О безбашенном отрочестве на Арбате, о привычке москвичей встречаться в центре и о демонах в Хохловском переулке.

Я родился…

Я появился на свет в роддоме на Пироговке, а после благополучно переехал на Смоленскую площадь, где провел первые 27 лет своей жизни.

Мой любимый район…

Арбат. Там прошло мое отрочество — достаточно безбашенное, среди всяких неформалов, панков, рокеров и тому подобных персонажей. С легкостью могу сказать, что самое главное на Арбате, конечно, стена Цоя. Другого ответа быть не может.

Мне очень нравится, в каком сегодня состоянии находится район Китай-города, я часто там появляюсь. Нравятся «Новокузнецкая», «Третьяковская», где я тоже нередко бываю. Какое-то время назад в Большом Толмачевском у меня была мастерская. Сейчас я переехал на «Белорусскую», и здесь мне тоже комфортно — я часто прогуливаюсь от Электрического переулка до Красной Пресни или до Маяковки. Это вот и есть моя Москва — старые московские улицы, на которых я вырос.

Нелюбимый район…

Капотня, конечно. Отвратное совершенно место. Оказавшись там, я понял, что так мог бы выглядеть и пахнуть один из кругов ада. Схожие впечатления вызывают Нагатино и Нагорная.

В ресторанах…

Бываю время от времени. Понимаю, что это может быть воспринято как реклама, но тем не менее самое любимое мной заведение — это «Черный лебедь» на улице Забелина. Совершенно замечательный аутентичный англо-ирландский ресторан со всеми вытекающими: замечательным антуражем, вещами, привезенными из Соединенного Королевства, церковными скамейками, на которых, видимо, поколения ирландцев слушали мессы, какими-то фантастическими чучелами, готическим залом. Всем, кто не был, советую обязательно посетить.

Кстати, Забелина тоже важная для меня улица. Неподалеку я снимал свою первую мастерскую, в Хохловском переулке. Сейчас там что-то типа творческого центра — типография «Оригинал». А в 2007–2008 годах это был сквот молодых художников. Более того, это было единственное место в Москве, придя куда, ты точно понимал, что именно происходит в молодом столичном искусстве. В этом сквоте год где-то жили все более или менее значительные художники моего поколения: Арсений Жиляев, Хаим Сокол, Андрей Кузькин, Алина Гуткина и многие-многие другие. Мне очень нравится, что в стародавние времена район этот получил недоброе прозвище «У черта на Кулишках», потому что в трапезной не сохранившейся до наших дней церкви Иоанна и Кивра в 1666 году (!) завелись демоны и стали происходить всякие пугающие вещи. То есть это был самый подходящий район, чтобы в нем обосновались и молодые художники. И, кажется, мы тогда полностью оправдали старинное прозвище.

Место, куда давно не могу доехать…

О, этих мест не так мало, но самое постыдное — это особняк Рябушинского на Малой Никитской, построенный Шехтелем, куда я до сих пор не дошел, что совершенно непростительно для меня как для москвича.

Москвичи отличаются от жителей других городов…

Будучи москвичом, достаточно сложно со стороны себя характеризовать. Но я за свою жизнь накопил ряд наблюдений — главным образом, по отзывам иногородних. Например, одна моя подруга, питерская поэтесса, как-то огорошила меня следующей фразой: «У вас, у московских, принято же всегда встречаться в центре». И я впервые задумался: а ведь действительно, я всегда, когда назначаю кому-то встречу, говорю «встретимся в центре зала»,«в центре бульвара». Всегда выбираю какую-то центральную точку. Мне кажется, что эта точно подмеченная, хотя и с некоторым добродушным ехидством, черточка характеризует выраженную центрированность топографического и культурного мышления москвича. Думаю, мы с рождением или с воспитанием принимаем тот факт, что должны быть обязательно в центре. В центре происходит все самое важное. Москва — центр. А центр Москвы…  Вот, говорят, москвичей не найдешь на Красной площади. А меня можно запросто найти на Красной площади. Я иногда гуляю там просто для удовольствия — обожаю ее!

Вообще Москва очень неудобный город для того, чтобы в нем как-то рационально ориентироваться. Но если у тебя есть врожденная московская чуйка, ты знаешь: если пойдешь к центру, не ошибешься, там тебя обязательно вырулит туда, куда нужно.

Москва — это такой стягивающий все к центру колоссальный узел, находясь в котором ты принимаешь особую логику здешнего пространства. И именно поэтому москвичу нравятся другие подобные города — хаотичные, напластованные, с резко выделенным центром. Вена, например, для москвича с первого знакомства оказывается на удивление естественной и привычной средой. А вот Париж, наоборот, представляется городом менее дружественным.

И, конечно, речь. Московское аканье. Конечно, москвичей нельзя рассматривать как этаких жестоких граммар-наци, но у коренных жителей какое-то особое внимание к инаковости произношения или словоупотребления все же нередко присутствует. Если ты слышишь глухое Г или внезапно краем уха схватываешь, как кто-то называет комнату в квартире залой, ты сразу ставишь зарубку. Наверное, это не очень хорошо, но ты не можешь этого не сделать.

