Конституционные поправки, предложенные Владимиром Путиным в январе, спровоцировали целую лавину разговоров о приближающемся конце эпохи, которая может смениться новой вне зависимости от того, хочет нынешний президент уйти или остаться. А начиналась эта эпоха, когда, сидя под новогодней елкой, Ельцин сказал свое ставшее мемом «Я устал, я ухожу» и передал ядерный чемоданчик начинающему премьеру Владимиру Путину. Кремлевские куранты били начало нового столетия, в которое страна вошла с новым президентом, новыми надеждами и новыми смыслами.

«Брат ты мне… »

Новые смыслы не замедлили себя обозначить, постепенно заполняя собой повседневность россиян. В 2000 на экраны выходит фильм «Брат 2», который обозначает идеологические контуры наступающей эпохи. Во-первых, Данила Багров перебрался из Питера в Москву. Питерские отныне будут действовать из Первопрестольной. Данила становится символом нового патриотического консенсуса. Русские отныне не признают своей онтологической второсортности. Наоборот, они претендуют на моральное и метафизическое превосходство: «Скоро Америке вашей кирдык. Вам всем козью рожу тут устроим. Понял?» — спрашивает он француза, которого принимает за представителя «вашингтонского обкома». Багров действует по правилам буржуазного Запада, борется за американские дензнаки, но хочет перераспределить их «по правде». Он убежден, что она заключается в традиционно русском предпочтении субъективно понятой справедливости закону и признанной иерархии. Новая Россия тоже не будет отрицать самих принципов глобального капитализма, но будет нарушать его правила, ссылаясь на ценности и претендуя на моральное превосходство.

Самая популярная газета страны «Комсомольская правда» суммирует складывающийся национальный консенсус в слогане своей рекламной кампании: «Путин — наш президент. Данила — наш брат. Плисецкая — наша легенда». Постерами с этой триадой новой русской идентичности заклеивают московское метро.

В августе 2000-го происходит одна из крупнейших техногенных катастроф в истории Москвы: горит Останкинская телебашня. На несколько дней прекратилось вещание большинства каналов в столичном регионе. Около 12 млн человек неожиданно соскочили с «останкинской иглы». На многочисленных рынках столицы граждане сметали видеокассеты, чтобы утолить боль из-за пропавшего телеэфира, а многие молодые и хрупкие сайты рунета обрушились благодаря резко подскочившему числу запросов.

После пожара башню отремонтировали, а оборудование заменили на более надежное. ТВ станет на долгие годы важнейшим оружием Кремля. Но могущество эфирных волн, с помощью которых власти могут контролировать сознание граждан, пугало только противников «психотронного оружия», которые проводили демонстрации, издавали газету «Резонанс» и мастерили шапочки из фольги. Московская интеллигенция зачитывалась эзотерическими пародиями Виктора Пелевина, который описывал всевластие творцов виртуальной телереальности в гротескном виде тайного культа аккадской богини Изиды, но о протестах не думала.

Пройдут годы, и в России станет модно говорить о борьбе партии телевизора с партией холодильника. Говорящие считали, что контроль власти над обществом держится почти исключительно на пропаганде и может быть подорван только экономическим кризисом, который, ударив по кошельку обывателя, разоблачит лживость официального оптимизма. Но тогда, в начале 2000-х холодильник был в коалиции с телевизором.

Первенство холодильника

Всего за два года до Путина, когда шахтеры стучали касками по брусчатке на Горбатом мосту, а десятки тысяч их товарищей участвовали в забастовках, демонстрациях и перекрытиях железнодорожных магистралей, на повестке дня стояла всеобщая политическая стачка.

Бастующие шахтеры у Белого дома, 1998

Но к началу века страну было просто не узнать. После почти десятилетнего падения экономики начался подъем: с 1999 ВВП страны растет ежегодно на 5-10% вплоть до мирового кризиса 2008 года. С конца 1998 до начала 2000-го втрое сократился объем задолженности по зарплатам бюджетникам. А сами зарплаты постепенно стали расти, особенно в Москве. Измученная катаклизмами 1990-х страна вздохнула с облегчением. Социальные и политические конфликты потеряли свою остроту. Начался повсеместный отлив гражданской активности.

