В России проживают около 120 тыс. чернокожих. В советские годы в страну приезжали студенты из африканских стран социалистической ориентации. В 1990-е этот поток почти иссяк, но с началом нового века началась новая волна эмиграции из африканских стран. Сейчас чернокожие активно осваивают в Москве массовые профессии. Часто они раздают на улицах рекламные листовки или приглашают прохожих зайти в бары или рестораны.

Траоре

— В какой-то момент мне стало просто интересно, что в городе появилось много молодых черных ребят, которые между собой говорят по-французски, — рассказывает москвич Даниил Кашницкий. — Я учил этот язык в университете, но мне не хватало практики. Вначале я хотел просто обновить языковые навыки. И как-то разговорился около метро с парнем по имени Траоре.

Выяснилось, что тот приехал из Кот-д’Ивуара, бывшей французской колонии, которую раньше называли Берегом Слоновой Кости. Даниил, как и большинство россиян, не знал об этой стране почти ничего, кроме названия. Выяснилось, что там происходит очень бурная, хотя и малопонятная политическая жизнь. В 2010-м первые за десять лет президентские выборы вылились в политический кризис, который усилил религиозные, этнические и племенные противоречия и привел к гражданской войне. В крупнейшем городе страны, четырехмиллионном Абиджане, шли бои с применением тяжелой техники и авиации. Международный комитет Красного Креста предупредил, что мегаполис оказался на грани гуманитарной катастрофы. Многие жители Кот-д’Ивуара бежали из страны. Одним из них и оказался новый знакомый Даниила.

До войны Траоре был футболистом. Он играл за частный клуб второго дивизиона и по африканским меркам неплохо зарабатывал. К тому же его семье принадлежала небольшая лавка на окраине Абиджана. Но теперь лавку разграбили, а национальная конфедерация футбола перестала функционировать. «Многие ивуарийцы бросились в Россию только потому, что сюда было просто купить месячную туристическую визу, — говорит Даниил. — Российские консульства в Африке часто просто торгуют такими визами».

Траоре на тренировке, справа — футбольные бутсы, которые отправляют в сибирский интернат

Уехать в Россию оказалось просто, а вот освоиться в ней — гораздо сложнее. Стать в нашей стране официальным беженцем почти невозможно. Если на Западе миграционное ведомство работает как конвейер и каждый соискатель идет от этапа к этапу автоматически, то у нас человек должен сам разобраться, куда идти, какие документы собирать, как обосновывать свое прошение. Процедура очень запутанная и требует юридических знаний, а статус беженца получают менее 1% соискателей. Траоре был едва грамотным 22-летним парнем из бедной африканской семьи. Он хорошо говорил по-французски, но практически не умел читать и писать. По-английски (и уж, конечно, по-русски) не знал ни слова. Неудивительно, что он не справился и быстро оказался на улице — без денег, с просроченными визами. Но дорога домой для него была закрыта.

Когда Кашницкий познакомился с Траоре, тот был в отчаянном положении, впрочем, вполне типичном для многих беженцев. Он жил в съемной квартире вместе с 25 другими африканцами на окраине Бутово. Документов у него не было. Работал он нелегально, преимущественно уличным промоутером пиццерии. Платили за это 100 рублей в час. На дорогу до работы и обратно уходило по три часа. Заработка едва хватало на аренду и еду. Каждую зиму он простужался и тяжело болел. Часто Траоре задерживали полицейские.

— У него от постоянной работы на улице, видимо, упал иммунитет, — говорит Даниил, — и он заболел какой-то жуткой болезнью вроде брюшного тифа. Он не мог работать, лежал в полной нищете. Друзья иногда собирали ему по 100 рублей на хлеб. Однажды он пошел в аптеку, а в это время как раз проходила одна из кампаний по отлову нелегалов, и его задержали. Он позвонил мне, чтобы я помог с переводом. Я стал убеждать полицейских отпустить парня, а они мне говорили, что им нужно отчитаться определенным числом задержанных. Они все время спрашивали, мол, а мы Эболой от него не заразимся? Надо было сказать, что заразятся…  Но как-то удалось их уболтать, и Траоре тогда отпустили. Но бывало, что полицейские заводили его в какой-то закуток и просто обчищали карманы.

В такой ситуации сложно изменить свою жизнь без чужой помощи. Элементарное выживание отнимает все силы. Траоре никогда не знал, что будет есть через месяц или где найдет работу через неделю. Перспектива планирования сжималась в точку. Сил думать о том, как легализоваться или выучить русский язык, просто не было. Завтра для него не существовало — вся энергия уходила на то, чтобы пережить сегодня.

