Всякий раз, когда в запертых квартирах находят несчастных брошенных детей или просто сущий бедлам, соседи приходят в ужас. Несколько недавних случаев позволили вспомнить историю, прогремевшую больше двадцати лет назад. Речь о Валентине Караваевой — актрисе, сыгравшей свою звездную, а по сути единственную роль в кино в картине 1942 года «Машенька».

В тот злополучный январский день 1998-го один из многоквартирных домов недалеко от станции метро «ВДНХ» в очередной раз капитально затопило. В потопе привычно заподозрили пенсионерку со второго этажа. Последние дни она не подавала признаков жизни, и дверь квартиры 89, числившейся за гражданкой Валентиной Ивановной Чапмен, взломали.

В однушке обнаружили женщину с выбеленным гримом лицом, на котором еще угадывалась былая красота, несмотря на перетягивающий щеку шрам. Одетая в старинное нездешнее платье, она, уже несколько дней мертвая, лежала на пути к входной двери, а над ней будто парила белая птица — чайка из проволоки и перьев, подвешенная к потолку. Стены комнаты были обиты черной тканью, кухня превращена в подобие гримерки. В стоячей, затопившей квартиру канализационной воде плавали полуистлевшие наряды неземной красоты. Пол, мебель и подоконники были завалены скрученной запыленной кинопленкой, на каждом кадре которой оказалась хозяйка — в одной и той же декорации, практически в одной и той же позе. Из обычной коммунальной драмы, унесшей жизнь одинокой, всеми покинутой старухи, вырастала чуть ли не экзистенциальная трагедия.

Не зря ее главная героиня так любила драматические эффекты. Когда в 1981-м, уже полубезумном своем году, она сочиняла текст для пластинки «Творческий портрет Валентины Караваевой», актриса начала так: «Ночь. Гремит гроза. Пошел шелестящий густой дождь. На всех домах двери-окна темные. Все спят. Гром разбудил и напугал: как залпы орудий. Как война».

Именно с грозового неба начинается документальный фильм «Я — чайка!.. » Георгия Параджанова, режиссера, который, собственно, заново открыл Караваеву. Племянник Сергея Параджанова попал в ее квартиру через пару недель после похорон. Чтобы представить тамошнюю обстановку, достаточно сказать, что в квартире не было унитаза: Валентина Ивановна действительно всех заливала, однажды воду вычерпывали просто через окно. В комнате — лишь старый топчан и трюмо, скудная старая одежда развешана по стенам на простых гвоздях, в углу — разбухшие от сырости чемоданы, в которых гнили когда-то роскошные шубы на радость полчищам насекомых. Везде валялись рассыпающиеся, полуистлевшие рукописи.

Фильм Параджанова, а точнее, его излишний пафос, кажется весьма спорным. Но все оправдывает то, что режиссер сумел отреставрировать те самые несколько тысяч метров пленки, смонтировать ее, свести с обнаруженными там же аудиокассетами. Оказалось, в течение тридцати лет Караваева снимала саму себя. Ролей несколько — Нина Заречная, Анна Каренина, Кармен, Раневская, Гедда Габлер. Она снимала, проявляла, отсматривала, меняла интонации, смещала акценты, играла и снимала снова и снова. Что это было: проявление безумия, отчаяния от нереализованности или самодостаточный в своем невнимании к окружающему миру шаг? Караваева все сделала, чтобы этот вопрос остался без ответа. О какой достоверности можно говорить, когда даже ее имя и то под вопросом? Верить можно разве что ее архиву, состоящему из обрывков газет, дневниковых записей, личных писем и жалоб по инстанциям — Валентина Ивановна это дело любила.

Аттестат 1935/36 года об успешном окончании 8-го класса. Едва его получив, Караваева уезжает из Вышнего Волочка в Москву поступать «на артистку», о чем всегда мечтала. В ранней автобиографии Караваева писала, что родилась в семье потомственных врачей. В анкете Союза кинематографистов указала, что отец — служащий, мать — рабочая. По другим сведениям, Караваев-старший служил управляющим помещичьим имением, а в жены выбрал поповну. Он рано умер, мать работала уборщицей — то ли в церкви, то ли в библиотеке. Еще говорят, что родители назвали Караваеву Аллой, а Валентиной она стала уже по собственному желанию.