Массы ушли в повседневную рутину, приняв неписанное правило нового социального договора: политическая апатия в обмен на растущее потребление. В первую очередь этот договор заработал в Москве. Здесь началась революция менеджеров. Новые поколения делают карьеры в растущих корпорациях. Главной локацией для человека из средних слоев становится офис. Им тяготятся и его ненавидят, но уйти от него удается немногим. «Менеджер среднего звена» становится главной фигурой социального ландшафта города со всеми своими родовыми особенностями: конформизмом, умеренностью и консюмеризмом. Просиживая день за днем в стандартных офисных интерьерах, и осваивая первые блог-платформы, эти люди составляют базовый уровень новой социальной экосистемы — ее «планктон».

Аполитичностью и лояльностью «планктона» питается крепнущая день ото дня вертикаль власти, благодаря ей же сокращается экологическая ниша публичной политики и хиреют оппозиционные парламентские партии.

Политика уступает место политтехнологиям. Место харизматичных популистов и народных трибунов занимают серые функционеры, которые проходят во власть благодаря дорогим электоральным кампаниям, обильно удобренным агрессивной рекламой и черным пиаром. На этой почве расцветает корпорация политтехнологов — профессиональных администраторов электоральных спектаклей. У этой касты есть свой серый кардинал — первый замглавы администрации президента Владислав Сурков. В его кабинет сходятся нити, ведущие во все уголки внутриполитической сцены. Он дирижирует крупнейшими СМИ, утверждает электоральные списки системных партий, контролирует каждую предвыборную кампанию. Из всех жанров парламентская политика больше всего напоминает театр марионеток.

Идеологическая борьба и молодежь

Но остается место и для других политических видов. Когда взрослые массово уходят в частную жизнь и заработок денег, главным кадровым резервом для политических движений остается молодежь, которая существует в зазоре между формальными институтами и офисными карьеристами.

Актив разбредается по разным политическим движениям. Самым ярким из них в начале нулевых была, конечно, ныне запрещенная Национал-большевистская партия. В основе ее идеологии было радикальное несогласие даже не столько с текущим курсом правительства и президента, сколько со всем миром буржуазной умеренности и атмосферой либерального «конца истории».

Лидер Национал-большевистской партии Эдуард Лимонов

Нацболы последовательно бросали вызов победившим силам либерального миропорядка. Столкнувшись с невозможностью участвовать в выборах, они сосредоточились на «геополитическом» измерении мирового зла. В 1999-м они захватили здание Матросского клуба в Севастополе: «Крым — русская земля». В 2000-м нацболы оккупируют башню св. Петра в Риге в знак поддержки притесняемого русского меньшинства. «За наших стариков уши пообрываем», — скандируют они. В Москве в 2002-м партия проводит акцию солидарности с «героями-камикадзе», протаранившими небоскребы в Нью-Йорке 11 сентября. А в Праге с криками «НАТО хуже гестапо» закидывают помидорами генсека Североатлантического альянса. Пройдет десять лет, и эти лозунги превратятся в официальную идеологию Кремля, но тогда Россия еще ориентировалась на тесный союз с западными партнерами. В 2001-м лидер партии Эдуард Лимонов и один из ее видных активистов Сергей Аксенов получили несколько лет тюрьмы по обвинению в террористической деятельности. Нацболы переключаются на борьбу с российскими властями. В 2003-2004-м они проводят серию акций прямого действия: обливают майонезом главу Центризбиркома Александра Вешнякова, захватывают кабинет министра здравоохранения и соцразвития Михаила Зурабова и приемную администрации президента. Популярность запрещенной партии от этих ярких акций растет: в ее рядах состоит более 10 тысяч человек. Власть отвечает на «майонезный терроризм» судебным запретом партии и реальными сроками для десятков активистов.

Но репрессии пока никого всерьез не пугают. Леваки из Авангарда Красной молодежи и либералы из молодежного «Яблока» тоже все чаще прибегают к тактике акций прямого действия. Эти красочные выступления не требуют массового участия, привлекают внимание журналистов и чаще всего влекут лишь символические репрессии — штрафы или несколько суток административного ареста.

