пусть и не очень ухоженный паркет дешевым ковролином и старый кафель на полу кухни уделает страшненькой уродливо-салатовой плиткой, понавтыкает в горшки пластмассовых цветов и украсит всю работу гирляндами с шизофренически ядовитого цвета лампочками, которые будут быстро-быстро мигать без возможности их выключить.

Зато мне нравятся нынешние дети на улицах. Ну как дети — подростки-тинейджеры (все равно дети) со своей странноватой модой (которая, похоже, изначально была шуткой Рубчинского—Гвасалии, а потом, как обычно у нас происходит, еще перевернулась восемь раз через голову и обратно, и не все почувствовали иронию). Дети со своими умными глазками и своим взглядом немного с недоверием и чуть свысока на таких ископаемых, как я. Они прекрасны, искренни, хоть и местами колючи, и это внушает надежду. Вы слышали в свои пятнадцать-девятнадцать такие понятия, как «новая искренность»? Я и близко нет. Реальное будущее гуляет и тусит по улицам, переулкам, сквотам, рюмочным, барчикам, и оно мне нравится уже сейчас.

Хочу изменить в Москве…

Скорее себя в Москве.

Мне не хватает в Москве…

Чувства безопасности. Но это не про опасность от хулиганов-гопников, как было когда-то, это про угрозу, исходящую сейчас от людей в форме: они теперь могут все, и ты перед ними никто, а точнее, ничто. Не хватает в воздухе чувства уважения к другому человеку. Любому — кривому, косому, красному, белому, голубому, черному, зеленому — просто потому, что он — человек. Еще не хватает недорогой уличной еды, чтоб всех флагов и национальностей и чтоб на каждом углу.

Если не Москва, то…

Так сложилось, что я не так уж часто выезжал за пределы кольцевой дороги. Всегда смеялся, что я очень локальный продукт. Однако если из того, что видел, то пусть будет Сан-Франциско или Тель-Авив — они странным образом похожи духом. Нью-Йорк, конечно. Ну, ок — Ялта вообще мой второй родной город. Все перечисленное, к слову, у большой воды: «У каждого человека должно быть свое море».

Меня можно чаще всего застать кроме работы и дома…

«Нур», «Дели», ODD Славы Ланкина, «32.05» — все это известная конфигурация, из которой невозможно выбраться и, самое главное, не нужно: куда и зачем бежать от любви?

Мои планы…

Самые незамысловатые — жить во всем этом не очень понятном, радоваться людям, не быть козлом для дочки (ну и в целом, разумеется, насколько это вообще возможно).

Фото: Георгий Бурцев