Летом 1926-го Москва встречала голливудских актеров Мэри Пикфорд и Дугласа Фэрбенкса. Цензура еще вольничала, в кинотеатрах крутили свежие зарубежные фильмы, и знаменитостей, прибывших на Белорусский вокзал, приветствовала чуть ли не 35-тысячная толпа. Гости желали «ознакомиться с опытом советского кинопроизводства», и их отвезли на первейшую тогда студию «Межрабпом-Русь». Там как раз снимался фильм из боярской жизни «Победа женщины», и Пикфорд презентовали кокошник главной героини. А кадры хроники визита звезд вошли в сделанную на той же студии картину «Поцелуй Мэри Пикфорд».

Главную роль в обоих фильмах играла Анель Судакевич. Она задержалась в кино всего на шесть лет, но слава была головокружительной. Красавице с зеленоватыми глазами поклонялись, в ее честь называли дочерей. Сын Анель Алексеевны, известный художник Борис Мессерер, вспоминает: «То, как она двигалась, как говорила, как общалась с людьми, ее манера вести себя, одеваться, улыбаться, идти по улице, здороваться со знакомыми — во всем этом явственно ощущалось самосознание своей красоты. Когда мама заходила в какой-либо магазин, ко мне подходили разные люди и спрашивали, правда ли, что это известная актриса Анель Судакевич, хотя все это происходило намного позже пика ее славы и выхода ее фильмов».

Карьера Судакевич прервалась с приходом звукового кино. Но она, похоже, никогда об этом не жалела и о прошлом вспоминала редко. Анель Алексеевна была замужем за балетным танцовщиком Асафом Мессерером и всегда ощущала свою принадлежность к знаменитому артистическому клану. Но развелась с ним еще до войны и замуж больше не выходила. Тот же Борис Мессерер говорит, что главным в характере его мамы было желание независимости. К счастью, талантов ей было отпущено с избытком.

Ее считали одной из самых элегантных москвичек своего времени. Однажды в 1950-е Анель Алексеевна шла по улице в укороченной шубке из крота, узкой юбке и шляпке с козырьком. Попавшаяся навстречу Мария Миронова присвистнула: «Вот идет дама-линия!» Врожденный вкус, развитая фантазия и любовь к шитью вылились в профессию: бывшая актриса стала художником по костюмам, а затем и главным художником советского цирка. Именно она придумала, например, знаменитую кепку клоуна Олега Попова, что стало достойной рифмой подаренному Мэри Пикфорд кокошнику.

«В первых же наших фильмах я увидел строгой красоты лицо с изумительным чеканным профилем. Судакевич была полна достоинства, такта, интеллигентности. С этими качествами только рождаются», — говорил режиссер Валентин Плучек. «Всегда была неотразимо женственна, умна, талантлива», — это уже Юрий Никулин. Ее рисовали Артур Фонвизин, Андрей Гончаров, Виктор Перельман, много кто.

Анель Алексеевна была еще очень молода, когда режиссер Всеволод Пудовкин написал ей: «Вы так устроены, что у Вас есть судьба». Похоже, он не ошибся. По фамильной легенде, родоначальником Судакевичей был незаконнорожденный сын австро-венгерского императора Иосифа II, внук императрицы Марии-Терезии. Впоследствии он переехал в Россию и принял русское подданство. Но в семье хранили батистовую пеленку с вышитым вензелем дома Габсбургов.

Праправнук того бастарда Алексей Судакевич стал известным врачом, одним из основоположников пластической хирургии. Еще ординатором он женился на польке Жозефине Косско. Женщина была незаурядная: пойдя по стопам своего отца, она служила управляющей воронежскими имениями камергера Сергея Сомова. И даже сумела поступить в Московскую сельскохозяйственную академию, нынешнюю Тимирязевку, куда до того принимали только мужчин. Разрешение выдал лично министр земледелия и государственных имуществ Алексей Ермолов. Чтобы просительница произвела на него благоприятное впечатление, Сомовы сшили ей платье у столичной портнихи. Став дипломированным ученым агрономом I разряда, Жозефина Владиславовна работала в «продвинутых» губерниях, ведала колоссальными гектарами. Спустя много лет ее внук Борис Мессерер передавал бабушкины записки Александру Солженицыну, который интересовался устройством таких хозяйств.