Молодежная политика превращается в театрализованное шоу. Несмотря на отрыв от широких масс, она вовлекает сравнительно многочисленный и пассионарный актив, который способен потрепать нервы городским и федеральным властям. В сентябре 2002 года несколько сотен активистов леворадикальных организаций прорвали милицейские кордоны и устроили несанкционированное шествие в ходе акции «Антикапитализм». С описания этой сцены начинается первый роман ставшего сегодня вполне респектабельным и лояльным писателя Захара Прилепина «Санькя». Как бы то ни было, властям нужно было как-то реагировать на самодеятельность молодежного актива. И реакция не замедлила последовать.

С самого начала 2000-х в стране под патронажем Владислава Суркова формируются лоялистские молодежные движения, первым из которых становятся «Идущие вместе». Они тоже проводят красочные акции, например, «Похороны проблем ХХ века» или «Все путем» — в первую годовщину президентской инаугурации Владимира Путина.

Участники организации «Идущие вместе», 2001

Участники большинства этих акций рекрутируются в добровольно-принудительном порядке или привлекаются из провинциальных городов за счет возможности бесплатно съездить в столицу. Постепенно провластная молодежная мобилизация подчиняется логике противостояния оппонентам, и акции лоялистов становятся менее позитивными и более конфликтными. В 2002-м «Идущие» устраивают публичное сожжение «вредных» книг Виктора Пелевина, Владимира Сорокина, Эдуарда Лимонова и Карла Маркса. На подмостках политического театра теперь репетируют вполне серьезный конфликт.

Параллельно власти разрабатывают и другие инструменты. В том же 2002-м в Госдуму были внесены проекты законов о противодействии экстремизму и о митингах и шествиях. Оба закона критиковались оппозицией и журналистами за ущемления свобод граждан. Но в июне 2002-го ситуация резко изменилась. Многотысячная толпа футбольных болельщиков устроила настоящий погром на Манежной площади, в ходе которых погиб один и пострадали 79 человек, а также было разбито и подожжено более 100 автомобилей. Журналисты подозревали, что беспорядки были спровоцированы с ведома властей: разгоряченным фанатам демонстрировали видеоролик со сценами насилия, возле площади свободно продавался алкоголь, а полиция в нужный момент куда-то исчезла. Но произведенный эффект позволил легко протолкнуть в парламенте и объяснить обществу оба законопроекта. Отныне городские власти могли просто не согласовать любую политическую демонстрацию, а число уголовных дел против оппозиционных активистов по экстремистским статьям стало расти.

Впрочем, до середины нулевых эти перемены еще не набрали полной силы, и политический театр на улицах города продолжал функционировать, радуя москвичей постановками в самой разной идеологической стилистике.

В политизированной тусовке тех лет был популярен экскурсионный маршрут по Москве для приезжих активистов или западных политических туристов — «Ось зла». Он начинался на Бульварном кольце у здания иранского посольства (в 2003-м Джордж Буш назвал Иран одной из стран «оси зла»). Потом «ось» проходила по Хохловскому переулку, в одном из домов которого у демона Данилова из культовой книги Владимира Орлова украли магический альт. Там же располагалась церковь Троицы в Хохлах, которую расписывал средневековый иконописец по имени Степан Полубес. Дальше маршрут проходил мимо здания СВР и офиса «Северстали», через Хоральную синагогу («козни мирового сионизма» служили бесконечным источником иронических мемов). Наконец, потусторонняя ось пересекала Ильинский сквер (где собирались московские геи) и упиралась в здание администрации президента, в котором плел свои сети всесильный Сурков. По желанию можно было продлить маршрут до кремлевских стен. Эта развлекательная прогулка вобрала в себя все ключевые аспекты политической культуры того времени. Во-первых, все было не всерьез, с гротескной постмодернистской фигой в кармане. Во-вторых, главным предметом иронии служило разделяемое почти всеми представление о том, что все происходящее вокруг инспирировано тайными центрами власти, остающимися за кулисами — спецслужбами, «башнями» Кремля, сионистами, «вашингтонским обкомом», олигархами или и вовсе потусторонними силами.

