Лилия Журкина умерла в 1986-м, не дожив и до пятидесяти. Но о ней до сих пор рассказывают небылицы, окрашенные во все оттенки желтого. Актерские достижения тут ни при чем: послужной список у Лилии Дмитриевны крайне скудный. По сути, самой известной ее работой стала небольшая роль в спектакле МХАТа «Старый Новый год», а потом и в одноименном телефильме, поставленном на волне театрального успеха Олегом Ефремовым и Наумом Ардашниковым.

Однако портреты Журкиной часто мелькают в интернете, где ее если с кем и сравнивают, то с самой Софи Лорен. Пишут, что она всеми правдами и неправдами женила на себе Евгения Евстигнеева, отбив перспективного актера у первой жены Галины Волчек, вконец его измучила, спилась и покончила жизнь самоубийством.

В действительности все куда прозаичнее и горше. Начать хотя бы с имени. Выйдя замуж за Евстигнеева, Журкина взяла его фамилию. И в титрах значится как Лилия Евстигнеева. Для актрисы поступок более чем странный, учитывая популярность Евгения Александровича. Но, похоже, замуж Журкина выходила как в омут с головой. И этот брак по сути надломил ее судьбу, которая казалась безоблачной.

В юности Лилю нисколько не портил орлиный нос, скорее, выдавал в ней породу. Он достался от отца, наполовину англичанина, наполовину цыгана. К несчастью, он был пропойцей и погиб, замерзнув на улице. Мать Мария Ильинична всю жизнь проработала учительницей химии и дочерей — у Лили была младшая сестра Наталья — держала в строгости.

После 8-го класса Журкина поддалась материнской воли и пошла в педагогическое училище. Несколько лет проработала в школе учительницей начальных классов, собиралась поступать в институт на словесника. Она была начитанна, любила классическую музыку, разбиралась в живописи. Рассказывают, что в юности мечтала стать летчицей, как недавний кумир всех советских девушек Марина Раскова. А еще Лиля писала стихи.

Собственно, со стихов ее актерство и началось. Журкина познакомилась где-то со студентом Школы-студии МХАТ Анатолием Ивановым (впоследствии он станет менеджером, директором Дворца культуры им. Ленсовета). «Еще на первом курсе Толя передал мне тетрадку, — рассказывает его однокашница Марина Добровольская. — Сказал, мол, почитай стихи моей подруги. Это оказались прелестные стихи, простые и искренние. А во время сессии Иванов зазвал всех к Лиле в гости. Она казалась экзотической птицей. Читала свои стихи, рассказывала, как тяжело приходится с детьми, что эта работа ей в тягость. Кто-то и предложил: почему бы Лиле не попытать счастья в нашей Школе-студии?»

Ее приняли. Возможно, сыграла роль особая чувственная красота: тонкое лицо с огромными глазами, точеная фигура. Считалось, что на курсе 1958–1962 годов две красавицы: Лилия Дмитриевна и Наталья Климова, сыгравшая заглавную роль в «Снежной королеве». Типаж Журкиной в те годы называли американским. Собственно, увидеть, как она выглядела, можно в фильме «До свидания, мальчики» Михаила Калика, где Лилия впервые снялась в кино — в эпизодической роли «красотки на пляже».

Примерно тогда же Журкина впервые вышла замуж. Скульптор Олег Иконников был на десять лет старше и уже состоялся в профессии. Ученик Дейнеки, в дни Всемирного фестиваля молодежи и студентов он поставил у деревни Петрищево на Минском шоссе памятник Зое Космодемьянской (с Владимиром Федоровым). Забегая вперед, самой известной работой Иконникова стал «Монумент революции 1905 года» на площади Краснопресненская Застава, выполненный в том же соавторстве. Перестройку он не принял, но в смутные времена сумел переквалифицироваться в керамиста, оформлял здание «Лукойла». Памятник Федору Шаляпину на Новинском бульваре, в создании которого он также принимал участие, вот уже 20 лет как пытаются демонтировать, признав творческой неудачей.

Молодую жену Иконников обожал, часто ее лепил и рисовал. Оба любили веселые компании и жили вполне беззаботно. Журкина была хохотушкой, мужу нравилось ее смешить. Когда ходили разводиться, так веселились, что их несколько раз разворачивали за недопустимое в госучреждении поведение, отправляли «еще раз подумать». А когда развод все же произошел, Иконников завел себе собаку, которую назвал Лилей. После смерти Журкиной он предлагал поставить памятник на ее могиле, но не вышло.

