О запахе Москвы своего детства — аромате хачапури, смешанном с масляными красками, о том, что Патриаршие стали пластмассовой ярмаркой тщеславия, и о своем новом фильме «Сказки Гофмана».

Москва моего детства…

У меня всегда странное ощущение по поводу московского детства: утро, холодно, меня пытаются разбудить, поднимают, а на улице еще темно. Я помню это сотрясание в колготках — ты еще спишь, а тебя пытаются запихать в колготки, ведь почему-то надо выходить на улицу. Это одно из первых детских осознанных воспоминаний.

Город детства для меня — это когда ты идешь из музыкальной школы домой, а в руках у тебя рогалик, который можно не откусывать, а разворачивать по спирали. Только что прошел дождь, на асфальте лужи и дождевые червяки (сейчас они куда-то пропали) — значит, пришла весна: вместе с этими странными созданиями, ползающими под ногами. Мысль одна: прийти домой и отпроситься гулять. Тогда можно делать «секретики». Под стеклышко положить драгоценности: фантик, пуговичку, фольгу, бусину — по большому счету это целое произведение искусства. Прячешь от чужих глаз, запоминаешь место, а потом с важным видом откапываешь, показывая эти красивые «секретики» самым-самым друзьям. «Только никому не говори!» — это же «секретик».

Московское детство — это открытое окно, летящая занавеска, а с улицы доносятся скрип качелей и детские голоса: дворы, крики, вопли мамы — «Не ходите гулять на пятачок», «Гуляй так, чтобы я видела».

Ничто с этим не сравнится, как любое детство любого человека.

Район моего детства — это парк «Дубки», улица Вишневского. Я оканчивала ту же школу, что и мой отец — 218-ю (в какой-то момент она даже стала математическо-географической). Наша школа больше 80 лет считается одной из самых сильных школ Москвы. Эта замечательная школа досталась мне в наследство от папы.

Юность…

Родители жили на Малой Никитской, а я живу сейчас рядом — в Большом Ржевском переулке. Все у меня было связано с этими переулками: моя сестра училась в Мерзляковской музыкальной школе, оканчивала училище там же, потом консерваторию. И с детства мама все время водила нас в Московскую консерваторию. Сидя на фортепианных концертах, я пересчитывала все органные трубы и портреты великих композиторов, развлекая себя таким образом. Моя сестра Нино была по-настоящему талантлива и с 5 лет серьезно занималась музыкой, меня же определили в музыкальную школу, потому что не с кем было оставить дома. Поскольку я играла так себе, то на классных вечерах мне обычно доверяли только объявлять: «Выступает…  исполняет… »

Юность — это, безусловно, ВГИК, куда я поступила в 17 лет. Абсолютно чудесное чудо. Улица Вильгельма Пика; курс, на котором были всего две девочки, остальные 14 человек — мальчики; стоянка за институтом, где меня и мою единственную сокурсницу Иру Гедрович наши ребята учили водить машину. Студия Горького, куда можно было перелезть через забор. Столовая — точка, где можно прослеживать чьи-то влюбленные взгляды, якобы не замечая таковых, но возвращаясь туда снова и снова, чтобы «случайно» столкнуться с «заинтересованным лицом». Гриль-бар в соседней от института гостинице «Турист», где считалось очень понтово заказать себе турецкий кофе. А в коридорах института — легенды: Баталов, Соловьев, Джигарханян, Хуциев, Кулиш и Полока. Любимейший институт подарил мне другую Москву.