В 2004 и 2005 годах в прокат выходит первый русский блокбастер: дилогия про Ночной и Дневной дозоры. Оба фильма, рассказывающие офисному люду о магии власти в его стране, устанавливают рекорды по кассовым сборам. «Дозоры» рисуют картину тайной борьбы темных и светлых мистических сил в современной Москве. Воины Света и Тьмы образуют расу «иных», которые некогда заключили между собой мирный договор. «Темные» пьют кровь простых смертных, а «светлые» выдают на это дело лицензии и следят за выполнением правил, квот и процедур. «Темные» ведут вызывающе буржуазный образ жизни — ездят на дорогих машинах, занимаются бизнесом и все время хотят обойти закон. «Светлые» — преимущественно бюджетники и государевы люди. Они сидят в ведомственных кабинетах, ездят на служебных машинах, а их магическая миссия носит полицейско-фискальный характер. В моральном же отношении темные и светлые силы Москвы середины нулевых практически не отличаются друг от друга. Но темные мечтают о политическом реванше; они хотят погрузить Москву в хаос, разрушить Останкинскую телебашню и пить кровь народа без бюрократической волокиты.

Между выходом «Дозоров» в Киеве произошла Оранжевая революция. Мощь стоявших за украинскими событиями «темных сил» казалась такой громадной, что «светлые» в Москве всерьез испугались за судьбу своего небесного мандата. И немедленно бросили все силы на профилактику майдана в собственной стране. Под знаком борьбы с этой угрозой пройдет вторая половина нулевых и начало десятых годов.

Сурков сформулировал новое идеологическое кредо власти: «суверенная демократия». Ударение здесь на первое слово. Никто не имеет права извне вмешиваться в наши дела; все перемены должны рождаться только суверенным путем. Власти продолжают постепенно ужесточать контроль за улицей. Согласовать демонстрацию или митинг становится все сложнее. Хотя российская оппозиция была слишком слаба, а правящий класс, в отличие от украинской ситуации, не был расколот, чиновникам казалось, что враг просто невидим, но он повсюду. В 2005-м на основе «Идущих вместе» создают движение «Наши», которое должно было на площадях бороться с «противоестественным союзом либералов и фашистов, западников и ультранационалистов, международных фондов и террористов, объединенных общей ненавистью к нашему президенту».

Малочисленная российская оппозиция после украинских событий, наоборот, воспряла духом и принялась примерять на себя оранжевые наряды. Либералы начинают создавать клоны украинского молодежного движения «Пора» — «Оборона», «Мы!» и т.д. Процветает настоящий карго-культ, когда подобные карликовые группы делали пару макетов стикеров в стилистике майдана и принимались ждать, когда «рухнет режим». В 2007-м новосибирский художник-акционист Артем Лоскутов снял ролик, в котором они с напарником под торжественную музыку и видеоряд с символами «помаранчевого» культа занимаются онанизмом прямо на главной площади украинской столицы. «Тогда многие дрочили на Майдан (да и до сих пор) метафорически, я же решил неметафорически», — объяснил он.

Тем не менее с конца 2005-го начинаются и практические эксперименты. Несогласные устраивают в Москве и Питере несанкционированные марши, которые брутально разгоняются ОМОНом. Организует их коалиция, состоящая из, казалось бы, несовместимых идеологических противников: либералов из Объединенного гражданского фронта Гарри Каспарова, леваков из Авангарда Красной молодежи Сергея Удальцова и вечных нацболов Лимонова. Марш несогласных как жанр «характерен средней массовостью (сотни голов — не десятки, но и не тысячи) и обязательным разгоном сабжа ОМОНом, который активно снимается на мобильники с целью обличения «кровавого режима». ОМОНу — весело, хомячок чувствует себя cопричастным. Всем профит», — троллит несогласных энциклопедия сетевого фольклора.