Лилия Дмитриевна признавалась дочери, что рассталась бы с первым мужем в любом случае. Она просто не переносила его запаха, и развод был неизбежен. Однако Марина Добровольская, ставшая ее близкой подругой, уверяет, что был и «разлучник». А именно некий француз, доктор, в которого Журкина влюбилась со всем пылом молодости.

Неизвестно, как они познакомились. Зимой 1964-го на гастроли в СССР впервые приехал Шарль Азнавур. Он дружил с тем врачом и привез от него приветы. На концерте в зале Чайковского Журкину усадили на лучшее место в центральной ложе. Азнавур на поклонах туда поднялся и вручил Лилии Дмитриевне при всем зале огромный букет. Она страшно смутилась, покраснела и от предложения остаться на банкет категорически отказалась.

По окончании Школы-студии Журкина поступила в штат «Современника». Театр существовал восемь лет, а официально — шесть. Отцами-основателями и главными звездами по праву считались Олег Ефремов, Игорь Кваша, Лилия Толмачева, Галина Волчек. И, конечно, Евгений Евстигнеев. Лиля впервые его увидела в спектакле «Голый король», который выпустили еще в 1960-м. Как писал Анатолий Смелянский, «с отвагой канатоходцев, балансирующих над пропастью». Здание на Триумфальной площади «Современник» получил только через год, и премьеру играли на сцене театра имени Пушкина. Успех был бешеный. В дни представлений у входа дежурила конная милиция. Олег Табаков вспоминал, что тогда впервые увидел на Тверском бульваре людей с плакатами «Куплю лишний билетик!». И он же говорил, что после заглавной роли в «Голом короле» Евстигнеев стал «актерским солнцем» театра.

Поначалу он показался Журкиной старым и страшным. Она к тому времени уже развелась, а Евстигнеев почти девять лет жил в браке с Галиной Волчек. И когда актер стал Лилию Дмитриевну буквально преследовать, она совсем не обрадовалась. Напротив, всячески отмахивалась от его ухаживаний и вообще пребывала в расстроенных чувствах из-за разлада с французом. Но Евгений Александрович, похоже, влюбился всерьез. Подсовывал Журкиной в карман пальто любовные записочки, на собраниях труппы специально садился сзади и тихонько дул ей в шею. О них начали шептаться, а Лилия Дмитриевна была гордячкой и не терпела пересудов. Одновременно Игорь Кваша приударил за пришедшей в театр Людмилой Гурченко, и Ефремов ругался, называл царившую в труппе любовную лихорадку «квашизмом». Хотя кто бы говорил?

Летом большая часть труппы уехала на гастроли в Саратов. Одновременно Ефремов снимал там свой режиссерский кинодебют «Строится мост» (еще одним режиссером был Гавриил Егиазаров). Фильм рассказывал о реальном строительстве автодорожного моста через Волгу. Евстигнеев с Волчек играли семейную пару, Журкина была занята в эпизоде. Один из дней объявили выходным. Лилия Дмитриевна решила съездить на пляж, в последний момент вслед за ней в трамвай запрыгнул Евгений Александрович. Они купили клубники, какое-то ситро и целый день провалялись на Волге. В гостиницу вернулись уже под вечер. И надо было такому случиться, что Ефремов как раз собрал в холле общее собрание. Так что парочка явилась на глазах всей труппы.

Следующим утром Журкиной позвонила Волчек, попросила зайти. Соседки по номеру Лилию отговаривали, ничего хорошего от этой встречи ждать не приходилось, но она, что называется, закусила удила. В конце концов, ничего у них с Евстигнеевым не было, чего стыдиться? Тем более что в труппе Галину Борисовну любили не все. Уважали за талант, она уже пробовала себя в режиссуре, но порицали за излишнюю склонность к интригам.

В номере Волчек и Евстигнеева была еще и секретарь парторганизации «Современника» Людмила Иванова (Шура из «Служебного романа»). Потом оказалось, что ночью Волчек устроила мужу допрос с пристрастием, и он сказал, что влюблен. Как пошутил Наум Мельников, по очерку которого снимали «Строится мост», люди под ночными пытками признавались даже в том, что мосты взрывали.