А еще юность — это Ордынка и Замоскворечье, потому что моя студенческая компания, в которую волею судеб входили Фекла Толстая, на тот момент она училась в университете на полониста, Аня Ардова — она была в мастерской Гончарова в ГИТИСе, Женя Митрофанов, ныне отец Димитрий Рощин, а тогда Митя Рощин, мой хороший друг, который учился у Сергея Александровича Соловьева, и многие другие. У нас была огромная, необыкновенная компания. Ахматовский дом на Ордынке, на втором этаже этого дома снимал дворницкую Митрофанов. Поскольку не работал звонок, то, приходя туда, мы бросались камешком в окно, чтобы Женька открыл дверь. Там мы все и собирались — совершенно чудесно, кого только не было: от Отто Зандера (легенда любимого фильма «Небо над Берлином»), который приезжал сниматься в «Трех сестрах», до Ани Михалковой и Ники Турбиной. Там мы, как ни странно, играли в шахматы, танцевали и, по-моему, ничего крепче вина не пили — мы были очень трогательные и детские в этом всем. Эта наша замечательная ордынская компания — моя юность. Как-то несколько лет назад мы собрались там — квартира уже принадлежит нашему Жене Митрофанову. И я, конечно, не знала код и по привычке кинула снежком в окно второго этажа. Мне сразу открыли дверь. И я поняла, что, несмотря на то что прошло столько лет, все привычки остались.

Про московские клубы…

Митя Рощин с ныне покойным Костей Котляровым устроились работать в клуб «Пилот» рыжим и белым клоунами, таким образом, мы имели возможность беспрепятственно туда приходить всей компанией. Как-то раз на спор все наши мальчики побрились наголо — по-моему, проиграли в шахматы. Случилось это еще и потому, что в нашей компании появился модный электрический станок. Проиграв кому-то, первым наголо побрился режиссер Федор Торстенсен, потом Митрофанов, после Жора Шенгелая, затем Митя Рощин. Когда пришла Аня Ардова и увидела наших лысых мужчин, то тоже взяла и побрилась наголо, совершенно забыв, что у нее главная роль в спектакле «Чума на оба ваши дома!» в театре Маяковского. Для нарочитости образа Аня надевала на лысую голову повязку на глаз, как у Кутузова, и красила губы ярко-красной помадой. В то время проходил первый фестиваль клипов и рекламы «Поколение», одно из мероприятий было в «Пилоте». У меня, как у режиссера клипа, было только одно приглашение. Но мы никогда не ходили по одному. Когда охранник увидел мое сопровождение — странных бритых юношей и девушку с повязкой на глазу — мгновенно открыл заграждение, а я просто произнесла фразу: «Это со мной». Очень странная, безумно веселая компания.

Нелюбимые и любимые районы…

К сожалению, Москва настолько большая, что есть районы, которых я просто не знаю. А когда я чего-то не знаю, я боюсь. Будто еду в другой город. Не сомневаюсь, что среди незнакомых мне районов наверняка есть абсолютно чудесные. Но мне непривычно — я человек центра, люблю прогуливаться пешком. Мои закоулочки — арбатские переулки, Никитская, Спиридоновка, Ордынка, Пятницкая, Новокузнецкая. Жаль только, что закрыли много проходных дворов.

Тогда можно было, гуляя по набережной Замоскворечья, наткнуться на окна фабрики, где делали маленькие джемы для «Аэрофлота». Помню, как однажды очень голодные, после института, мы, одурманенные этим запахом, заглянули в окошко фабрики, и милые тетушки-работницы через форточку отсыпали нам несколько пачек горячего свежеупакованного джема. Чудесная, добрая Москва, где в любую дверь можно было зайти со студенческим билетом и фразой «Я студентка режиссерской мастерской и снимаю кино» — и тебя пускали, наливали чай, тогда не нужно было просить разрешения на съемки.

Помню, как мы все стояли в 1991 году около Белого дома, где встречались со своими родителями: мои родители сказали, что они работают допоздна, а я соврала, что задерживаюсь в институте — в результате мы все встретились около Белого дома.

Может быть, ощущение вязкого счастья связано с тем, что это юность. Сейчас есть другая Москва, которая, наверное, так же любима молодыми людьми, но совершенно по-другому.

Повторюсь: моя Москва была безумно добрая. У моей крестной Наны Деисадзе на улице Рылеева (ныне Гагаринский переулок) была художественная мастерская в деревянном доме рядом с церковью. Я всегда знала, что могу постучаться в дверь, мне откроют, и, в каком бы я составе ни пришла, нас напоят-накормят. Этот деревянный домик есть до сих пор. Но нет того запаха: запаха хачапури, смешанного с запахом масляных красок — что-то для меня уникальное, запах моей Москвы.