Тем не менее «несогласные» становятся важной частью политического ландшафта страны в конце нулевых и начале десятых. Они меняют бренды: на смену «маршам» приходят «Национальная ассамблея» и «Стратегия 31». Форма действия — демонстративно радикальная. Программа перемен пугающе куцая. Несогласные хотят всего лишь «честных выборов». Вся остальная перспектива в тумане. Даже претендуя на радикальную «революционную» нишу, несогласные по существу лишь реформисты.

Наряду с вялой офлайн-политикой возникает гораздо более оживленная виртуальная. В «Живом журнале» наряду с тоннами «лытдыбра» — однообразных дневниковых записей — стремительно растут политизированные паблики. Многие авторы околополитических текстов превращаются в «тысячников», элиту ЖЖ, и среди них полно носителей экзотических радикальных взглядов. Если реальная политика «чуть больше чем полностью» превратилась в «унылое говно», то в «уютной ЖЖ-шечке» процветают такие типы политических высказываний, которые просто невозможно вообразить в скучном офлайне. Дмитрий Галковский, например, рисует целую конспирологическую вселенную, где чуждый вид колонизаторов — «осьминоги» и «инопланетяне» (под которыми подразумеваются англичане) — использует «жидовских мурзилок» для борьбы с диссидентами, открывающими людям правду. В политическом ЖЖ есть идеологические нарративы на любой вкус. Но особенный подъем переживают радикальные националисты. Пользователи yarovrath, krylov и другие делают этнический национализм мейнстримом в политической повестке среднего класса. В созданной ими субкультуре возникают декадентные монстры, живущие перманентной провокацией.

Некто, называющий себя владыкой Амвросием фон Сиверсом, «архиепископом Готфским и всех Северных Земель», разворачивает перед завороженной публикой мир радикального православно-нацистского подполья, якобы сохранившийся со времен войны. Амвросий выкладывает фотографии, на которых позирует в одежде схимонаха, но в обнимку с голыми девицами с готическими прическами; выкладывает текст анафемы Владимиру Ленину или икону канонизированного им «Адаульфа Германского». Разобраться, где здесь граница между реальностью, художественным перфомансом и издержками отсутствия карательной психиатрии, неподготовленный человек не может.

Неоправданная жестокость

Между тем в спальных районах возникает самое массовое политическое движение конца нулевых, которое шагает по стране под тяжелые гитарные запилы песни «Московские бритоголовые». Резкий рост ультраправых симпатий исследователи фиксируют уже с конца 1990-х, но именно во второй половине нулевых он материализуется на улицах. Созданный властями для замены 7 ноября «День народного единства» превращается в ежегодную демонстрацию силы ультраправых, выходящих на «Русские марши» под свастиками и кельтскими крестами. Своего пика массовость «Русских маршей» достигнет к 2011 году, когда на улицы выйдет уже 25 тысяч человек — фантастическая по тем временам мобилизация. Но это лишь верхушка айсберга. Основной объем оставался в сумраке спальных районов, где юные выпускницы мечтали сделаться девушками скинхедов. По данным правозащитного центра «Сова» в 2004-2010 гг. жертвами уличного насилия на почве расовой ненависти стало более 3000 человек.

«Русский марш», 2007

С радикальным национализмом стремились заигрывать очень многие. На «Русские марши» ходил тогда начинающий оппозиционный политик и борец с коррупцией Алексей Навальный. С другой стороны, ультраправые всегда находились под плотным колпаком спецслужб. Скандальный репортаж МК о том, как неонацисты тренировались на базе московского ГУВД, приоткрывал эту специфическую связь власти и крайне правых. Но к концу нулевых все зашло слишком далеко. Об этом свидетельствовала, например, эпопея «Боевой организации русских националистов».

Это была радикальная банда, совершавшая громкие убийства. Начинали со случайных мигрантов, одному из которых отрезали голову и подкинули ее на территорию полицейского участка. Но вскоре перешли на политических противников. Нацисты убили несколько антифашистов, федерального судью Эдуарда Чувашова, известного адвоката Станислава Маркелова и журналистку Анастасию Бабурову. Эти акции вызвали громадный резонанс в обществе. Прошло несколько крупных демонстраций, а левые активисты стали оказывать силовое сопротивление ультраправым. Кривая политического насилия на улицах могла выйти из-под контроля, и власти решили разобраться.