В 1906 году у Судакевичей родилась Анна, в 1909-м — Софья. А спустя еще три года они расстались. Жозефина с дочерьми перебралась в Тамбов. Анель Алексеевна предваряет автобиографию «наивными строчками» из своего детского альбома: «Тихий солнечный дом над веселою Цной, / Благодатна твоя тишина. / За окном далеко, далеко пеленой / Залегли, зеленея, поля». Именно с Тамбовом связаны ее первые детские воспоминания, вполне идиллические.

В то время как в столицах свирепствовал голод, здесь было относительно сытно. К слову, именно в Тамбов приезжала за продовольствием будущая свекровь Судакевич Сима Моисеевна. Добиралась она на крыше поезда: в самих вагонах была чудовищная давка. Добытый в Тамбове мешок муки спас семью Мессереров от голода.

Жозефина Владиславовна была, что называется, на хлебной должности. Она занималась поставками в армию, очевидно, была связана с продразверсткой. Жили с комфортом: в приличной квартире, с кухаркой и даже гувернанткой при девочках. Впрочем, любое благоденствие по тем временам было условным. Всякий раз, когда в городе в очередной раз менялась власть, мать одевала дочек в шубки независимо от времени года и выводила в сады, чтобы переждать уличные бои.

В 1921-м Судакевич позвал бывшую семью в Москву. К тому времени он уже был уважаемым в Москве врачом с личным кабинетом в Столешниковом переулке. По воспоминаниям внука, хранил дома свой бюст, вылепленный благодарным пациентом Иваном Шадром, одним из первопроходцев известного советского сюжета «девушка с веслом». Алексей Владимирович хотел, чтобы эта скульптура стояла на его могиле. А когда его просторную квартиру на Остоженке решили уплотнить, разумно посчитал, что лучше иметь в соседях не чужих, а своих собственных детей.

Судакевич вскоре с Остоженки съехал, а вот Жозефина Владиславовна задержалась в той квартире на всю жизнь. Она продолжила работать по специальности, даже получила патент на способ определения всхожести семян. Авторские права агрономша подарила государству, об изобретении писала «Правда». При этом советскую власть Косско — между прочим, дочь участников польского восстания 1863-го — терпеть не могла. Девять из одиннадцати ее коллег по Наркомзему были арестованы, и она одно время всюду носила с собой «тюремный» чемоданчик. А получая из рук почтальона газету с портретом Сталина, шмякала ее об стол: «Опять эта рожа!» До конца дней она сохраняла строгую осанку, никогда не бросала курить. И умерла на 98-м году жизни. Несколько лет назад сын Софьи Анатолий Гутерц издал ее мемуары под незамысловатым названием «Моя жизнь».

Первое московское впечатление 14-летней провинциалки Анель — странный молодой человек с верхнего этажа, который спускался по лестнице исключительно по перилам, минуя ступеньки. Им оказался Игорь Ильинский: актер театра Мейерхольда был настолько увлечен биомеханикой, что постоянно тренировался. Позже они встретятся на съемочной площадке, но без симпатии. По словам Судакевич, Ильинский был слишком погружен в себя и совсем не интеллигентен. Всего лишь актер. Ее интересы распространялись куда шире.

Ильинский учился с Судакевич в одной школе, только на несколько классов старше. Единая трудовая опытно-показательная школа №10 МОНО в Мерзляковском переулке когда-то была Флеровской мужской гимназией и по-прежнему считалась элитной. Впрочем, Анель успевала неважно. Главным профитом учебы она считала встречу со словесником Сергеем Игнатовым. В его жизни было множество гуманитарных занятий, в том числе он заведовал литчастью Московского камерного театра. Благодаря Игнатову девушка влюбилась в режиссера Александра Таирова и была «отравлена Камерным театром навсегда». На спектаклях Мейерхольда ее отвлекали от сцены колосники и кирпичные стены, реалистичная обстановка МХАТа наводила тоску. А у Таирова и костюмы с декорациями были удивительные, и само зрелище — острое, броское, предельно выразительное.