В Москве лучше, чем в Нью-Йорке, Париже, Лондоне…

Положа руку на сердце, скажу так: я считаю, что сегодня Москва — один из самых комфортных городов мира. Более того, Москва тебя избаловывает как горожанина и потребителя — как любящая мама балует, потчует всем самым лучшим. В любое время ты получаешь абсолютно все, что хочешь. В отличие от любой нормальной европейской столицы, где в десять вечера будет проблемой найти открытый супермаркет, Москва не знает отдыха и перерывов. Ты не думаешь, что тебе нужно укладываться в какой-то график. Вечно активный город предлагает все лучшее — если, естественно, ты можешь себе это позволить. Я вообще не очень представляю себя живущим в каком-то другом месте. Хотя у меня есть еще два-три любимых города — Вена, Рим, Лондон, но я бы точно не смог жить там долго. Всегда есть какие-то «но», которые всплывают и напоминают, что есть Москва.

Мне очень нравится, что в Москве можно затеряться. С одной стороны, она предлагает максимум возможностей, с другой — максимум анонимности. Ты можешь с легкостью скрыться в лабиринте старых московских улочек, чувствуя себя защищенным и наслаждаясь одиночеством.

В Москве за последние десять лет изменилось…

Если говорить о хорошем, то Москва стала, на мой взгляд, городом, обладающим одной из лучших в мире сетей общественного питания. Мне кажется, что эволюцию, которую проделал московский общепит за последние десять лет, нельзя оценить иначе, как триумфальную. Если говорить о плохом — вся эта урбанина ужасная, которую я терпеть не могу, но которая, видимо, нравится новым москвичам. Устрашающий процесс — вторжение непрошеных скульптурных монументов, которые десятками устанавливаются в последние годы и запредельно мерзки — грубые, бездарно слепленные пропагандистские истуканы. Будет великим счастьем для всех видевших их скоропостижное прибытие на площади и скверы нашего родного города увидеть их же беспощадное искоренение. Хочется надеяться, что их творцы-халтурщики увидят, как разгневанный народ валит эту погань с пьедесталов!

Мне не хватает в Москве…

И это такой вопрос для разожравшегося москвича, который не знает, чего еще ему не хватает! Мне определенно не хватает в Москве качественной монументальной скульптуры и интересной современной архитектуры. Особенно первого. Надеюсь, мы когда-нибудь ее увидим. Хочется, чтобы, например, какой-нибудь памятник поставил Саша Повзнер, или Екатерина Коваленко, или Иван Горшков.

Еще мне не хватает таких маленьких камерных точек, как в Питере, когда ты можешь зайти в какой-нибудь бар, и там будет играть небольшой джаз-банд, и ты будешь в этом баре один или вас будет двое-трое. И ты понимаешь, что и этот бар с печальным барменом, и этот оркестрик, и седовласый хиппи, засыпающий в темном углу, как будто бы именно тебя ждали все время — и вот теперь абсолютная гармония достигнута! В Москве не хватает таких особых мест. Многое захвачено сетями, унифицирующими и выхолащивающими все. Даже точки-долгожители ушли в небытие. Не удержалась замечательная «Рюмочная» у Консерватории — одно из самых теплых и нежно любимых мной мест, где так много было проговорено, продумано, оплакано. И другого подобного заведения не открылось. Вот чего не хватает — каких-то уголков творческого уединения, к которым я привык по прошедшему десятилетию.

На этой неделе меня можно встретить…

В Малом дворце в Царицыно, где с 21 октября до 28 марта работает выставка «Птичий концерт», в которой я участвую. С куратором Сергеем Хачатуровым мы знакомы уже лет двенадцать. Мы хорошие соавторы, друзья и во многом единомышленники. Надо сказать, что я никогда особо не интересовался жанром «птичьего концерта» и вообще жанрами, которые были популярны в североевропейской живописи. Честно говоря, я вообще не слишком люблю северную живопись, а Сергей как раз очень любит. И впервые мы столкнулись на обсуждении этого жанра как раз из-за несовпадения во вкусах. При этом я расположен писать всякую живность, и в какой-то момент я написал нескольких птиц. Первыми были совы, в том числе одна в виде декоративной броши, которая была подарена Сергею. Но все это были эпизодические работы. Потом мне захотелось написать уже некую программную вещь с птицами, и я написал огромного попугая какаду, восседающего на супремусе, в чем-то перекликающегося с одной из композиций Ильи Чашника. Собственно, эта вещь была совсем не о птицах, а о том, как природа может обжить культуру по-новому, предъявить ей свой особый счет, поставить под вопрос абсолютность достижений нашей культуры. Постепенно работы с птицами множились, и в какой-то момент я дошел даже до композиции, которая в чем-то перекликалась с классическим «птичьим концертом». Сюжет был выстроен вокруг странной, невозможно абсурдной сцены — сова показывает картинки с произведениями современного искусства другим птицам (своего рода экзаменационная угадайка). Сергей как-то зашел ко мне, увидел работы, и возникла идея выставки. И вот теперь мы на низком старте — перед открытием проекта в Царицыно.

Фото: Александр Лепешкин