Выяснилось, что пока боевики убивали своих жертв, идейный вдохновитель этой группировки Илья Горячев общался с сотрудниками ФСБ и руководством прокремлевских молодежных организаций. Его план заключался в том, чтобы шантажировать кремлевских политтехнологов растущим ультраправым насилием, уговаривая санкционировать создание легальной националистической партии. Играя в «управляемый национализм», власти неожиданно вырастили настоящее, а не виртуальное вооруженное подполье. В 10-х им пришлось раскручивать маховик репрессий, чтобы разгромить его, и более 2000 правых активистов получили реальные сроки.

Красочная борьба правых, левых и либералов с властью и друг с другом никак не влияет на «большую политику», в которой по-прежнему господствует прямое администрирование. Политизированная среда существенно выросла, но по-прежнему остается оторванной от массовых слоев народа, который, как многим кажется, отказался от всех форм политического участия. Но это не так. В годы второго путинского срока и четырехлетнего президентства Дмитрия Медведева в стране рождаются социальные движения.

Все началось с монетизации льгот, проведенной правительством с 1 января 2005 года. Льготами на оплату ЖКХ, транспорта и лекарств пользовалось более половины населения. Поэтому, когда их заменили на небольшие денежные выплаты, последовал настоящий социальный взрыв. Рейтинг Владимира Путина рухнул с 84% до 48%. Пенсионеры, студенты, ветераны и военнослужащие стихийно собирались без всяких заявок и согласований, перекрывали дороги, иногда штурмовали региональные администрации. Только в январе 2005-го в уличных акциях протеста приняло участие около полумиллиона человек в 97 городах страны, а к концу года в таких акциях успело поучаствовать более 2 млн человек.

Власти быстро опомнились. Во многих регионах часть отнятых льгот вернули, каким-то категориям увеличили денежные выплаты, кого-то запугали, остальных залили пропагандой или разогнали с помощью ОМОНа. Социальные протесты пошли на спад уже осенью 2005-го, но не исчезли. Отныне они станут неотъемлемой частью российской политической жизни. В Москве, которую «седая революция» 2005-го почти обошла стороной, тоже возникло свое массовое движение протеста: началась многолетняя эпопея борьбы с точечной застройкой. В 2005-2011 гг. бывало, что митинги против строек во дворах проходили ежедневно. Жители ломали строительные заборы и вахтовки, иногда вступали в драку со строителями и чоповцами, блокировали строительную технику.

Но при всей своей массовости социальные выступления оставались сугубо локальными. Люди с большой неохотой участвовали в общих кампаниях, предпочитая фокусироваться на происходящем в своем дворе. На приходивших к протестующим политических активистов смотрели искоса, а политические лозунги вообще вызывали аллергию. Сложившаяся система все еще устраивала большинство. Актуальными казались лишь требования местной и частной корректировки этой системы. «Дайте чуть-чуть больше денег, равенства и свободы, но все остальное оставьте, пожалуйста, как было». Это была эпоха органического реформизма.

Но к началу десятых ситуация начинает медленно меняться. Социально-экологический конфликт вокруг вырубки леса под строительство дороги в подмосковных Химках приобретает общероссийский резонанс и быстро политизируется. К защитникам леса присоединяются почти все лидеры «несогласных» от Немцова и Навального до Сергея Удальцова и анархистов, которые в июле 2010-го разгромили администрацию Химок. Лидер движения в защиту Химкинского леса Евгения Чирикова начинает с сугубо экологической повестки, но уже в конце 2010-го она объявляет: «Мы начинаем политическую борьбу и будем настаивать на смене существующего строя». Еще через год она станет одним из лидеров протестов на Болотной площади.