Конечно, Судакевич мечтала о театральном будущем. Она знала, что красива, еще школьный учитель написал в ее девичьем дневнике, что Анель подобна цветущему раз в сто лет папоротнику. Однако после окончания школы Жозефина Владиславовна пристроила дочь в Госплан, где следовало выполнять какие-то вычисления, причем на арифмометре. «Мне, едва-едва разумеющей четыре правила арифметики, поручить счетную работу! — сокрушалась Анель Алексеевна. — Не помню, как долго я была прикована к этому позорному столбу, но, конечно, вскорости сбежала оттуда!»

Помогла еще одна соседка по дому — уже известная актриса МХАТа Алла Тарасова. Она направила Судакевич на только что образовавшиеся драмкурсы под руководством Юрия Завадского, которые позднее были реорганизованы в театр-студию. Режиссер декларировал, что возьмет от Художественного театра его мудрость и глубину, от Вахтангова — зоркость, страстность и «вечную неудовлетворенность». Постановки отличались подчеркнутой театральностью. Первым полноценным спектаклем стал «Любовью не шутят» по де Мюссе. Декорации представляли собой холщовый горизонт, две ширмочки и три занавески. Актеры были одеты в прозодежду.

Завадский Анель ценил. Но, судя по всему, надежд стать еще одной Верой Марецкой, которая была главной звездой труппы, она не подавала. И, проучившись два с чем-то года, ушла, даже не попрощавшись. Дело было так. Студийцы все делали своими руками. Так, без пяти минут премьер Николай Мордвинов одновременно заведовал всем освещением. Ну а хорошенькой Судакевич выпало продавать программки при входе в зал. В один прекрасный день с ней «закадрились» двое молодых людей. Слово за слово, выяснилось, что это кинорежиссеры Борис Барнет и Федор Оцеп. Вскоре Анель получила приглашение сыграть эпизод в их совместной картине «Мисс Менд». Фильм имел успех, и вообще на студии «Межрабпом-Русь» ее заметили: для немого кино фактура была куда важнее актерского мастерства. И уже в следующем, 1927 году настал «тот самый момент, когда стрелочник переводит стрелку и рельсы, делая еле заметное движение, дают новое направление поезду». Судакевич утвердили на главную роль в фильме «Победа женщины» режиссера и оператора Юрия Желябужского.

«Сценарий мне дали на один день, — вспоминала актриса. — Я в нем мало что поняла, предварительных репетиций или обсуждений никаких не было, и на съемку я приезжала, совершенно не зная, что предстоит сегодня». Благодаря оператору Желябужскому Анель казалась себе куда краше, чем в зеркале, но вот Желябужского-режиссера она считала никакущим. Когда ему нужно было вызвать у актрисы слезы, он попросту на нее орал. Однако он был сыном Марии Андреевой, де-факто — пасынком Максима Горького, оттого имел большое влияние.

Фильм обещал быть громким. Но все надежды рухнули в одночасье в ноябре 1926-го, когда на студии случился серьезный пожар. Группа выскочила из здания чудом, через минуту оно вспыхнуло как факел. Погибли уже отснятый материал, декорации, даже личные вещи Анель Алексеевны. Домой ее доставили в сценическом сарафане и красных сапожках, «Межрабпом» потом выплачивал ей деньги на новое пальто.

К счастью, проект удалось завершить. Критика поругивала «историческую фильму» как еще одну «достаточно опошленную киномелодраму». Про Судакевич писали, что «она берет своей молодостью и свежестью, а ее крайняя неопытность идет ей скорее в плюс, чем в минус» (Петр Незнамов). Однако Анель Алексеевна действительно проснулась знаменитой. Центральные улицы Москвы пестрели ее портретами, письма от поклонников шли мешками. На афише следующей картины «Кто ты такой?» фамилия Судакевич была напечатана аршинными буквами, тогда как имя Аллы Тарасовой — мелким петитом.

Актриса стала одной из главных звезд «Межрабпома», который иногда называют русским Голливудом. Артистов здесь лелеяли, даже оборудовали для них специальный зал отдыха — огромную оранжерею с велюровыми креслами, за что руководство упрекали «в салонном виде, фокстроте и обилии плюша» (Владимир Киршон). Компания работала на немецком оборудовании, занималась экспортом и импортом, владела кинотеатрами и, пройдя через несколько реорганизаций, после войны превратилась в Киностудию им. М. Горького.