В Москве Караваева поступила к Юлию Райзману, к тому времени режиссеру популярных фильмов «Летчики» и «Последняя ночь». В кино она дебютировала еще студенткой, снявшись в крохотной роли в картине «Ночь в сентябре» одного из своих педагогов Бориса Барнета. А весной 1941-го Райзман задумал мелодраму «Машенька», трогательную новеллу из серии «только очень жди». Один из авторов сценария Евгений Габрилович вспоминал, что история писалась специально «на Караваеву». Сам он ее в глаза не видел, но Райзман, никогда заранее не намечавший актеров, в тот раз был непреклонен и некоторые из уже сочиненных сцен отклонял со словами: «Нет, это у Караваевой не пойдет… »  Сама же артистка при знакомстве произвела на Габриловича странное впечатление: «Она сидела в уголке как-то сжато, неловко, бесцветно, в каком-то сером и робком платьице, в стоптанных башмаках. Я ужаснулся от ее невидности, некрасивости». Судя по всему, она была из тех актрис, кто «просыпается» на площадке и расцветает на глазах у публики. Хотя в тот раз показалась Валентина Ивановна неважно. Режиссеру пришлось отсмотреть несколько других, более именитых актрис, прежде чем она уговорила его дать ей еще один шанс. В письме, написанном через тридцать лет, Караваева упомянет: «Я шла на вторую пробу как на счастье любовного свидания».

Валентина Караваева, 1942 г.

Историю любви телеграфистки Машеньки и таксиста Алеши, которого сыграл Михаил Кузнецов, начинали снимать в предвоенной Москве. Съемки возобновили в 1942-м в Алма-Ате, и уже в апреле состоялась премьера. Валентина Ивановна в этом фильме — олицетворение юности и верности, непосредственна и прелестна. Процитирую того же Габриловича: «… Я не могу сказать, хорошо или плохо она сыграла. В исполнении Караваевой нет, на мой взгляд, ни отточенности, ни отделки, ни завершенности, как нет их в тех обстоятельствах подлинной жизни, с которыми мы встречаемся каждый день. Вот она и сыграла жизнь».

Кадр из фильма «Машенька», 1942 г.

Из записей 1980-х годов: «И, наконец, главное. Не забыть: Райзман рассказывал, как просили летчиков отправить в Москву пленки, но летчики требовали просмотра фильма. Потом взяли в Москву, сказали: после “Чапаева” — будет ваша “Машенька”».

Такое вряд ли забудешь. «Машенька» — это было признание, популярность, поклонники, наконец, Сталинская премия, которую получили Райзман, Габрилович и Караваева, ставшая в свои 22 года самой молодой лауреаткой. Это было абсолютное совпадение, редкое, счастливое, которого многие не могут дождаться всю жизнь. Она искренне поверила, что успех не случаен, а заслужен, более того, выстрадан.

На волне успеха «Машеньки» актрису, влюбившую в себя страну, приглашают сразу в три проекта. Снялась она только в «Тоне» Абрама Роома — одной из двух новелл боевого киносборника «Наши девушки». На экран его не выпустили. Действие в обоих фильмах (второй снимал Григорий Козинцев) происходило во время отступления советских войск, что, судя по всему, в 1943-м сочли «неуместным». К тому же героиню Караваевой посчитали «излишне» жертвенной. Она была утверждена на главную роль в байопик о Космодемьянской Лео Арнштама. Но раньше начинались съемки у Райзмана: нарушив собственное правило никогда не снимать актрис дважды, он пригласил бывшую студентку в свой следующий фильм «Небо Москвы».

Валентина Караваева, 1943 г.

