В конце июня в Москве на Мясницкой, 24/7, стр. 2, открылся Музей нонконформизма. Это большое событие, но открытие прошло тихо, а о музее мало что известно. «Москвич Mag» поговорил с основательницей музея — галеристом и коллекционером Надей Брыкиной.

Давайте напомним историю создания Nadja Brykina Gallery, где вы 13 лет выставляли нонконформистов. Почему тогда вы решили открыть галерею в Москве?

Открытие галереи в Москве было связано с тем, что мы к тому моменту уже представляли художников-нонконформистов в Швейцарии, и я заметила, что наши соотечественники о них вообще ничего не знают. Выставки проходили в Цюрихе, где довольно много публики из России, но они никогда не слышали об этом искусстве. Поэтому и возникла идея организовывать выставки в Москве. Для галереи нашли подходящее пространство на Мясницкой. В этом доме раньше располагались общежитие и квартиры преподавателей Строгановки. Стены этого здания начиная с конца XIX века в течение многих десятилетий впитывали в себя дух творческих поисков. Чтобы сохранить нашу историю и продолжить культурные традиции, мы начали знакомить публику с последующими поколениями художников, так называемыми шестидесятниками, в свое время обделенными вниманием. Это были свободные и сильные натуры, которым удалось выработать абсолютное безразличие к славе и материальным благам, погасить амбиции и исключить конъюнктурность.

Коллекцию я стала собирать в начале 1990-х. Мне был важен не только высокий художественный уровень работ. Вся коллекция складывалась на глубоких духовных связях с авторами: меня интересовали их судьбы, их истории, мне хотелось бесконечно всматриваться в их картины, вслушиваться в их необычные рассказы, от которых душа наполнялась эмоциями, а разум — бесконечными вопросами. Наши отношения строились на дружбе и понимании.

Мне всегда были интересны художники, которые жили в России и не собирались ее покидать. Эти художники себя не продвигали. Они чувствовали себя чужими не только в официальных художественных кругах, но и среди представителей андерграунда. Этих авторов в то время не только не знали зрители, но и они сами не знали друг друга. Например, в 2006 году на выставку московского художника Марлена Шпиндлера в Цюрихе приехал его коллега и ровесник скульптор Андрей Красулин из той же Москвы, и оказалось, что Красулин ничего не знал о Шпиндлере, потому что Марлен 15 лет промыкался в ссылках и тюрьмах и его никто не выставлял. Тот же самый Красулин ничего не знал о Михаиле Матюшине, русском авангардисте, одном из создателей направления, названного «органикой».

Как-то в 1980-х Андрей оказался в запаснике Третьяковской галереи по своим делам и там впервые увидел произведения, которые имели сходство с его работами. Это были работы Матюшина — таким образом он узнал об авторе. Получалось, что мы старались показать этих художников на Западе, чтобы там их полюбили и оценили, а в России о них ничего не знали. Как после этого не создать галерею в Москве?

И тогда же вы начали выпускать книги?

К сожалению, в то время не было практически никакой информации, никаких изданий. Когда мне нужно было составить первые книги, я думала, что мне помогут искусствоведы, а они говорили: «Если хотите, мы можем написать статью, а рыться в архивах, находить структуру — это работа черная, мы этим не занимаемся». Хотя время было сложное, и оплата была нормальная. Но никто не хотел. Отступать было некуда, и мне пришлось заниматься этим самой. Интуитивно, по старинке наклеивала изображения на листки бумаги, чтобы легко можно было все разложить на плоскости. Надо было прочувствовать автора, его душу, ход его мыслей, все увидеть и сравнить, понять развитие языка художника. Так рождались наши издания. Очень благодарна дизайнеру Николаю Штоку, с которым мы уже 30 лет вместе работаем и смогли издать около 30 каталогов, монографий на четырех языках.

Как галерея переродилась в музей?

