О старых московских квартирах, прелести спальных районов и о том, почему во время прогулки больше не найти женскую клипсу.

Я родился…

В Тбилиси.

Сейчас живу…

В Москве, на Соколе.

Люблю гулять…

Когда гуляю, я смотрю под ноги, ухожу в мысли и вижу только то, что под ногами, поэтому все равно, где гулять. Раньше все время находил на земле одиночные клипсы. Сейчас уже не нахожу, мир изменился, женщины перестали носить клипсы. Где-то читал о Ленине и Троцком, как они гуляли, кажется, по Нескучному саду, и о чем-то страстно спорили. Внезапно Троцкий замер, глядя на чудесный пейзаж: «Смотрите, Владимир Ильич, какая красота!» Он восхищался цветущим деревом или еще чем-то, не помню. И Ленин, не поднимая головы от земли, пробубнил: «Вот и в этом вы не правы, Лев Давидович, уделяя слишком большое внимание природе».

Мой любимый район в Москве…

Сокол.

Нелюбимый район…

Таких у меня нет. Я люблю и центр, и окраины. У жизни в спальных районах есть своя прелесть. Будучи в Берлине, я специально ездил в Марцан, чтобы почувствовать специфическую атмосферу окраин.

Место, куда все время собираюсь, но никак не могу доехать…

Есть одно место, улица, дом, куда я хочу доехать, но не решаюсь, и есть один фильм, который я хочу посмотреть, но все откладываю. Расскажу, когда доеду и посмотрю.

Москвичи отличаются от жителей других городов…

Трудно сказать в двух словах. Это очень литературная вещь: москвич, петербуржец, парижанин — отличие гигантское. Я застал советскую Москву со всеми ее прелестями, со своим фольклором, отношением к жизни и отношением к смерти. Эта Москва, к сожалению, осталась только в литературе, да и в некоторых квартирах, со своими особенными церемониями, с тем, как встречают гостей и как их провожают, с тем, что говорят и как говорят. Таких квартир становится все меньше. Москва уходит из квартир, а именно там она жила последние пятьдесят лет во всей своей прелести и стати.

В Москве лучше, чем в Нью-Йорке, Берлине, Париже, Лондоне…

Лучше, наверное, то, что я знаю этот московский нрав на зубок в отличие от нравов других городов. Здесь дома и улицы связаны с конкретными людьми, более или менее дорогими мне, живыми или мертвыми. История здесь всегда снабжала людей судьбами, такова специфика этого города. Шаркаешь себе одиноко по дождливой московской улице и являешься частью недавней истории своего века.

В Москве за последнее десятилетие изменилось…

Один за другим уходят знаки старого мира, исчезают места со старыми московскими порядками. Закрылся магазин «Медицинская книга» в Камергерском. Раньше я туда заходил просто так, чтобы полистать книги с картинками и поболтать со знающими все на свете двумя пожилыми дамами, работницами магазина.

Мне в Москве не хватает…

Не хватает этих прустовских московских квартир со своими московскими госпожами Вердюрен, знающими толк во всем: и в сервировке стола, и в прическах американских актрис, и в классической музыке. Их, кстати, иногда можно еще встретить в Большом зале Московской консерватории, прислушаться к их шепоту в антракте и внезапно, как Алиса в яму, провалиться в ту самую Москву, настоящую, скрытую, которой уже почти нет и которая вдруг возвращается в одном их непроизвольном жесте.

Если не Москва, то…

Тбилиси.

В Москве меня можно чаще всего застать кроме работы и дома…

В «Фаланстере».

Премьера моего фильма «Преступный человек»…

Состоялась на Венецианском фестивале. Было, по-моему, пять или шесть показов, я присутствовал лишь на одном из них. Не знаю, что сказать. Публика смотрела, зал покинули немногие.

Кинофестиваль студенческих фильмов «Вознесенский FEST. Мне 20 лет»…

Думаю, интересен всем. Ведь студенты — это молодые люди. Они своевольны и отсюда особо остро чувствуют время, находятся со временем в драматических отношениях.

Фото: Евгений Гурко