В начале июня 1943-го Валентина Ивановна приехала на площадку в тыловой Куйбышев. Успела сняться в нескольких эпизодах, а 11 июня машина, которая везла ее на площадку, врезалась в трамвай. Водитель погиб на месте, актриса, у которой были отбиты внутренности, переломаны кости и изрезано лицо, оказалась в реанимации. В «Зое» ее заменила Галина Водяницкая, в «Небе Москвы» — Нина Мазаева. Райзман и в дальнейшем не приглашал в свои фильмы дважды, что позволило говорить об актерском «проклятии». Мол, он часто снимал дебютанток, и ни у одной не сложилась судьба.

В больницах Караваева провела почти полгода. Врачи колдовали над ее лицом, сделали несколько операций, но все неудачно. Иная поставила бы крест на карьере актрисы, но Караваева продолжала надеяться — не зря Райзман называл ее одной из самых настойчивых на курсе. Из наговоренной пластинки «Творчество Валентины Караваевой» (1982 год): «Вновь — месяцы лечения, теперь уже в госпиталях, вместе с ранеными бойцами, которые узнавали ее, несмотря на остриженную наголо голову и забинтованное лицо. Узнавали “по глазам”, как они говорили. И поддерживали ее своею верой в нее, ее будущее».

История обретения Валентиной Ивановной фамилии Чапмен, под которой она похоронена, как наиболее романтическая и наверняка политическая, существует в нескольких вариантах. Одни говорят, что еще в начале 1943 года актрису — она знала американские и французские шлягеры — пригласили выступить на концерте для союзников. На ужине после концерта и случилось знакомство с помощником атташе английской военной миссии Джорджем Чапменом. Другие утверждают, что этот джентльмен влюбился в Караваеву заочно, посмотрев «Машеньку». И уже после аварии случайно столкнулся с Валентиной Ивановной в лифте столичной гостиницы. Но то, как однажды Чапмен пронес Караваеву на руках по лестницам Большого театра, видели многие. Всего через месяц знакомства он сделал предложение. Новоявленная миссис Чапмен переехала из коммуналки на Потылихе (это сейчас район Мосфильмовской считается престижным) к мужу в гостиницу «Савой».

Валентина Караваева, 1944 г.

О кино обезображенной артистке пришлось забыть, но оставался театр. Весной 1945-го вся Москва ломилась «на Караваеву» в «Чайке» Театра имени Моссовета. Писали, что в игре актрисы было нечто, «предвосхищавшее рождение второй Комиссаржевской». Вот только отработала Валентина Ивановна всего несколько спектаклей, и режиссер Юрий Завадский снял ее с роли. Караваева вела себя вызывающе, спорила с постановщиком, пыталась командовать другими артистами. Одни сказали бы, что была излишне независима, другие — что попросту «включила звезду». И не выключала ее уже никогда. Когда Завадский еще на репетициях указал строптивой артистке на место, введя на роль такую же молоденькую Анну Косенкину, Караваева отнеслась к ней не как к сопернице, а как к своей ученице, можно сказать, взяла под опеку.

Оставшись без роли, Валентина Ивановна из театра ушла. Не нужен ей был театр, манило одно кино. Ее приглашали во МХАТ, правда, с условием в течение года не выходить на сцену, а учиться. Вместо этого Караваева получила разрешение на выезд из СССР на родину мужа: «Я не изменила и не изменю свое русское подданство. Выезд этот будет временным, и он не только желателен мне, так как естественно для жены быть вместе со своим мужем, но даже и необходим, потому что в результате происшедшей со мной автомобильной катастрофы я не могу до полного исправления шрамов на лице сниматься в кино, ибо лечение, хотя и длинное, не привело к желаемым результатам».

Любят писать о голубой крови и несметном богатстве Чапмена, о роскошной жизни актрисы в Европе. В сюжете о сказочном замужестве иначе не бывает. Но вот с последствиями аварии две пластические операции в Швейцарии так и не справились. Более того, после них лицо перекосило — онемела верхняя губа. С тех пор до конца жизни фотографировалась Валентина Ивановна только в полупрофиль, с единственного ракурса.