Когда я начала собирать коллекцию, делать выставки и выпускать книги, которые рассказывали об истории искусства этого периода, об условиях, в которых эти художники жили и работали, нащупывая свой путь в искусстве, у меня появилась мысль о создании некой институции, выполняющей функции музея. Но друзья в Швейцарии мне говорили: «Вот есть музей Пикассо в Люцерне, там представлено 40 работ художника, их все один раз посмотрели и больше туда не приходят. Нужна галерея, чтобы было движение». В 2006 году была создана галерея, но оставалось чувство, что все это надо сохранять, а не продавать. Музейщики, художественные критики, которые посещали выставки наших художников в Цюрихе, отмечали высокий художественный уровень экспонированных работ и часто говорили, что у нас не просто галерея, а настоящий музей. Но тогда я не могла и мечтать о музее. Казалось, что не хватит сил и смелости, да и само слово «музей» меня тогда просто пугало.

Следующим шагом стало создание в 2018 году в Москве некоммерческой организации — фонда поддержки современного искусства. Это было логичное продолжение нашей деятельности, несмотря на обтекаемость этого определения. Благодаря фонду стало легче договариваться с государственными музеями о проведении выставок.

Потом начался коронавирус, всех заперли по домам, люди обозлились, настроились друг против друга. В мире сложилась странная ситуация, а в прошлом году стало еще больше неопределенности. На Западе резко заговорили об отмене русской культуры. Не надо забывать, что в советское время шестидесятников уже запрещали у себя на родине.

И все эти обстоятельства, как ни странно, подтолкнули меня к созданию музея. Появилось сильное внутреннее сопротивление и обостренное чувство ответственности. Надо было отстаивать свои позиции: сохранить определенный пласт нашей культуры, память о тех сильных и мужественных людях, многие из которых ушли в мир иной. Понятно, я и сама не молодая и не грех было бы побольше отдыхать, но совесть не давала мне покоя. Разумеется, брать на себя дополнительную ответственность не хотелось. Но я понимала, что художники мне доверяли, что по жизни мне очень повезло с ними тесно соприкоснуться, и пока я еще жива, нам просто необходимо создать музей. Надеюсь, потом появятся другие люди, молодые, они продолжат идею. Но начинать надо немедленно.

Я подала документы на регистрацию музея, думая, что с таким названием его все равно не зарегистрируют. Но Музей нонконформизма зарегистрировали, теперь надо работать дальше.

Расскажите о первой выставке.

Выставка называется «Нонконформисты. Из фондов музея», она будет открыта до конца сентября. На ней представлена группа художников, которыми я серьезно занималась всю свою жизнь. Это сильные авторы, которые, несмотря на все трудности, остались в России, потому что очень ее любили. Как, например, Марлен Шпиндлер, которого вдохновляли поездки по старым городам. Без России, ее природы, древнерусской иконописи, которая составляет глубинный духовный пласт культуры страны, он не смог бы творить.

В основном работы я выбираю сама. Я совершенно независимый человек, я ни у кого ничего не беру, все делаю на свои скромные средства. За долгие годы работы с определенными художниками у меня сложились свои чувства и понятия, не хочу, чтобы на меня кто-то давил или я переживала из-за того, что неудобно кому-то отказать.

За научное обоснование проектов я очень благодарна замечательному куратору и историку искусств Леониду Бажанову, много сделавшему для сохранения наследия художников-шестидесятников. На открытии выставки он сказал: «Музей, связанный с конкретной эпохой, имеет будущее в связи с многозначностью термина “нонконформизм”. Предстоит еще теоретически осмыслить, что это такое, понять, в чем его независимое существование, в чем разность несоответствия навязываемой форме. Что такое художественный, интеллектуальный и духовный нонконформизм».

Вы налаживали международные культурные связи, привозили европейцев в Россию?

В свое время, когда в Цюрихе проходили выставки Шпиндлера, все так увлеклись Россией, что сюда стали приезжать. Мы даже организовывали путешествия на Север, на Соловецкие острова, по Золотому кольцу — во Владимир, Суздаль. Это были путешествия по следам Марлена Шпиндлера. Много иностранных гостей приезжали на выставки, организованные нами совместно с различными государственными музеями, например с Музеем архитектуры в Москве, с Русским музеем в Петербурге.

Даже сейчас, когда я сказала друзьям в Швейцарии, что у нас открывается музей, некоторые загорелись желанием приехать, несмотря на всю ситуацию. Надо налаживать культурные связи, несмотря на все трудности. Искусство должно быть выше всякой политики. Оно помогает найти взаимопонимание. Сейчас это особенно важно.

Вы знаете про музей нонконформизма в Питере?