Протест с мерчем

Главным российским кинособытием 2012-го стал Духless, снятый Романом Прыгуновым по роману Сергея Минаева. Герой фильма, успешный менеджер и карьерист Макс переживает духовный кризис. Выйти из него ему помогает любовь к девушке Юле из арт-группы «Свободные радикалы», которая борется с пустотой и лицемерием общества потребления. Сыгравшая Юлю актриса Мария Андреева в поисках своего амплуа общалась с реальными «революционерами» из арт-групп «Война» и Pussy Riot. «Мне кажется, в протестном движении такого рода больше иронии и самоиронии, чем агрессии. Это такое театрализованное хулиганство, которое скорее очаровательно, чем опасно», — сказала она о своей героине и ее прототипах. Фильм описывал отношения московского среднего класса с политизированной богемой. Никаких опасных идей политтусовка не генерировала, но ее поверхностный акционизм идеально подходил для создания новой фрондерской политической идентичности.

Мотором «Болотной революции» стали не радикалы, а разочарованные сторонники умеренных реформ. Когда в сентябре 2011-го Медведев на съезде ЕР предложил выдвинуть на очередных выборах кандидатуру Владимира Путина, надежды на перемены сверху сменились разочарованием.

Программа реформистов сводилась к требованию честных выборов. Ни политической, ни тем более социальной альтернативы сложившемуся порядку вещей Болотная не выдвинула. Самыми яркими и эмоциональными лозунгами протестующих стали требования признания. «Мы здесь власть» — скандировали десятки тысяч участников митингов перед тем, как разойтись по домам. «Мы были на Болотной и придем еще» — значилось на популярном в протестной среде мерче. Эти бесконечные тавтологии были призваны утвердить само существование нового «мы»: «мы здесь, мы существуем, нас много». Власть должна была лишь заметить и признать тех, кто скрывался за этим местоимением. Но она этого не сделала.

Болотная площадь, 2012

С течением времени протестное движение стало сдвигаться к более радикальной повестке. Социологи фиксировали, что среди митингующих становится все больше выходцев из социальных низов и носителей радикальных взглядов. Возникал вопрос, а может ли это движение стать «колоколом, который разбудит Россию», втянув большинство в политический процесс? Но власть не стала дожидаться, пока ответ на этот вопрос будет найден, и нанесла удар по уличной оппозиции.

Пора валить

Протесты на Болотной были первым серьезным политическим кризисом путинской эпохи. Чтобы преодолеть его, репрессий было недостаточно. И власть задействовала еще два мощных средства. Майские указы 2012-го были призваны укрепить покачнувшуюся популярность за счет социального популизма. Но главное, впервые за полтора десятилетия, Кремлю потребовалась мобилизационная идеология — уже не только для лоялистских молодежек, а для широких масс. Ее роль стали играть традиционные ценности.

Идеальным инструментом для этой консервативной мобилизации стало дело Pussy Riot, которое с почти одинаковым энтузиазмом освещали и официальные, и оппозиционные СМИ. Зрителям оставалось только определиться, на какой стороне они желают оказаться: вместе с носителями «прогрессивных взглядов» против государственных «мракобесов» или со всеми «нормальными людьми» против «извращенцев», кощунствующих в церквях. Такой культурный конфликт вполне устраивал власть имущих, потому что выводил за пределы обсуждения проблемы политического и социального неравенства, по которым большинство оказалось бы не на их стороне.

Логика идеологической мобилизации консервативного большинства запустила целый фонтан законодательных инициатив и пропагандистских кампаний, направленных против геев, либералов и иностранных агентов. Либеральное меньшинство попыталось сопротивляться, не выходя за границы предложенной Кремлем логики. «Болотная» публика участвовала в кампаниях против «закона подлецов», а в 2013 сплотилась вокруг Алексея Навального, который баллотировался в мэры Москвы. Именно на итоговом митинге этой кампании, фактически признавая свое почетное поражение с 27% голосов, он заявил, что в России наконец «родилась политика». После этих слов крупных оппозиционных кампаний в стране не будет почти четыре года.

Поражение болотных протестов и наступившая вслед за ним реакция вызвали у среднего класса рост пессимизма. Резко выросли показатели эмиграции. Уехать из страны собирались от «от 8 до 23% — согласно социсследованиям, наиболее высокие показатели среди молодых людей и людей среднего возраста с высшим образованием, проживающих в крупных городах», — писали «Ведомости». Тег «пора валить» бил все рекорды в социальных сетях. Надежды на реформы и перемены сверху рухнули, а плана «Б» почти ни у кого не было.