Валентина Караваева перед возвращением в СССР, 1950 г.

Говорят, в Женеве она играла в любительском театре русской общины и помогала, как могла, православной церкви. Но никто не может ответить на простой вопрос: почему спустя пять лет она вернулась? И будто бы с двумя флаконами яда, которые на всякий случай (?) вручил оставленный муж.

Родина встретила блудную дочь ссылкой в родной Вышний Волочек, где она поступила в местный театр. Но, судя по архиву, она в Москве уже в сентябре 1950-го, причем в собственной комнате. Так что если ее и отправляли «в опалу», то только на пару месяцев. Все известное об этом времени говорит, что Караваева не просто так вернулась и, скорее всего, не просто так уезжала. Зою Федорову, у которой был роман с американцем, посадили в 1946-м, еще одну актрису, Татьяну Окуневскую, тоже крутившую с иностранцами, — спустя два года.

Февраль 1951-го. Ответ из редакции «Нового мира» с отказом. Валентина Ивановна хотела напечатать свою рукопись о западной жизни «Мир, где нет завтра». В том же году, если верить Фаине Раневской в изложении Глеба Скороходова, она попросила ее о рекомендательном письме главному режиссеру Театра Красной Армии Алексею Попову. Раневская письмо написала со словами, что «видит в Караваевой действительно интересную актрису». Но личная встреча Фаину Георгиевну «покоробила»: «Вдруг явилась ко мне, без звонка, не договорившись, и опять бухнулась в ноги (первый раз это случилось в эвакуации, где артистки познакомились. — Прим. автора), целует полы халата, мои шлепанцы, я — в панике, выдергиваю, как курица, ноги, хочу поднять ее, а она рыдает, не встает ни в какую: “Спасите меня! Спасите, иначе мне нет жизни!”» Письмо Попову Караваева не отправила.

1954 год. Письмо с «Мосфильма». Валентина Ивановна отправляла туда сценарную заявку «Они не забыли», продолжение «Машеньки». Тогда же, в середине 1950-х, она выпивает чапменовский яд и чудом, пережив клиническую смерть, выкарабкивается.

Из письма к министру культуры Екатерине Фурцевой от 5 марта 1955-го: «В 50-м году я вернулась на Родину из-за границы, потому что любовь к родной земле и душевная жажда отдать свое творчество именно родной земле — они оказались сильнее всех “обольщений” комфортабельного буржуазного, эгоистического существования. А сейчас, уже войдя в “классики”, я существую “подселенкой” в коммунальной квартире, около чужих семей. Не имея возможности даже для необходимого отдыха, не говоря уже о творческих занятиях. А, между тем, приезжают из-за границы люди, которые знают меня как актрису. Бывало и так, что задавались провокационные вопросы: “Правда ли, что вас репрессируют, и что вы живете в трущобах, не имеете своей квартиры?” <…> Прошу разобраться и навести должный порядок в том недопустимом для Советской страны положении, в котором я нахожусь уже много лет. Не только потому, что оно мучительно и более уже нестерпимо для меня самой. Но потому, что сложившаяся ситуация бросает незаслуженную тень на честь и достоинство нашей Родины и может служить только на руку вражеской пропаганде». Квартиру ей дали — ту самую, однокомнатную, на проспекте Мира.

Караваева поступила в штат Театра киноактера. А когда в 1957-м его закрыли (чтобы спустя несколько лет реанимировать), устроилась в Театр имени Пушкина, где иногда — очень редко — играла на сцене. При этом зарплату приносили на дом, сама она за деньгами не шла: «Я ни в чем не нуждаюсь». Забегая вперед, она даже пенсию себе не оформила. Кроме театра Валентина Ивановна зарабатывала на киностудии им. Горького, где долгие годы занималась дубляжом. У нее действительно был красивый, чуть глуховатый голос. Вот только Караваева и для этой службы оказалась чересчур своенравна и старалась, как могла, переиначить игру Греты Гарбо, Даниэль Дарье или Бетт Дэвис.