Одежда для африканцев

Разговор у метро, который начался с любопытства и желания потренировать французский, закончился тем, что Кашницкий вдруг понял, что не может так просто развернуться и уйти.

— С 10 до 16 лет я жил в Израиле, — объясняет Даниил. — И там я на себе отрабатывал модель «чужого». Здесь с детства мне все говорили, что я еврей, а там я оказался русским. Меня все время спрашивали: «А ты обрезан? А когда тебе будут делать обрезание?» От подобных вопросов у меня сформировалось ощущение собственной второсортности. Эта грань между местными, которые чувствуют себя комфортно в своей стране, и людьми, которым общество все время указывает на то, что они чужаки, люди второго сорта, была очень чувствительной.

Прошло много лет, и теперь Даниил был дома. У него была семья, квартира, работа. А этот африканец стоял в легком свитере на ноябрьском ветру и раздавал листовки, чтобы не умереть с голоду. «Первое, что пришло мне в голову, это собрать теплую одежду на зиму. И я кинул клич у себя в фейсбуке». На призыв откликнулось больше людей, чем Даниил ожидал. Скоро для сбора этой «гуманитарной помощи» потребовалось отдельное помещение. «Я работал в офисе в центре, куда люди привозили теплую одежду или обувь, а потом приезжали африканцы и забирали ее, — рассказывает Кашницкий. — Коллеги поначалу иронизировали: “Опять штаны для своих негров привез?”».

Но были и другие неожиданные реакции. Даниил вспоминает, как на очередной призыв отреагировал его бывший однокурсник, человек националистических взглядов, который не пропускал ни одного «Русского марша». И вдруг он откликнулся, привез кучу своих свитеров и курток для нелегалов из Африки, оставил их в углу офиса и уехал восвояси, словно в этом не было ничего необычного.

— Я продолжал жить своей жизнью, работать, заниматься семьей, — говорит Даниил, — тратил на свой волонтерский проект, может, час в день. Но когда я рассказывал о нем в социальных сетях или в обычных разговорах, видел, как люди вокруг меня меняются. Как мой приятель-националист, который увидел в ребятах из Кот-д’Ивуара таких же людей, как он сам. И это понимание изменило его. Это было очень круто.

Кашницкий собирал одежду для ивуарийцев три зимы подряд. Африканцев в разы меньше, чем мигрантов из бывших советских республик, у них нет сильных землячеств, они гораздо хуже интегрированы в российское общество и с точки зрения языка, и на уровне социальных связей и навыков. Поэтому они сталкивались с самой сильной изоляцией и часто оказывались на дне общества.

Даниил начал помогать и другим ивуарийцам восстановить документы, находить работу и необходимые вещи и искать языковые курсы. Он рассказывает, как Траоре поехал на свой первый урок. «Он не доехал. У “Проспекта Мира” его остановили менты. Это было накануне чемпионата мира по футболу, и полиция проводила профилактические рейды. Они тогда избили Траоре, и он так и не дошел до школы». И все же наметился прогресс. Медленно, но африканцы осваивали социальные навыки. Последние пару лет Траоре, например, летом подрабатывает детским тренером по футболу — Даниил помог найти желающих заниматься.

Когда Траоре раздавал листовки рядом с РУДН в Коньково, он часто встречал девушку, которая каждый день проходила мимо него по дороге из общежития. Они начали общаться. Долгое время Траоре боялся вступать в отношения. Ведь он всего лишь уличный промоутер, у него нет ничего за душой. Девушка приехала из крохотного поселка на севере Иркутской области. Когда они все-таки начали встречаться, им было особенно некуда ходить, и они часто просто катались в троллейбусе, вспоминает Даниил. Но пазл все же сложился: сегодня у пары трое детей. Траоре получил разрешение на временное проживание и наконец перестал быть нелегалом. Помимо уроков футбола он работает в мастерской деревянных игрушек, и молодая семья кое-как сводит концы с концами.

Траоре с женой и детьми

Как ни странно, многие африканцы часто становятся российскими патриотами. Даже те, кто в конце концов уезжает из России, обычно вспоминают о ней с большой теплотой, хотя что они здесь видят, кроме тяжелой работы, унижений и полицейских «уазиков»? Хотя на фоне их родины Москва выглядит выигрышно. «У вас мало дерутся, мало насилия», — говорит Траоре. Но, может быть, этот странный патриотизм рождается благодаря той небольшой, но неожиданной порции человеческой доброты, которую они получают от таких, как Даниил Кашницкий.

«Если африканцы сталкиваются с нормальными, адекватными, отзывчивыми русскими людьми, — говорит Даниил, — они сразу начинают верить, что здесь все совсем не плохо, никогда не забывают этого и ценят больше, чем мы можем себе это представить».