Галина Борисовна спросила Лилию, указав на Евгения Александровича: «Он сказал, что тебя любит. Мне нужно только узнать, любишь ли его ты?» Журкина ответила, что да, любит. Из гордости. Настолько вся эта сцена показалась ей унизительной. И немедленно уехала в Москву, где тут же уволилась из «Современника».

Евстигнеев остался в Саратове. Правда, договорился, чтобы его друг Владимир Сошальский встретил Журкину на московском вокзале, но как все сложится дальше, она не знала. Однако Евгений Александрович вернулся раньше остальных и тут же явился к матери Журкиной просить ее руки.

Зарегистрировались они только в 1966-м. Карьера Евстигнеева развивалась стремительно, но в бытовом плане жизнь оставалась необустроенной. Главное, не было своего жилья. У их дочери до сих пор стоит в прихожей комод, появившийся в семье еще до ее рождения. Огромный, ему сто лет в обед. Евстигнеевы кочевали с ним по съемным квартирам. Одно время жили у того же Сошальского, женатого тогда на Алине Покровской.

Всесоюзная популярность Евгения Александровича началась только в 1964-м, когда он, 38-летний театральный актер, сыграл в фильме «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Это была дипломная работа Элема Климова: ему как гордости ВГИКа доверили в виде исключения защищать диплом не короткометражкой, а полноценной картиной. На роль директора пионерлагеря Дынина худсовет «Мосфильма» предлагал вжившихся в амплуа придурковатых, но инициативных бюрократов Михаила Пуговкина или Николая Парфенова. Однако Климов не хотел «сбиваться на очередного Бывалова или Огурцова» и настаивал на кандидатурах Евстигнеева или Леонида Куравлева. Последний уже «подписался» на «Живет такой парень», и режиссеру пришлось отстаивать Евстигнеева. И когда худсовет заявил: «Кто угодно, только не он», Климов парировал: «Тогда кто угодно, только не я». И хотя выход «Добро пожаловать» сопровождали цензурные препоны, да и прокат оказался коротким, старт кинокарьере Евстигнеева был положен.

Поначалу в новой семье все складывалось. Журкина с Евгением Александровичем даже по именам друг друга не называли, только Лапой. В мае 1968-го родилась дочка. Отец хотел назвать ее Ксенией, но назвали Марией — в честь обеих бабушек. Рожать Лилия Дмитриевна уехала в Горький: решили, что свекровь Мария Ивановна поможет ей на первых порах. Вышло так, что собственная мать Журкиной в то время была в Ереване, где жила ее младшая дочь, которая тоже была на сносях.

Пока Евстигнеевы мыкались по съемным квартирам, маленькая Маша жила в Горьком. Тамошняя бабушка много лет назад овдовела и жила одна в собственном домике на окраине. Лилию Дмитриевну она, правда, не жаловала, прикипела душой к первой семье сына. И в Москву приезжала всего однажды и ненадолго. Мать Журкиной, со своей стороны, не приняла Евстигнеева: за то, что ушел из первой семьи, за то, что на одиннадцать лет старше дочери. И, по словам Маши, «постоянно дула маме в уши, какой отец нехороший».

Иногда родители забирали девочку в Москву на побывку. Уже не узнать, кто настоял, но года в четыре ее решили окрестить. Рано утром Евстигнеев позвонил Сошальскому: «Дорогой, ровно в девять мы идем в цирк. Надевай черный костюм — знаю, что у тебя есть, и подъезжай ко мне домой. Все должно быть интеллигантиссимо!» Сошальский подумал, что его зовут на утренний просмотр к общему приятелю Юрию Никулину, но смутился: «Зачем черный костюм?» Евгений Александрович захохотал: «Дурачок, ты не расслышал! Не в цирк — в церковь! Будем крестить Машу». Сами родители в церковь не входили. Евстигнеев был членом партии и решил, что ему лучше «не мелькать».

Горьковской бабушке было сложно управляться с ребенком, оттого отдала девочку в школу в пять лет, разделила ответственность с учителями. А уже во второй класс Маша пошла в Москве. Евстигнеевы тогда квартировали у Олега Табакова.