Судакевич подружилась с главным акционером компании, первым советским кинопродюсером с еще дореволюционным опытом Моисеем Алейниковым. Она стала своей в его доме в Петровском парке, совсем рядом жил Яков Протазанов: корифея дореволюционного кино вернул в Россию именно Алейников. На студии вообще все дружили, а некоторые даже переженились. Встречались, болтали, танцевали, ловили последние всполохи уходящего нэпа.

Любовь к теннису сблизила Анель Алексеевну с Всеволодом Пудовкиным, который тоже был заядлым игроком и считался самым-самым среди режиссеров «Межрабпома». У них сложилась традиция: в первые по-настоящему весенние дни у актрисы раздавался звонок: «Не пора ли ехать покупать удочки и выбирать кабриолет?» Это было приглашение на загородную прогулку.

Судакевич играла в картине Пудовкина «Потомок Чингисхана» (1928). Она снималась в Москве, на натуру в Бурятию группа уехала без нее. Тогда Всеволод Илларионович начал ей писать. И продолжал несколько лет — из Ленинграда, Одессы, Кисловодска, Гамбурга и Берлина. Анель Алексеевна сохранила эти письма, в 1996-м они были напечатаны в журнале «Искусство кино». Публикация называлась «Письма не о любви». Пудовкин не переносил конкурентов: как шутили приятели, и на корте, и за столом, и в дружеском общении старался «держать площадку». Держит он ее и в переписке с Анель Алексеевной. По сути его письма — монолог, не предполагающий обратной связи. Но там много светлых напутственных слов, за что Судакевич была благодарна: «В нашей переписке с ним видна безмятежная творческая “игра”, характеризующая наши отношения — над бытом, над личной жизнью, которая шла своим чередом».

Что до личной жизни, то сегодня часто пишут, что у актрисы был роман с Маяковским. На самом деле поэт пытался ухаживать за ее младшей сестрой Софьей. Острил, что если у Анель глаза «в мировом масштабе», то у Софы — «в советском». А он, дескать, предпочитает все советское. Летом 1929-го сестры Судакевич пересеклись с Маяковским на Кавказе. Девушки жили в курортном поселке Хоста, Владимир Владимирович остановился в самом Сочи, откуда разъезжал по побережью с выступлениями. К слову, первое, что он сделал в тамошней «Ривьере» — достал из чемодана складную ванну. Горничная изумилась: «Вздумали в номере купаться! Кругом море, а они баню устраивают!.. » Маяковский объяснился: «Не понимает девушка, что в море грязь может долипнуть еще». И, конечно, никогда к этому самому морю близко не подходил. Очевидцы свидетельствовали, что на пляже он сидел, сняв пиджак и брюки, но в рубашке, ботинках и фетровой шляпе.

Поэт надеялся на встречу в Сочи со своей тогдашней возлюбленной Вероникой Полонской. Но что-то там у них не складывалось, и он часто наезжал в Хосту. Там, по словам Судакевич, отдыхал «целый выводок балетной молодежи»: Анастасия Абрамова, Елена Ильющенко, Михаил Габович, Александр Царман. Гуляли знатно. Однажды скупили все вино в местном магазинчике, а потом перегородили пустыми бутылками шоссе. Водителям проезжавших машин приходилось, матерясь, расчищать себе путь. В другой раз Маяковский пригласил сестер проехаться с ним в Гагры на роскошном открытом автомобиле Horch. В каждом газетном киоске, который встречался на пути, он скупал открытки с портретами Судакевич и торжественно раздаривал их всем встречным, включая пастуха, гнавшего по дороге стадо.

Именно в Хосте у Анель Алексеевны начался роман с Асафом Мессерером, «настоящим “божком”» развеселой балетной компании. Его имя гремело после премьеры первого балета на современную тему «Красный мак». Впрочем, публика рукоплескала даже его классическим pas de deux. Судакевич называла возлюбленного Скифом: «Он был скромен, улыбчив и тих, смотрел своими синими глазами из-под длинных ресниц и делал все лучше всех! Выше всех взлетал над волейбольной сеткой, гася мяч. Заплывал “до горизонта”, нырял, как дельфин. А уж камешки бросал! Не меньше двадцати “блинов” делал камешек прежде, чем потонуть. Вот эти камешки, наверное, и сделали свое дело». Сестра Софа отчего-то противилась влюбленности сестры, даже запирала на ночь дверь их общей комнаты. Но роман был «неистовый и неизбежный»: Анель вылезала на свидания в окно. В том же году она вышла за Асафа замуж и раз и навсегда попала в огромный и примечательный клан Мессереров.