В Петербурге есть Музей нонконформистского искусства. Нам хотелось бы взять более широкую тему: нонконформизма в целом. Сейчас во всем мире со всех сторон оказывается сильное давление на людей и идет жесткая дегуманизация общества. Мы хотим каким-то образом противостоять этому.

Когда музей начнет работать в полную силу, мы будем делать не просто выставочную, но и лекционную программу. Причем не только в Москве: мы хотим показывать этих художников в регионах. У нас есть опыт, на базе фонда мы проводили выставки в Рязани, в Костроме. А сейчас в июле у нас будет выставка Игоря Новикова во Владимире и презентация монографий всех художников, которыми мы занимаемся. А в следующем году мы планируем серию групповых выставок в разных городах, например договоримся с музеями во Владимире, Ярославле и Костроме.

Расскажите подробнее о ближайшей выставке Игоря Новикова во Владимире.

Игорь Новиков — более молодой представитель нонконформизма. Он не является шестидесятником, но продолжает идеи, которые были заложены советскими нонконформистами. На выставке будут представлены его живопись и скульптура. Художник соединяет символы классического наследия с другими знаками, своими пиктограммами, к идее которых пришел еще в 1980-х. На выставке, которая откроется 19 июля в государственном художественном музее во Владимире, будет представлено около 70 работ разных периодов этого автора.

Я знаю Игоря Новикова более 25 лет. В 2012 году мы сделали его большую выставку в галерее в Цюрихе, о нем тогда много писали в прессе.

Художники — люди чувствительные и порой могут предсказывать события. Перед той выставкой был такой момент: уже сделали экспозицию, повесили все работы, и мы с Игорем пошли посмотреть по залам, все ли в порядке. Дошли до работы «Лыжник», где на горе был изображен череп. Я спросила у Игоря, что это означает. Игорь спокойно ответил, что в мире будут изменения. И потом как раз были Олимпиада, Крым и все, что было дальше.

Нонконформисты — сложные люди. Они могут и нагрубить, если что не так, но они честные, настоящие, сильные люди, и нужно иметь уважение к тем, кто идет своим путем. Игорь Новиков как раз один из таких.

Почему изначально вы стали заниматься именно нонконформизмом?

В жизни каждого человека можно выделить некие вехи, которые как бы предопределяют, а иногда и определяют его судьбу, задают интенсивность и плотность отпущенного времени. Наклонности, пристрастия, система ценностей. Многое зависит от тех, кого человек с детства любил, с кем дружил. Многое определяет страна, эпоха и место, где появился на свет. Меня многому научили эти мои художники.

Сначала про нонконформизм я даже не думала, меня в принципе интересовало искусство. Я собирала коллекцию и много времени проводила с разными художниками. И я видела, что настоящие художественные вещи рождаются в каком-то сопротивлении. Тот же самый художник мог бы хорошо прожить и заработать, а он искал себя, шел своим путем и ничего за это не получал.

Моя юность пришлась на советское время. Мне думается, что нонконформизм оказался возможен только благодаря тому, что был Советский Союз: с одной стороны, власть запрещала все левое искусство, а настоящие творцы оказывали этому сопротивление. С другой стороны, социалистический строй кормил всех как мог: не пармезаном с моцареллой, а простым сыром и колбасой, завернутой в грубую оберточную бумагу. Пусть не было больших квартир, но у каждого была какая-то жилая площадь. Марлен Шпиндлер уезжал на пару недель во владимирские земли с тремя рублями в кармане и создавал там свои непревзойденные шедевры.

Художник Юрий Савельевич Злотников рассказывал: «Конечно, интересовало и то, что творилось на Западе. У меня был близкий друг, одноклассник Володя Слепян…  В годы оттепели он решил уехать и сделал это в 1957 году. Когда его провожали, у меня было ощущение, что я остаюсь в каком-то лагере, а человек вырвался на свободу. А самому мне казалось, что за границу уехать — это как на Луну. Здесь у меня шла работа, удивительные вещи, ничто не мешало работать. Говорят, вот сталинская эпоха. Да ничего подобного. Да, меня не выставляли, но никто не влезал в мое творчество. Я был предоставлен себе, культуре, ходил в библиотеку, активно участвовал в творческих вечерах, громадное значение имела для меня музыка…  Не могу сказать, что я чувствовал себя зажатым. Все вокруг было очень интересно, захватывающе».