Журкина после ухода из «Современника» не работала. Евгений Александрович еще в 1972-м, вслед за Ефремовым, перешел во МХАТ. И получил благодаря этому трехкомнатную квартиру в доме Большого театра на Суворовском бульваре. Рассказывал, что никак этого не добивался. Просто к нему подошел председатель месткома театра: «Ты почему заявление на квартиру не подаешь? — А что, можно? — Да вот, распределяют». «И вдруг мне назавтра приносят ордер… »

В том же доме №17 жили мхатовцы Олег Ефремов, Иннокентий Смоктуновский, Михаил Зимин. С семьей последнего Евстигнеевы дружили: Евгений Александрович и Зимин когда-то учились вместе в Горьковском театральном училище. Лилия Дмитриевна тесно общалась с его женой, тоже артисткой МХАТа Светланой Семендяевой.

Евстигнеевы держали открытый дом. К приходу гостей Лилия Дмитриевна запекала баранью ногу или жаркое в гусятнице. Евгений Александрович развлекал собравшихся игрой на балалайке или семиструнной гитаре. А главным его аттракционом была игра на вилках. Трудовой путь будущего актера начинался на Горьковском заводе, а по вечерам он играл на ударных в джазовом оркестре перед киносеансами. Собственно, там его и заметил в 1946-м директор местного театрального училища. Спросил: «Не хотите стать артистом?» «Не знаю», — честно ответил Евстигнеев. А когда понял, что на экзамен надо выучить стихотворение и басню, впал в панику — у него была плохая память. О том, как тяжело актеру давался текст, ходят легенды.

В Москву Евгений Александрович прибыл в бобочке с коротким рукавом, на которой болтался крепдешиновый галстук-бабочка, и в лиловом бостоновом костюме. С длинным ногтем на мизинце, которым удобно поддевать гитарные струны. Столичный лоск наводила на него уже Галина Волчек. Она вспоминала, как впервые купила мужу на все деньги костюм, и смотрелся он в нем так нелепо, что она чуть не прослезилась. А уже через несколько минут казалось, что он в таких костюмах ходил всю жизнь — так легко вжился в образ.

В новой семье роли были распределены иначе. Это Евстигнеев жену опекал, нянчил, носил буквально на руках. Он даже запрещал ей стирать свое белье. Считал, что давать женщине в стирку интимные вещи стыдно, его Лиля достойна лучшего.

В середине 1970-х Наталья Журкина уехала во Францию: ее муж, этнический армянин, родился в Лионе. Она присылала в Москву посылки с модными, невиданными в СССР «шмотками» и обувала-одевала всю семью. Лилия Дмитриевна любила выглядеть эффектно и даже с некоторым вызовом: накручивала чалму на голову, вдевала в волосы бусы. Если натыкалась в комиссионке на красивое платье, могла спустить на обновку все имевшиеся в доме деньги. Как-то это случилось, когда Евстигнеев был на гастролях, и маленькая Маша стреляла у прохожих по две копейки, чтобы купить себе булочку.

Журкина прекрасно знала, что нравится мужчинам, и любила пококетничать. Среди ее ухажеров были сердцеед Владислав Стржельчик и Владимир Атлантов. Евстигнеев в ответ закатывал бурные сцены ревности.

Ближайшим другом семьи был Семен Зельцер, заведующий винно-водочной секцией знаменитого универсама на улице Горького, который москвичи называли Кишкой. После смерти Лилии Дмитриевны в памятные дни он тоже приходил к ней на могилу. Зельцер вспоминал о доме Евстигнеевых: «Постоянные гости — Володя и Варвара Владимировна Сошальские, Миша Козаков. Актеры МХАТа и “Современника”. В доме шумно, дымно и очень интересно. С Лилией Дмитриевной — женой Евгения Александровича — всегда легко и просто. Красивая, кокетливая и подкупающе бескорыстная, готовая отдать все, что ни попросишь. Рассказывает втихаря, чтобы Женя не услышал: “Сегодня звонит в дверь такой весь из себя: высокий, стройный, элегантный. Говорит: “Простите, Лилия Дмитриевна, я ваш сосед, въезжаю в квартиру на третьем этаже, вот незадача: привез мебель, а жена на работе, не могу рассчитаться с грузчиками — денег с собой нет. Не ссудите ли до вечера ста рублями, а вечерком прошу вас, не откажите с Евгением Александровичем, пожалуйте к нам, чайку попьем, побеседуем… ” Отдала…  Вот так…  А там, на третьем этаже, такие не живут… ”»

Маленькая Маша узнавала друзей родителей по ногам. Евстигнеевы предпочитали ресторан Дома журналиста, благо совсем рядом, только бульвар перейти, и Маша все детство проползала там под столами. В том же Домжуре отмечали и ее десятилетие, на котором Евгений Александрович развлекал детей фокусами.