Глава семьи Михаил Борисович был зубным техником, но настолько «философски сосредоточенным», что в его кабинете чаще можно было встретить не пациентов, а старых евреев за беседой. Он в совершенстве знал семь европейских языков, а в 70 лет всерьез собирался ехать на Северный полюс лечить полярников. У Мессерера-старшего было 12 детей, всем он дал библейские имена. Старший сын Азарий — актерский псевдоним Азарин — играл во втором МХАТе и был главным режиссером театра Ермоловой. Рахиль в юности играла в кино, Суламифь, как и Асаф, танцевала в Большом театре. Элишева пошла в драматические артистки. И даже экономист Матаний писал стихи и пьесы, а попав в ГУЛАГ, пробовал себя в режиссуре.

Мессереры занимали восьмикомнатную квартиру на перекрестке Большой Лубянки и Рождественского бульвара. И настояли, чтобы Асаф и Анель поселились там же. «Помню свои усилия быть полезной их семейству и помню, как неумело я свои желания применяла к укладу их дома, — рассказывала Судакевич. — За стол садились одиннадцать человек — создать уют, приготовить вкусную еду было делом безнадежным! Я пыталась с этим справиться, но неудачно! Путала “кошерную” посуду с “трефной”, делала ляпусы в приготовлении пищи. И хотя все корректно молчали, я чувствовала себя плохо».

Асаф Михайлович был поглощен профессией. Как писал сам, «был тогда молод, полон сил и фантазии и танцы шли, как идут стихи». По утрам у него был класс, затем репетиции, отдых, вечерний спектакль или концерт. Под конец сезона 1932 года он станцевал в балете Игоря Моисеева «Саламбо» и так восхитил Анель, что она пообещала родить ему сына. Вскоре Асаф с сестрой Суламифь выехали на гастроли в «буржуазные республики Прибалтики». Индивидуальные зарубежные гастроли — событие по тем временам редчайшее. Тем более что продлились они дольше трех месяцев: из Риги проехались по Европе, своими глазами видели горящий Рейхстаг. Американские импресарио зазывали и в Штаты, Мессерер обмолвился об этом в письме жене. И немедленно был отозван в Москву. Судакевич тоже настаивала на его скорейшем возвращении. Она уже отправила телеграмму: «У тебя родился сын, беленький, хорошенький». Имя младенцу выбирали при помощи телеграфа. Мальчика назвали Борисом.

Рождение ребенка совпало с разочарованием в кино. Причин тому было несколько. Анель Алексеевна не верила в свой актерский талант и подозревала, что уже появившееся звуковое кино потребует от артистов хоть какой-то школы. К тому же премьеру ее первого звукового фильма «Изменник Родины» отменили «по причине каких-то политических просчетов». Роли, которые предлагали, казались примитивными и однообразными: «Я должна была обязательно изображать “бывших” помещичьих дочек, или “бывших” барынь, унижающих своих горничных, или “бывших” светских львиц. Я все больше и больше чувствовала себя лишней… » Оттенок разочарования принес даже тот самый знаменитый «Поцелуй Мэри Пикфорд». Картина должна была разрушить преклонение перед заокеанским кумиром и «мещанский культ кинозвезд». Но пресса и «Поцелуй», и Судакевич разругала. Писали, что это «пошленькая история с незамысловатыми приемами и трюками» (газета «Жизнь искусства»).

Главное же было в том, что перестало быть востребовано само ее амплуа. И дело не только в новом взгляде на сексуальность, место и общественную роль женщины — изменились цели и задачи самого кино. Хрупких красавиц с бледными лицами и чувственной, изломанной грацией потеснили совсем другие героини: открытые, душевные, простоватые, целеустремленные. И действительно, негодовал публицист Сергей Третьяков: «Какая она, малоногая, узкокостая, нежнорукая, — работница, деятельница, товарищ?» Условная Марина Ладынина взошла на пьедестал на несколько десятилетий, и мало кому из былых героинь нашлось место в новой кинореальности. Юлия Солнцева («Папиросница из Моссельпрома») стала ассистенткой мужа Александра Довженко. Вера Малиновская («Собачья свадьба») эмигрировала. Уехала и Анна Стэн («Девушка с коробкой»), которую с Судакевич часто путают, смешивают их биографии.