Или, к примеру, мой дядя, замечательный детский врач-травматолог Вахтанг Немсадзе, он 40 лет был главным детским московским травматологом и вел передачу «Мамина школа». Естественно, по любому поводу, при малейшем недомогании, мама тут же вела нас с сестрой или в Филатовскую больницу, где работал дядя, или к нему домой в Гнездниковский переулок с воплем: «Что-то случилось, такого никогда не было!» Дядя Вахтанг говорил: «Кастрюля, что ты опять нагнетаешь! Все с ними хорошо». Дядя Вахтанг, тетя Марианна, этот знаменитый дом Нирнзее — бывшая офицерская гостиница в Гнездниковском переулке, где на первом этаже было кабаре «Летучая мышь» — это та Москва, которую я всегда любила.

Я не могу сказать, что значит «москвич»…

Я очень не люблю псевдомосковский акцент, в который играют люди, приезжающие сюда, не люблю деление на москвичей и ленинградцев — мне кажется, это такая неправильная тема. А москвич — человек, которому в этом городе комфортно. Но это состояние же и может меняться, иногда Москва бывает для меня очень комфортной, а иногда нет. Это нормально. Так происходит — люди меняются.

Нет понятия, что москвич — архетип. Вообще Москва — это, наверное, не город, а целая страна, которая точно так же делится на свои города: есть город Чистые пруды, Патриаршие пруды, Юго-Запад, Динамо, Дмитровка, Сокол…  Да, Москва, безусловно, как страна — слишком большая и слишком разная.

И сразу определяешь по фразе «Я с Москвы», что этот человек никакого отношения к нашему городу не имеет. Хотя сейчас принята идиома «С Москвы…  С Патриков». Мне вообще не нравятся новые фразы, которые начинают возникать: «на районе» — неприятное выражение.

И не нравится многое происходящее в городе: то, как стали выглядеть те же Патриаршие сейчас — это был чудесный центральный спальный район, очень спокойный, а сейчас я чувствую себя неловко, когда выхожу там на улицы и вижу происходящую ярмарку тщеславия — кучу каких-то наряженных барышень и юношей на спортивных автомобилях, изображающих собой местных жителей.

Меня раздражает некоторая происходящая пластмассовость, при том что Москва стала безумно чистой, местами стерильной. Раздражает безвкусица: венки, арки из пластиковых цветов. Мне очень хочется, чтобы Москва определилась со стилем. Это важно. У нее есть свой стиль — и его надо придерживаться.

Сейчас я живу…

Я все еще живу в Большом Ржевском переулке. Но вообще я уже давно живу на две страны, потому что такой же мой родной город — Тбилиси, хотя я не родилась и не жила в Грузии. Теперь я бываю здесь достаточно часто, последние лет двенадцать я провожу время и там, и там.

Это настолько разные города, в первую очередь климатически, что их невозможно сравнивать. Но вообще любой город — это люди. Мне хорошо в любом месте, где я люблю людей. К сожалению, за последние несколько лет их становится там все меньше. И я очень переживаю, что моих людей в моем городе почти не осталось: многие переезжают, многие уходят, многие умирают. Я переживаю и хочу, чтобы этот город сохранился моим, хотя он уже давно не тот, каким он был в моей юности. Ладно, не буду вдаваться в пессимизм. Но Москва — это Москва, Тбилиси — это Тбилиси, Париж — это Париж. Их нельзя сравнивать, это абсолютно разные даже не города — страны!..

В 2022 году я сняла фильм «Сказки Гофмана»…

Продюсером была моя хорошая подруга и киносоратница Катя Филиппова, в фильме снимались потрясающие актеры Женя Цыганов, Катя Вилкова, Максим Стоянов, ну и, конечно, Аня Ардова.

Это история про конец 1990-х — история, наверное, имеющая отношение к моей юности, ко мне, да и вообще ко всем женщинам и мужчинам. Не буду рассказывать подробности. Надеюсь, в ближайшее время этот фильм увидят зрители, я очень дорожу этим проектом.

Я недавно закончила эту картину, а сейчас нахожусь в процессе написания другого сценария и мечтаю о театральной постановке. «Как рассмешить Бога — рассказать ему о своих планах!»

Фото: Persona Stars