К слову, тогда же Машу познакомили со сводным братом. Галина Волчек часто говорила, что их с Евстигнеевым сына Дениса в новой семье не приняли. Дескать, даже его фотография появилась у Евгения Александровича только после смерти Лилии Дмитриевны. Это не совсем так. В один прекрасный день Денис просто пришел на Суворовский в гости. Он катал сестру на плечах, да так шибко, что они даже разбили ее ногами плафон на люстре. А еще через несколько лет Евстигнеев возил обоих детей в Горький навестить бабушку.

При всем благополучии Евстигнеевы никогда не стремились к элитарности. Маше в наследство от матери даже драгоценностей серьезных не осталось, так, какие-то «цацки». Она ходила в испанскую школу, училась вместе с дочкой министра мелиорации и внучкой Луиса Корвалана. Но только потому, что до нее можно было дойти переулками, избегая оживленных улиц: Лилия Дмитриевна панически боялась машин. Возможно, оттого, что однажды они чуть не погибли. Поехали в очередной раз на своей вишневой «четверке» в Горький, Евстигнеев не отпустил ручной тормоз, машина задымилась и врезалась в песчаную кучу.

Евгений Александрович, напротив, обожал автомобили и даже в булочную предпочитал ездить за рулем. После «четверки» купил себе подержанный голубой «Мерседес». Он часто сбегал ото всех в гараж. Там у него были свои приятели, свои мужские интересы. Актер вообще не чурался простых людей, любил с ними общаться. Лето Евстигнеевы часто проводили в Плесе, в актерском Доме творчества. Гуляют там как-то по набережной, вдруг в земле открывается люк, появляется чумазая голова какого-то мужика. Он видит любимого артиста и неожиданно выдает: «О, Саныч, привет! Залезай сюда, у меня есть!» И щелкает себя по шее характерным жестом. Лилия Дмитриевна захохотала, а актер смутился, начал отнекиваться.

В том же Плесе Евстигнеевы праздновали пятнадцатилетие свадьбы — с шампанским и шариками. А всего они прожили вместе двадцать три года, хотя были совсем разными. Евгения Александровича было невозможно вытащить на театральную премьеру или выставку. Зато он любил футбол, был страстным болельщиком. Когда они с Лилией Дмитриевной ездили на море, она с утра уходила на пляж, он предпочитал отдыхать в гостиничном номере. Если что-то читал, то, как правило, газеты. Его считали молчуном и совсем не интеллектуалом. И это не только народная молва. Так «приложил» актера не раз снимавший его Эльдар Рязанов: «После близкого знакомства я, мягко говоря, не относил его к разряду крупных мыслителей нашего времени. Но на сцене и на экране он мог, по-моему, сыграть и Эйнштейна, и Карла Маркса — кого угодно».

Знавшие Лилию Дмитриевну говорят, что она была натура более тонкая, да и запросы у нее были повыше. А вот карьера, напротив, не складывалась. В середине 1970-х ее тоже приняли во МХАТ, она играла, например, в легендарной «Синей птице». Но ролей было не так много, и все не главные. А фильмография Журкиной исчерпывается крошечными эпизодами или проходными ролями в фильмах, куда ее приглашали в довесок к мужу. Михаил Ганкин, работавший вторым режиссером на восьмисерийной телекартине «Атланты и кариатиды» 1980 года, вспоминал: «Евгений Евстигнеев всегда устраивал Лилю в тот фильм, в котором он снимался. Он просто ставил условие режиссеру: если тот хочет иметь Евстигнеева, то должна быть роль для Лили. Актриса она средненькая, к тому же у нее было отрицательное обаяние».

С последними словами можно и поспорить. Скажем, Марина Добровольская уверена, что Журкина была талантлива: «Но Лиля была как подстреленная птица, будто была в ее судьбе какая-то непоправимая трещина. Ей не хватало энергии, инициативы. И никто ей специально не занимался, не развивал дарования, не случилось встретить своего режиссера».