Летние месяцы Анель Алексеевна проводила в Поленово, в доме отдыха Большого театра. Легкая на подъем, энергичная, большая выдумщица, она участвовала в подготовке тамошних праздников, изобретала для них костюмы буквально из ничего. Директриса Большого предложила актрисе применить свои таланты в мастерских театра. Судакевич включилась в работу над новой постановкой «Садко», начала делать эскизы к разным танцевальным номерам и почувствовала себя в своей стихии. Неудивительно, что когда в 1934-м на Сретенке открылся первый Дом моделей, она рисовала эскизы и для него. Жаль только, что незадолго до войны директора дома, ученицу Надежды Ламановой, заменили «могучие полуграмотные директорши, пришедшие с текстильных фабрик». Они взяли курс на ширпотреб, и таким фантазеркам, как Анель Алексеевна, пришлось уволиться.

Когда родился Борис, семья все же съехала от Мессереров. Сперва жили на улице Огарева в крошечной квартирке, где, чтобы установить ванну, пришлось пробивать стену. А в 1938-м в Глинищевском переулке построили дом для актеров МХАТа. На одну из квартир получила ордер актриса Ольга Андровская, но она показалась ей темноватой. Председатель Совета народных комиссаров СССР Вячеслав Молотов лично распорядился передать жилплощадь товарищу Мессереру. Асаф Михайлович с Ольгой Лепешинской считались главной парой Большого театра. Анель Алексеевна много работала в театре, мюзик-холле и на эстраде. В их доме играл в маджонг весь цвет Большого театра и не только.

Судакевич прожила с Мессерером 11 лет, и счастливых. А перед самой войной они расстались. Много позже она признается: «Как ни старалась я жить интересами Асафа, но, к сожалению, не могла». В Куйбышев, куда эвакуировался Большой театр, Мессерер уехал один. Там он сблизился с балериной-дебютанткой Ириной Тихомирновой, которая стала его второй женой.

Анель Алексеевна осталась жить в Глинищевском, который переименовали в улицу Немировича-Данченко. Ее ближним кругом стали соседи. Вспоминает Борис Мессерер: «Воскресное утро порой начиналось с того, что, открывая входную дверь на преувеличенно длинный звонок, мы видели стоящую на коленях Рину Зеленую с молитвенно сложенными руками: “Анелечка, умоляю вас, насыпьте мне немного соли, нет сил идти в магазин!” <… > К маме тянулись многие прекрасные дамы, стараясь подражать ей в умении одеваться. Она умела не только создать красивое платье, но и найти нужный материал, что казалось тогда почти волшебством. И вот звонила Клавдия Шульженко и умоляла: “Анелечка, только вы можете меня спасти. Мне через два дня выступать, а у меня нет правильного платья”. Или же могла позвонить наша соседка по дому Вера Петровна Марецкая и затеять с мамой длинный философский разговор о жизни».

Близкого друга Анель Алексеевна нашла этажом выше. Речь о театральном администраторе Игоре Нежном. Он прожил долгую жизнь «на театре», начинал в Одессе, формировал агитпоезда Красной армии, работал в Сатире, Оперетте, у Таирова. А перед самой войной столкнулся как-то в лифте с соседом Немировичем-Данченко (да, Владимир Иванович жил на улице своего имени). И тот как бы между прочим предложил ему работу директора-распорядителя МХАТа.

Борис Мессерер так характеризует Нежного: «Это был высокий, представительный, очень деловой и очень общительный человек, любивший жить открытым домом и принимать гостей, что было нелегко в то суровое время». И с отцом Борис Асафович чаще всего встречался именно в гостях у Игоря Владимировича. Нежный с Судакевич жили раздельно, но это не важно. Именно с его подачи она держала у себя неизменно накрытым стол с графинчиком водки и немудрящей закуской — для нежданных гостей. За этим столом почти ежевечерне собирались соседи: Сергей Образцов и Сергей Юткевич, жившие через стенку Любовь Орлова с Григорием Александровым. А еще писатели Борис Лавренев и Александр Штейн, киноредактор Лев Гринкруг и поэт Алексей Крученых, цирковой режиссер Арнольд Арнольд. С последним Судакевич много работала: в 1950-м она стала главным художником Союзгосцирка.