Берег утопии

Окончательно внутриполитическую фронду, выросшую из протестов на Болотной, раздавили новый украинский Майдан, вызванный им Антимайдан, Крымская весна и гражданская война на Донбассе. В глазах абсолютного большинства прозападный либерализм был дискредитирован. Майдана теперь боялись не только кремлевские политтехнологи, но и за небольшим исключением вся страна. Рейтинги Путина после присоединения Крыма рванули вверх и надолго зависли у потолка. Между 2014-м и 2018-м Россия казалась патриотическим монолитом, внутри которого ничто не может происходить. Но нечто очень важное там внутри все-таки происходило.

Присоединив Крым и поддержав самопровозглашенные республики Донбасса, российская власть нанесла удар по фундаментальным принципам мироустройства, действовавшим после краха СССР. Вслед за нерушимостью границ и признанием гегемонии США под сомнение попали социальные, экономические и культурные аспекты «вашингтонского консенсуса», частью которого была и сама Россия. Невозможное стало возможным и подстегнуло полет фантазии. Если раньше те, кто мечтал о пересмотре границ и геополитических трансформациях, считались фриками, то теперь они неожиданно оказались в политическом мейнстриме. Московские власти конвертировали энергию этой раскрепощенной фантазии в рейтинги и внутриполитическую стабильность, но контролировать само направление мечты им было не под силу.

Если можно расширить границы России, то можно и восстановить СССР. Или Российскую империю. А если на месте России и сопредельных республик строить новую страну, то нужны ли в ней олигархи и социальное неравенство? На Воробьевых горах рядовые москвичи собирали гуманитарную помощь для Донбасса, а вместе с «военспецами» в ЛДНР ехали и настоящие добровольцы, которых никто не принуждал. Ехали — за мечтой. Об иной России, иной судьбе. Конкретные очертания утопии могли быть разными, в спектре от ультраконсервативного национализма до интернационального коммунизма. Важно, что утопизм как жанр был легитимирован.

Утопизм «русской весны» парадоксальным образом коррелировал с интеллектуальным поиском деморализованных участников Болотной. Потерпев поражение и крах надежд, эта часть общества попыталась «свалить». Но физически на Запад уехали лишь немногие, большинство эмигрировало в страну духовных поисков. С 2012-13 гг. в России начался настоящий ренессанс научно-популярных проектов: расцветают десятки лекториев, а лекции по истории, философии, физике и геологии набирают немыслимое число просмотров на YouTube. «Я объясняю это тем, что на фоне происходящих в тот момент во внутренней и внешней политике событий многие люди задумались об эмиграции, в том числе внутренней. На фоне огромного количества сомнительной информации обо всем на свете появился запрос на более устойчивую картину мира, и научно-популярный контент в этом плане стал отличной альтернативой. С тех пор прошло больше пяти лет, и сейчас мы находимся на этапе, когда аудитория научно-популярных проектов находится на своем пике», — считает руководитель крупнейшего в России организатора научно-популярных мероприятий «Курилка Гутенберга» Роман Переборщиков.

Вслед за всплеском интереса к научной картине мира последовал рост интереса к идеологическим нарративам. Сегодня в России идеологическая продукция расходится как горячие пирожки. В российском YouTube процветают идеологические блогеры, стали модными кружки (на которых можно изучать Маркса или Адама Смита) и дебаты. Развернулась невиданная битва за историю, когда интеллектуалы спорят о Сталине, большевиках или Иване Грозном так, словно никаких других проблем в стране не существует. Ушедшее во внутреннюю эмиграцию общество ищет берега утопии. Мелкие и постепенные перемены уже мало кого интересуют. Публика хочет увидеть очертания совершенно новой страны, пока теоретически.

Фото: Владимир Федоренко, Дмитрий Коробейников, Руслан Кривобок, Игорь Михалев/МИА «Россия сегодня»; Игорь Стомахин; Игорь Мухин