Дети из Сибири

— А твою жену не раздражало, что ты тратишь столько времени и сил на «каких-то африканцев», вместо того чтобы посвятить их семье или заработку? — спрашиваю я.

Жена относилась к этому волонтерству с полным пониманием и поддерживала Даниила: «Она была только против того, чтобы я приводил своих африканцев ночевать к нам домой». В момент, когда Кашницкий познакомился с Траоре и начал помогать африканским мигрантам, у него самого было двое маленьких детей. Я говорю, что его жене надо было поставить памятник за терпение, понимание и поддержку. Даниил соглашается, но добавляет: «Я тоже старался ее поддерживать».

— В чем же это, к примеру? — спрашиваю я.

Оказывается, у Наташи тоже был свой проект. И однажды, пока Даниил собирал вещи для замерзавших африканцев, настала пора осуществить и его.

— Моя жена с детства хотела иметь приемных детей. Я был не сильно этим увлечен, но она попросила сходить с ней в школу приемных родителей. А еще через два года, в 2016-м, мы поехали в Сибирь за дочкой. Для Наташи это тоже было как волонтерство. Как она терпела моих африканцев, так и я решил быть с ней в ее проекте.

Даниил с Наташей остановились на анкете шестилетней Алены из Забайкалья. Когда-то в тех краях мыли золото, но когда прииски закрыли, таежные поселки охватила эпидемия безысходного пьянства. Алена была вторым ребенком из четырех в неблагополучной семье, которая жила в развалюхе в бывшем совхозе на окраине городка, затерянного в поросших лиственницами сопках. Дети были предоставлены сами себе, и еще до того, как их мама умерла, они научились сами добывать и заваривать себе «дошираки». Потом их забрали в детский дом.

— Обычно детей стараются не разделять, — говорит Даниил. — Но у Алены были проблемы с глазами, ей сделали операцию и отправили в интернат для слабовидящих. Так она отцепилась от своего брата и сестер. Тех довольно быстро усыновили. Алена дольше всех прожила в детдоме, пока не уехала к нам. Прошлым летом мы с ней ездили навещать ее брата и сестер.

Даниил говорит, что у них с женой сразу получилась «хорошая история» с Аленой. «Она как-то сразу увидела в нас родителей и смогла нас полюбить, и мы смогли ее полюбить». А вот их сын Саша первые два-три года сильно ревновал свалившуюся на него сестру: «Саша воспринял ее в штыки. Потому что когда Алена к нам пришла, она сразу переключила Машу, нашу младшую, на себя, а он вроде как остался один. У нас ушло три года на то, чтобы это гармонизировать. Но в этом году, когда мы взяли в нашу семью Максима, младших это окончательно примирило и сблизило друг с другом».

Шестнадцатилетний Максим жил в том же интернате, откуда пять лет назад семья удочерила Алену. Жена Даниила, Наташа, переписывалась сначала с персоналом, а потом с самим Максимом. В какой-то момент она предложила взять мальчика в их семью. Но Даниил колебался. «Я говорил ей, что не мечтаю иметь второго приемного ребенка, что мне вполне хватает Алены, что я не какой-то самоотверженный герой», — вспоминает он. Но Наташа ответила, что «Максим совершенно никому не нужен, и я хочу ему помочь». Пришлось согласиться: «Я ведь поддерживаю свою жену, я люблю ее».

Мальчика в 4 года сдала в детский дом родная мать. У нее были проблемы в жизни, подробностей Даниил не знает. Максим прожил 12 лет в интернате. «Он очень скромный по характеру мальчик, привык ко всему приспосабливаться, — рассказывает Кашницкий. — Много лет он был почти совершенно один, без близких, слонялся по окрестностям, лежал на диване, смотрел телевизор». Теперь он очень старается понравиться новой семье, делает все, что Даниил с Наташей ему говорят, поэтому с ним пока легко. Но взрослые отдают себе отчет, что однажды он расправит плечи и заявит о себе. «И это будет правильно. Но, может быть, к тому времени мы научимся вместе решать проблемы», — рассуждает Даниил.

Африка—Москва—Байкал

Мы сидим в кафе, и Даниил показывает мне фотографии на телефоне. Вот они с женой, вот его дети, родные и приемные, а вот они перед Новым годом встречаются с семьей Траоре. В «Граблях» за большим столом странная компания: африканец с Берега Слоновой Кости, четверо москвичей, трое, считая жену Траоре, сибиряков с Байкала и дети от смешанного брака.