С виду простоватый, косноязычный, как бы отсутствующий Евстигнеев славился своим умением отключаться. Карен Шахназаров рассказывал, как в свое время на него обижался. Актер очень хотел сниматься в «Зимнем вечере в Гаграх», буквально выпросил роль, а на площадке скучал и клевал носом. Так перераспределял энергию, которой хватало не только на театр и кино, но на свою личную обособленную жизнь. У Евгения Александровича в квартире был даже тайник — запертый ящик в мебельной стенке, куда никому не позволялось влезать. Лилия Дмитриевна ругалась, думала, муж хранит там что-то порочащее. А Маша подростком случайно нашла ключ и не сдержала любопытства. В тайнике она нашла разобранные ручки, старые зажигалки, «бычки» от сигарет, какие-то гвоздики. Среди всего этого хлама — маленькие фотографии близких людей. «Папа копался в этом хламе, как дите в песочнице».

У Лилии Дмитриевны такой отдушины не было. Пока дочка была маленькой, занималась ей. Когда та подросла, буквально умирала без работы. Подчинить жизнь гениальному мужу, раствориться в нем без остатка было не в ее характере. Напротив, с годами в первую очередь именно его обвиняла в своей неустроенности. Ревновала к профессии, к славе, которая с каждым годом только росла. Растравляла себя, подозревая во всех смертных грехах. Журкина обижалась, что Евстигнеев отказывается замолвить за нее словечко в театре. Но он за «своих» не просил. Давить было бесполезно, мог приложить и непечатно.

Тут стоит вспомнить историю с Машиным поступлением. Она шесть лет протанцевала в ансамбле «Калинка» (с Екатериной Стриженовой, тогда Токмань), каждое лето проводила в пионерском лагере от Союза театральных деятелей. Но собиралась в медицинский, благо бабушка Мария Ильинична натаскала по химии. Однако за компанию с одноклассницами пошла в театральный. Родители были не в курсе, они как раз уехали на гастроли. В Щуку Машу не взяли, а в Школу-студию МХАТ приняли. Уже на последнем курсе кто-то из секретарей в деканате рассказал, что Евстигнеев звонил мастеру курса Виктору Монюкову: «Не ломайте дочери судьбу. Если не тянет — отчислите». И на студенческие показы не ходил — боялся. Лилия Дмитриевна, напротив, ни одного не пропускала.

«Мне казалось, что она серьезно больна, — вспоминала Валентина Талызина, игравшая с Журкиной в ее последнем фильме “Еще люблю, еще надеюсь”. — Для нее было очень неприятно (по-моему, это вылилось в какой-то комплекс), что Женя имел уже фантастическую славу, а она, красивейшая женщина, оставалась как бы в стороне. Тем более что с возрастом и болезнью она утрачивала шарм и очень резко реагировала, что к Жене все тянулись, хотели с ним общаться. Когда он приходил, то все улыбались и радовались ему, а не ей. Лиля его все время подкалывала, задевала. Но он терпеливо все сносил, старался не замечать ее подковырок».

Журкина действительно болела. Дочь отсчитывает ее недуги от истории с кошечкой. Как-то они с отцом поехали на Птичий рынок, просто поглазеть. «Только не вздумайте кого-нибудь покупать», — предупредила Лилия Дмитриевна. Но они, конечно, притащили в дом котенка. Спустя пару месяцев его пришлось отдать: у Журкиной проявилась сильнейшая аллергия. С годами она переросла в тяжелейшую неврологическую болезнь: нервные окончания так воспалялись, что болело все тело. А нервничала она часто. Когда накатывала очередная депрессия, просто лежала лицом в стенку, ни на что не реагируя.