Мы со Злотниковым дружили. Я приходила к нему в гости, он обычно готовил гречневую кашу, покупал булку. И это были такие замечательные встречи: ничего не надо было, кроме общения. Жизнь была, с одной стороны, простая, с другой — глубокая, настоящая, с теплыми человеческими отношениями. Не было такой зависти, злобы и ненависти, как сейчас. Эта эпоха и дала нам советских нонконформистов.

Этой философии близки и их непосредственные ученики, как, например, художник Михаил Крунов, который считает, что время движется по своим законам, но художник часто опережает свое время.

А кто еще?

Владимир Андреенков после окончания Суриковского долго искал свой путь в искусстве. Он пришел к своим абстракциям не сразу и не случайно. Он все дальше уходил от реалистической фигуративности в сторону полной условности обозначения.

Сильный и жизнелюбивый художник Борис Отаров, прошедший всю войну, несмотря на серьезные ранения, говорил: «Не ищите смысла жизни. Его никто не знает. А решайте задачи, которые ставит перед вами жизнь».

Творчество Владимира Соскиева обращено к сокровенным чувствам, о которых скульптор говорит скупо и сдержанно, однако точно, заставляя зрителя сопереживать.

Художник Алексей Каменский в течение 15 лет делал иллюстрации к стихам русских и французских поэтов, но об этом практически никто не знал. Как-то я пришла к нему в мастерскую смотреть его живопись и увидела на полу листочки, поинтересовалась, что это. Он объяснил, что хотел сделать маленькую книжечку: с одной стороны иллюстрация, с другой — текст, но оказалось, что никому это не надо, никого это не интересовало. Я стала смотреть и увидела, что можно сделать не только книжечку, но очень важный проект, правда, над которым пришлось долго работать, провести много времени в библиотеке Сорбонны. Получились две серьезных книги: одна 340 страниц с текстами, а вторая 612 страниц с историей каждой иллюстрации.

Я много занималась Марленом Шпиндлером. Поражает внутренний мир этого художника: гордая неукротимая личность, изумляющая дикостью, почти безумием, исполненная своеволия. Со временем становится все более понятным мир его живописи, населенный самыми разными образами — затейливыми и простыми, фантастическими и реальными. Это мощный художник, а о нем мало кто знает — из-за того, что он три раза сидел, так как не укладывался в прокрустово ложе советской морали. После освобождения из заключения художник перенес инсульт и оказался на десять лет прикованным к постели. Жизнь была сложной: непростые 1990-е годы, но он все равно не продавал свои работы, не хотел с ними расставаться.

У этих людей был определенный характер. Таким упрямым был и Юрий Злотников: он очень скромно жил, но свои работы тоже не продавал. Вы бы попробовали купить у Юрия Савельевича работу в то время! Он вообще не хотел никому продавать. Кстати, Злотников меня тоже подтолкнул к музею. Когда я покупала у него работы, он мне сказал: «Надя, вы только не продавайте важные работы, пусть они будут у вас». Я ему обещала их сохранить.

Вот так они на меня еще тогда возложили ответственность, и я стала идти к тому, чтобы создать музей. Они достойны того, чтобы их работы увидели. Когда другие люди их увидят, они тоже почувствуют эту силу.

А какие задачи вы ставите перед музеем?

Главная задача музея сейчас — познакомить зрителей с нонконформистами-шестидесятниками и сохранить этот пласт нашей культуры.

Сейчас со всех сторон столько ограничений, что должны появиться новые нонконформисты.

Нонконформизм рождается, когда человек сопротивляется, когда он пытается сохранить свою свободу и индивидуальность. Как говорил один из ярких представителей нонконформистов-шестидесятников Игорь Вулох, «я — человек свободный, я не связан никакими обязательствами, я могу завтра все перечеркнуть, и никто не будет меня корить».

Каждый хочет видеть и творить, как он видит и чувствует, а не как его заставляют. Сейчас во всем мире это очень актуально.

Какие планы у галереи в Цюрихе?

Сейчас идет выставка Марлена Шпиндлера «Фантазии на мешковине». Хотелось бы тоже перевести галерею в формат музея. Не знаю, получится ли. Сейчас бы продержаться, как есть.

Фото: предоставлено пресс-службой Музея нонконформизма