Анель Алексеевна всегда любила спорт, движение, риск. Гордилась, что в фильме Льва Кулешова «Два-Бульди-два» отказалась от дублерши и выучилась вольтижировке. В костюмах, сшитых по ее эскизам, выступали канатоходцы Волжанские, наездники Тугановы, дрессировщики Владимир Дуров и Ирина Бугримова. А еще вроде как именно Судакевич придумала манежный ковер, состоящий из двух частей — центральной и обрамления, так называемой баранки. Это ноу-хау позволяло быстро менять внешний вид арены.

В 1969-м Анель Алексеевна стала заслуженным художником РСФСР. А в 1970-е закольцевала свою кинобиографию. Она пробовалась на главную роль в «Бегстве мистера Мак-Кинли» Михаила Швейцера, но сыграла эпизод в его же «Маленьких трагедиях». Мелькнула в «Агонии» Элема Климова.

Судакевич была успешна, востребованна и вполне благополучна. Со стороны кажется, что ей удалось уберечь свою насыщенную частную жизнь от любого давления государства. А если расхождения с советской властью и случались, то, как положено, стилистические. В середине 1940-х Анель Алексеевна пригласила на свой день рождения знаменитого режиссера, лауреата нескольких Сталинских премий Михаила Чиаурели. Неожиданно для всех он произнес тост за Сталина. Борис Асафович говорит, что это был первый и последний раз, когда в доме звучали столь выспренные слова. Чиаурели хотел, чтобы Судакевич была художником по костюмам на его фильме «Клятва», но она отказалась. Не оттого, что не желала участвовать в сталиниане. Просто ей пришлось бы одевать огромную массовку в скучную пролетарскую одежду, а это было совсем не интересно.

Однако «клекот лихолетья» доносился и до Анель Алексеевны. Так было в 1930-м, когда посадили продюсера Моисея Алейникова. У Анель была подружка Леля, сестра Юлия Райзмана и племянница Федора Оцепа. Она одно время жила в Париже, где научилась делать чудные шляпки, Судакевич снималась исключительно в них. Так вот они с Лелей специально ходили на угол Большой Лубянки, где допрашивали Алейникова, надеялись, что он их увидит, хотели поддержать.

Жестокое время нарезало круги все ближе. Весной 1938-го арестовали сестру Асафа Михайловича Рахиль. Ее мужа, руководителя треста «Арктикуголь» Михаила Плисецкого, посадили за год до этого. Обвинили в шпионаже и расстреляли. Когда он был уже в тюрьме, Рахиль Михайловна родила сына Азария и по этапу поехала с восьмимесячным младенцем на руках. В 2011-м Азарий Плисецкий приехал на встречу бывших узников лагеря АЛЖИР (Акмолинский лагерь жен изменников родины) в Астану. И на вопрос Нурсултана Назарбаева, сколько он просидел, ответил честно: «Я не сидел, я лежал!»

Но у Плисецких были и старшие дети. Чтобы их не забрали в детдом, Суламифь Мессерер взяла к себе 12-летнюю Майю, а Асаф с Анель — 7-летнего Алика. Мальчик отчего-то стал звать Судакевич Лешкой. Боря Мессерер, который был на год старше, перенял его манеру: не хотел говорить при двоюродном брате слово «мама», чтобы не напоминать, что его мама далеко. Мальчики переименовали и Асафа Михайловича — в Асяку. С их легкой руки вскоре танцовщика так звал весь Большой.

Ну а 4 марта 1953-го (!) в квартиру Анель Алексеевны пришли «двое в поношенных кожанках», разыскивавшие Игоря Нежного. В тот же день он был арестован. К счастью, просидел Нежный недолго, сразу после ареста Берии производство по его делу было прекращено. Игорь Владимирович дожил до 1968 года, внук Анель Алексеевны Александр Мессерер помнит и его самого, и его уникальную коллекцию карандашей.

Александр — сын Бориса Асафовича от брака с балериной Ниной Чистовой. Вышло так, что он жил с бабушкой. Анель Алексеевна ухаживала уже за его старшими детьми, своими правнуками. Хотя, разумеется, бабушкой ее никто никогда не звал, было не принято. И в школу на родительские собрания Судакевич не ходила, скорее следила за поведением и расписанием, когда потребовалось — искала репетиторов.