К несчастью, заглушать душевную и физическую боль Журкина пыталась алкоголем. «Лилия — серьезная, умная актриса, и я был удивлен, что ее так мало снимали, — признавался режиссер и сценарист “Еще люблю, еще надеюсь” Николай Лырчиков. — На нашей картине, когда шло озвучание, у нее случился срыв, пришлось ее роль озвучивать другой актрисе. Евстигнеев этим был очень расстроен. “Коля, пойдем выпьем”, — сказал он мне. Тогда он рассказал мне о трудностях в семейной жизни. Жена выпивала, что его повергало в шок. Насколько мне известно, она трагически ушла из жизни… »

Однажды актриса действительно пыталась покончить с собой, наглоталась таблеток. Но ее откачали. Евстигнеев сходил с ума, возил жену по профессорам, устраивал в больницы. Сама Лилия Дмитриевна отыскивала каких-то экстрасенсов. Дочка Елены Прокловой Арина Мелик-Карамова рассказывала мне, что когда у нее открылась язва, ее «лечили» у Евстигнеевых. Собиралось человек по пятнадцать. Садились в кружок. Модный московский целитель Александр Дерябин — впоследствии он станет одним из мужей Прокловой — произносил мантры оздоровления, после чего раздавал всем по чайной ложечке масла и каждому делал клизму. Так рядком — кто на полу, кто на диване — и лежали попами кверху. Однажды как раз во время сеанса из театра вернулся Евстигнеев. Глянул в комнату из коридора грустными глазами, снял шапку и, ничего не сказав и даже не поздоровавшись, тихо ушел в недра квартиры, плотно закрыв за собой дверь.

На Суворовском все чаще гремели скандалы, и Евстигнеев старался бывать там как можно реже. Как-то его зазвала пообедать Софья Пилявская: «Он легко, даже радостно согласился. Обыкновенный обед, наверное, борщ, котлеты, что-нибудь на закуску — ничего выдающегося, разве что своя квашеная капуста. Как же он всем восхищался, как все хвалил! Сидели мы довольно долго, и такой он был раскрытый, довольный, и я поняла, как же он неухожен, как при такой огромной работе предоставлен самому себе».

«Я видела, что мама на взводе, но вела себя с эгоизмом, присущим молодости, — говорит Мария Евгеньевна. — Старалась не вникать в их отношения, сохранять нейтралитет. Не хотела расстраиваться. У меня была своя жизнь, а к маминому нестабильному состоянию я привыкла. Сегодня понимаю, что совсем ее не понимала. Очень об этом сожалею. Один раз даже ее ударила… »

Журкина умерла в больнице в августе 1986-го. Это случилось неожиданно, рассказывали, что Евстигнеев в те дни будто впал в какое-то оцепенение. Конечно, в первую очередь он винил себя. К тому времени актер пережил уже несколько инфарктов, и на кладбище дежурила скорая.

После похорон на Суворовском начался настоящий полтергейст. Мария Евгеньевна божится, что вдруг начинало звучать пианино в закрытой комнате. Газеты летали по квартире. Горе они с отцом не обсуждали, каждый пытался справиться самостоятельно.

Где-то через год Евстигнеев привел знакомиться с дочерью «свою девушку». Это оказалась Ирина Цывина, младше его на 37 лет. Она училась вместе с Машей в Школе-студии, они даже курили несколько раз на пару тайком в туалете. Неудивительно, что дочь далеко не сразу приняла отцовский выбор, тем более что встречаться с Цывиной он стал еще при жизни Лилии Дмитриевны. В том самом гараже, где так любил скрываться ото всех и где были и коньячок, и магнитофон, и раскладушка.

Однажды Маша не выдержала и высказала отцу в лицо: «Что ты за человек? Маму только похоронили, а уже бабу новую в дом привел!» Сегодня она вспоминает: «Как же папа орал! Стены дрожали, даже ваза со шкафа упала: “Я имею право на свою жизнь! На личное счастье! Что ты, в конце концов, понимаешь?”»

Дальнейшее известно. Конечно, все примирились. В браке с Цывиной Евстигнеев прожил пять последних лет, как говорят окружающие, счастливых и спокойных. Мария Евгеньевна Селянская — по первому мужу — вот уже много лет служит в «Современнике». Она замужем за артистом того же театра Максимом Разуваевым. Их дочь Софья — в МХТ, много снимается. Она — Евстигнеева, продолжатель династии.

Весной 1992-го Евгений Александрович решился на операцию на сердце. Ее должны были делать в Лондоне, перед отлетом он позвонил дочери. Они болтали ни о чем. Евстигнеев вроде не волновался, голос звучал бодро. Но перед тем, как попрощаться, неожиданно попросил: «Обязательно сходи к маме на могилу». Мария удивилась, ведь никакого памятного дня в ближайшее время не было. Через два дня актер умер в лондонской клинике от обширного инфаркта.

Фото: sovkinoarchive