Откровенно говоря, Валентина Ивановна всегда была со странностями. Евгений Весник считал ее «слишком умной для актрисы». А Лидия Смирнова вспоминала, как однажды, еще в эвакуации, когда они жили в одной комнате, она поднялась с постели в пять утра и, завернувшись в простыню, вышла в гостиничный коридор, сжимая в зубах стебель красной розы. «Куда ты? — На свидание с Сервантесом». Но все как на подбор рассказывают, какой экзальтированной, неуживчивой, вздорной и бескомпромиссной была Караваева.

Обложка пластинки «Валентина Караваева. Творческий портрет», фото: В. Плотников

Из письма матери от 1 января 1962-го: «Пусть будет так, как Господу угодно, потому что это всегда — самое лучшее. За себя я могу только сказать, что я не пойду ни на какие компромиссы. Мне нужно или все, или ничего. Я пойду и дальше своим путем, каким бы он ни был, и свой крест я донесу до конца». Это послание вызвано отнюдь не творческими переживаниями. У нее, такой исключительной, необыкновенной, тоньше всех чувствовавшей и больше всех знающей, все сложилось как у многих. Полковник по имени Александр Константинович был женат. Роман продолжался 15 лет, с перерывом на законного мужа. Познакомились еще до войны, продолжали встречаться и после возвращения Караваевой в Москву. Но однажды, когда она ему позвонила, настроившись, собравшись с духом, наплевав на гордость и старые обиды, ей ответили: «Велено было передать, что он ушел в театр».

Из письма от 6 января 1955-го: «Вы, очевидно, забыли, что должны вернуть фото и письма, попавшие к Вам в свое время случайно, по ошибке…  на что, в сущности, Вы никогда не имели и не могли иметь никакого права. Лживая, фальшивая, не в меру затянувшаяся “случайность”».

Из письма, никак не датированного: «… Но что такое счастье — я уж так никогда и не узнала. Потом то, что было сильнее меня, привело меня в решительный час опять домой. Ты пришел, увидел не мечту, а живую седую женщину, показавшуюся тебе чужой. Ты почему-то не разглядел, что это седое и странное существо, несмотря ни на что, была все-таки лучше той юной девчонки, чье фото ты хранил. Потому что та девчонка могла целовать Александра в “Машеньке”, думая о тебе, вспоминая тебя, но в то же время могла и ненавидеть тебя и мстить тебе, целуя другого. <…> Я искала тебя, как ищут хлеб. Ибо ты и был в действительности всегда мой душевный хлеб: вся юность, все чувства были отданы тебе, так уж случилось. И все, что я когда-либо делала в творчестве, было связано с тобой, питалось тобой, даже против моей воли и без участия моего сознания».

Последнее письмо перекликается с единственной ролью, сыгранной Караваевой после войны — фрейлины в «Обыкновенном чуде» коллеги по театру Эраста Гарина. Последнее приглашение в кино она получила в 1968-м — Михаил Калик снял Валентину Ивановну в фильме «Любить… », но и роль была пустяшной, и судьба картины драматичной.

Кадр из художественного фильма «Обыкновенное чудо», 1964 г.

И параллельно с полковником, и впоследствии находились какие-то Федоры, Сулханы, виолончелисты Валентины Борисовичи и прочие, безымянные, один из которых, по воспоминаниям соседки, был похож на Владимира Маяковского. Неизвестно, почему адресованные им письма сохранились: то ли Караваева их не отправляла, то ли оставляла себе копии. В любом случае, написаны они как под копирку. И какие это послания, какой выспренный стиль, какой уровень претензий. Из письма к Сулхану от 15 мая 1952 года: «У Александра Грина есть рассказ “Жизнь Гнора”, где случается между прекрасным молодым человеком и такой же прекрасной молодой девушкой соединение после долгой разлуки. И молодой Гнор говорит: “Простим жизнь. Она оказалась нищей перед нами”. Мы с вами, увы, далеко не гриновские герои. Но есть общее: и перед нами жизнь оказалась нищей».