Она так никогда и не сняла с двери золотой таблички с именем Асафа Мессерера, написанной еще в старой орфографии, с одним С. Асаф Михайлович протанцевал в Большом больше тридцати лет, больше шестидесяти — преподавал. Среди его учеников, пожалуй, все звезды, от Галины Улановой до Владимира Васильева. Его племянница Майя Плисецкая всегда говорила, что класс Асафа лечит ноги. Он жил неподалеку и в конце жизни каждый день после репетиции, в два чаcа дня, приходил в Глинищевский. Анель Алексеевна кормила бывшего мужа обедом, он отдыхал. Умер Асаф Мессерер в 1992-м.

Судакевич умела держать дистанцию и, конечно, была немножко снобкой. Благо у нее был знаменитый муж, знаменитый сын, женившийся на знаменитой поэтессе Белле Ахмадулиной. Но главное — выдающееся чувство собственного достоинства. Когда она узнала, что внук с женой планируют впервые выставлять свои картины в галерее, сильно удивилась и переспросила у Анны Козловой: «Вы будете с Сашей выставляться? И фамилия будет написана? Ну вы смелая девочка».

Тем не менее Александр Мессерер говорит, что продолжил династию прежде всего благодаря бабушке: «Детство я прожил с ней, видел, как она рисовала эскизы костюмов, и мне самому хотелось создать что-то столь же красивое. Анель поощряла меня». Зимой 1936-го Мессереры устроили на сцене второго МХАТа семейный творческий вечер — участвовало пятеро. Традиция была продолжена лет десять назад. В одной из галерей прошла выставка, на которой были представлены работы Анель Судакевич, ее сына Бориса Мессерера, внука Александра Мессерера, жены Александра Анны Козловой-Мессерер и их семерых на двоих детей.

У Анель Алексеевны до глубокой старости оставались преданные поклонники, которые восхищались ее способом жить и вести себя. Одевалась бывшая актриса просто и элегантно, тем более что долгие годы обшивала себя сама. Хранила огромные пакеты с лоскутками и обрезками. По словам Анны, некоторые юбки так и остались сшитыми на скорую руку, иголкой вперед. К слову, Судакевич никогда не бедствовала, но и богатств особых не нажила. Когда пообещала подарить той же Анне платиновый браслет с бриллиантами, та даже не поверила. К тому же он был совсем не в ее стиле. В итоге был подарен совсем другой браслет, скифский, который Анель Алексеевне привезла из какой-то поездки племянница Майя Плисецкая.

Она оставалась стройна и величава. Регулярно ходила по врачам, гордилась тем, что сохранила зубы. И очень расстраивалась, что в ее время допотопные кинопроекторы так били в глаза, что испортили зрение. Стараясь поддерживать форму, спала исключительно на спине. Рано ложилась и вставала в шесть утра. Делала какие-то домашние дела и в 11.00 садилась за телефон. Прежде всего звонила сестрам — Софье Судакевич и единокровной сестре Елене Милашевской.

Анель Алексеевна успела увидеть 95 свечей в честь своего юбилея и умерла в 2002-м (Софья Алексеевна и вовсе дожила до 107 лет). Она до последнего была в ясном разуме. Справляться с бытом помогала соцработница, раз в три дня заезжал кто-то из семьи внука. Судакевич дала за жизнь лишь пару интервью, уже в глубокой старости. В одном призналась: «Я смерти не боюсь…  Я зову ее. Я устала жить. Старость хуже смерти, ибо невыносимо унижение и невыносимо подчиняться природе». Умерла она без мучений, во сне.

Судакевич всегда почтительно относилась к своей невестке Белле Ахмадулиной. А та говорила, что Анель Алексеевна «из тех совершенно лучезарных, чья красота, чьи луч и заря не меркнут от долгих трудов и забот, а лишь пуще сияют, побуждаемые энергией расточительного сердца, выгодной для света лица и облика»:

Знай, я полушки ломаной не дам
за бледность черт, чья быстротечна участь.

Я красоту люблю, как всякий дар,
за прочный позвоночник, за живучесть.

Фото: открытые источники