— Слушай, — говорю я Даниилу, — вот мне, например, не хватает ресурсов на доброту. Жизнь наполнена стрессом, поиском работы, потом самой работой, семейными неурядицами, отпуском, политикой, черт-те чем еще. На то, чтобы помогать другим, будь они африканцами из Бутово или сиротами из сибирской тайги, просто не хватает сил, времени и денег. Этим занимаются богатые филантропы, которые усыновляют детей или жертвуют на благотворительность от пресыщенности. Ты богат?

Даниил отвечает, что у него действительно много «привилегий». Есть своя квартира в Москве. Правда, для большой семьи двушки мало, и они ее сдают, чтобы доплачивать и снимать трехкомнатную. Жена Наташа работает от случая к случаю, фриланс. «Сейчас ее главная работа — это Максим и другие дети», — говорит Даниил. Живут они от зарплаты до зарплаты. «Нам на все хватает. Летом есть деньги поехать на море или в путешествие. Мы обычно покупаем новую одежду, а не подержанную. Живем как обычная московская семья, то, что называют средним классом. Плюс мы еще получаем государственную поддержку на приемных детей».

Свою карьеру Даниил начинал в маркетинге. Но за пару лет тестирования потребительского восприятия брендов он полностью выгорел. «Это была травма больше, чем детство в Израиле в роли второсортного нееврея, — говорит он. — Я понял, что хочу сделать карьеру в общественных организациях, которые занимаются настоящими потребностями людей, а не прибылями международных корпораций». Несколько лет он работал в сфере общественного здравоохранения, координируя проекты борьбы с ВИЧ и туберкулезом. Но после знакомства с Траоре у него появился интерес к мигрантам. Он пошел учиться.

— Я занялся наукой в 35 лет, чтобы найти ответы на свои вопросы. Чтобы понять глубинные причины, барьеры в отношении иностранцев и стратегию их преодоления. Тема общественного здоровья во многом проявляет отношения власти и индивидуума. Потому что когда у тебя что-то заболело, ты наиболее уязвим. Это настоящая биополитика. И изучая мигрантов, работая с ними, можно найти ответы на вопросы, которые касаются каждого.

Сейчас Даниил работает в Региональной экспертной группе по здоровью мигрантов и на четверть ставки научным сотрудником в ВШЭ. Изучение двух комплексов уязвимости, болезни и миграции, помогло ему найти по крайней мере часть ответов на свои вопросы. Теперь у него есть своего рода теория, которая помогает научно объяснить необходимость того, что обычно называют добротой и милосердием. «Я не адепт теории малых дел, — говорит он. — Нужны системные изменения. Я пытаюсь показать обществу, что достаточно убрать репрессивные ограничения, чтобы люди могли здесь жить и лечиться, и это не будет стоить дороже. В конечном итоге это обойдется даже дешевле». Но пока благоприятное время для системных перемен не наступило, «нужно крутить это колесо», говорит Даниил. По его словам, в последние годы в России происходит настоящий ренессанс волонтерства. Тысячи людей приходят в благотворительные организации и социальные НГО, чтобы своими силами решать проблемы, которые не хочет решать государство.

— Эти тысячи людей, которые приходят в волонтерство, создают смычки между социальными классами, — излагает Даниил свою теорию. — Те, у кого есть социальные ресурсы, делятся ими с теми, у кого их нет. Потому что иначе неравенство становится не просто несправедливым, но и опасным. Это шеринг социального капитала. И он дает самым слабым и уязвимым шанс подняться, изменить свою жизнь. А тому, кто помогает, дает еще больше: когда ты видишь, что помог починить чью-то судьбу, это невероятно круто!

Во время интервью Даниил несколько раз повторял, что не считает себя подвижником или блаженным: «Я помню, когда был студентом в конце 1990-х, повсюду было очень много бездомных, которые спали на улице прямо в мороз. И я просто проходил мимо. Сейчас мне кажется это дикостью. Наверное, я сам изменился».

Изменился не только Даниил. Мир вокруг него тоже меняется. Например, когда Траоре стал тренером, ученики и другие игроки за мастерство игры стали дарить ему футбольные бутсы. Дома у него их накопилось пар сорок или больше. И они с Даниилом наладили отправку этих кроссовок в Сибирь, в интернат, из которого приехали Максим и Алена. Две огромные коробки с бутсами уже отправили, сейчас готовят третью. Бездомный беженец без документов, который раздавал листовки у метро и болел тифом, теперь сам делится с русскими сиротами. Социальный капитал и человеческое тепло теперь циркулируют по этой Байкало-Африканской магистрали.

Фото: Даниил Овчинников, личный архив Траоре