1974-й год. Уведомление из театральной библиотеки о получении по запросу Чапмен В. И. пьес Т. Уильямса на английском языке. В начале 1970-х Караваева обивает пороги Министерства культуры, пытаясь доказать, что способна поставить необычный спектакль. В 1975-м у нее из заработков всего один дубляж. Но она еще не собирается отчаиваться и продолжает писать «по инстанциям». В 1976-м — прямо в ЦК КПСС, с просьбой помочь «полностью отдать обществу творческие силы» и поднять актерскую категорию.

В 1980-х она уже не играет, не дублирует, живет на пенсию от Гильдии киноактеров, полученную по протекции Лидии Смирновой. И много, высокопарно, угнетающе бездарно пишет. Например, такие стихи:

От жизни нужно мне немного:
В тиши услышать голос Бога,
Его веленья исполнять
И красотой его дышать.

Нашли в ее бумагах и прозу: «Обгаженный птицами (особенно на голове и лице) памятник Циолковского. Рядом — лужа, полная грязи людской: плевки, окурки, бумажки и т. д. У подножия — сгнившие обрывки “цветов”. Не дай Бог заслужить памятник. На этой бездарной планетке».

О памятнике Валентина Ивановна могла не беспокоится. Она дожила до перестройки, отказалась встречаться с любителями «уходящей натуры» Виталием Вульфом и тем же Скороходовым, вообще никак не проявлялась в социуме. Умерла она между 25 и 30 декабря 1997 года, но на могильном камне выбито 12 января 1998 года, скорее всего, дата погребения. Могила на Хованском кладбище долгие годы была не ухожена и заросла лопухами. Только спустя время появилась приличная плита, на которой указана фамилия «Караваева» и даже выбито «Незабвенной Машеньке».

В 22 года — Сталинская премия, в 23 обезображено лицо, с 24 до 30 — замужество (в 1952-м Чапмен разбился в автокатастрофе на швейцарском серпантине, вроде Караваева осталась его наследницей, но от всех прав отказалась). В 43 года — роль в «Обыкновенном чуде». И с этого же возраста она единственная героиня трех километров 16-миллиметровой пленки. Любительская кинокамера «Киев», допотопный магнитофон, проектор, самодельный экран на стене. Архив Караваевой сохранил бесчисленные открытки от человека по имени Казин Виктор Иванович. В 1979-м ему было пятьдесят три. Ветеран кинофикации, коллекционер, большой поклонник творчества Караваевой проявлял и печатал для Валентины Ивановны пленки и фотографии. На одних ей чуть за сорок, на других хорошо под семьдесят. Монтаж создает ощущение, что актриса стареет на протяжении одного и того же монолога. Замогильный голос, утрированная мимика, заученные взмахи рук.

Судьба этой актрисы со шрамом угадывается в главной героине романа Юрия Буйды «Синяя кровь». Режиссер Юрий Бутусов посвятил ей спектакль «Чайка». Нина Заречная стала для Валентины Ивановны, у которой над кроватью висели портреты Чехова и Ибсена, настоящей иконой. Даже удивительно, что именно трезвый и далекий от экзальтации Чехов сыграл такую роль в ее помешательстве. Георгий Параджанов с этим не согласится. Он говорил, что снимал фильм о том, как выжить в условиях абсолютного одиночества: «Она не была сумасшедшая. Она была странная. А кому нужен нормальный актер? Кому нужен нормальный художник? Как сказал Альбер Камю, “искусство — это бунт перед действительностью”, а Караваева была одной из немногих, которая бунтовала». Тут, конечно, хочется спросить, кому нужно такое искусство. Раневская, которую превратили в главного нашего острослова, и здесь не подвела: «Ужасно, когда человек знает только одну мизансцену».

Фото: Fotodom, ТАСС, кадры из фильма Г. Параджанова «Я — чайка!..»