Подземный переход между станциями «Охотный Ряд» и «Театральная», половина девятого вечера. Здесь одностороннее движение: только с зеленой ветки на красную, но не наоборот. Поезда выпускают людей порциями. Они гурьбой идут снизу вверх, преодолевая накопленную за день усталость.

Звук их шагов вдруг заглушает сильный баритон. Мужчина поет на прекрасном, хотя и не совсем понятном языке. Зато о том, что понятно каждому:

Дивлюсь я на небо та й думку гадаю
Чому я не сокіл, чому не літаю,
Чому мені, Боже, ти крилець не дав?
Я б землю покинув і в небо злітав.

В самом конце перехода, там, где толпа ныряет в узкий ход перед эскалатором, сидит музыкант. Усилитель доносит его голос в каждый закоулок этого перехода. Перед ним лежит гитарный кофр, в который прохожие кидают свои трудовые полтинники или железную мелочь.

Далеко за хмари, подальше од світу,
Шукать собі долі, на горе привіту
І ласки у зірок, у сонця просить,
У світлі їх яснім все горе втопить!

Ничего особенного не происходит. Люди продолжают идти, как шли. Но вот две девушки в хиджабах останавливаются возле музыканта. Одна сбрасывает платок на плечи, вторая фотографирует ее на фоне певца. Они смеются и машут ему руками. Уходят. Песня заканчивается. Какая-то женщина в дорогой шубке останавливается и, нагнувшись, кладет в кофр пятисотрублевую купюру. «Спасибо вам». Тоже уходит. Из дальнего конца перехода появляется новая порция пассажиров.

Музыкант бьет по струнам. Теперь звуки прыгают, как мячики, и весело разлетаются по переходу:

Wop bop a loo bop a lop bom bom

Tutti frutti, oh rootie
Tutti frutti, oh rootie
Tutti frutti, oh rootie
Tutti frutti, oh rootie
Tutti frutti, oh rootie
A wop bop a loo bop a lop ba ba.

Группка молодежи начинает пританцовывать. За ней, улыбаясь, делает неловкие па дяденька в киргизской шапке. Звенят монетки, летящие в кофр.

И вдруг какой-то долговязый мужик с лицом цвета потертого плаща и в черной кепке злобно бьет ногой по гитарному чехлу. Тот отлетает к противоположенной стене. Полтинники и сотки беспомощно разлетаются, катятся по полу монетки. Tutti frutti, oh rootie. Вместо музыки опять тишина, люди идут, как шли.

— Русское играй, с-сука. Ты не русский, штоль? Я — русский, — злобно выкрикивает мужик. Его никто не слушает, и он, втиснув голову в воротник плаща, семенит дальше, выкрикивая отрывочные нечленораздельные ругательства.

Штыр как образ жизни

Уличные музыканты — совсем не такая уж маленькая профессиональная группа. В московском чате этого сообщества более 350 активных участников, говорит один из ветеранов уличной сцены и неформальных лидеров московских менестрелей Олег Мокряков из группы «Акулы». Но это лишь активное меньшинство. На проект «Музыка в метро», который легализовал самодеятельное исполнение в метрополитене, было подано около 1500 заявок. А если считать всех, кто время от времени зарабатывает инструментом и голосом на московских улицах, в электричках и переходах, то цифра может сильно превысить отметку в 2000 человек, уверен Мокряков. В целом же по стране это ремесло кормит несколько десятков тысяч человек.

— Сам жанр имеет в нашей стране почти точную дату рождения, — говорит Олег. — Это 1986 год, когда внезапно наступила свобода, а Арбат открыли как пешеходную улицу.

Его карьера началась почти тогда же. В далеком 1990-м он с тремя друзьями вышел в скверик у «Пассажа» на центральной площади 1905 года города Свердловска, чтобы стать первыми уличными музыкантами города. В 1992-м перебрался в Москву. С тех пор его можно встретить на Арбате, Чистых прудах, Пушкинской или, чаще всего, у вестибюля метро «Новокузнецкая».

— Я играю в метро с 1990-х, — говорит Мокряков. — Столько людей перевидал. Кого только не было. Видел скрипачей-гопников. Сколько угодно талантливых консерваторских музыкантов. Вот есть, например, у нас такой коллега Андрей. Он тоже часто в переходе на «Охотном» играет. А ведь он много лет играл в оркестре Когана. Маэстро, когда про это узнал, запретил ему строго-настрого в переходах играть. Так он переодевался, надевал парик и все равно играл! Он весь мир объездил с гастролями, а до сих пор играет в переходе. Кто однажды попробует штыр, тот рискует остаться в нем навсегда.

Штыром, или штыркой, уличные музыканты называют свою работу. Этимология слова не ясна. Кто-то говорит, слово пошло от штыря, которым музыканты в легендарные времена крепили картонные коробки из-под кефира для сбора мелочи — «жмыха». Впрочем, уверенности нет и в этой версии. Важно, что штыр действительно затягивает. И не только потому, что стирает дистанцию между исполнителем и его аудиторией. Но и по чисто экономическим причинам.

— Это легкие и надежные деньги, — улыбается Олег. — И стабильные: ты выходишь — и всегда заработаешь. Ни от кого не зависишь. Если ты не солист в хорошем оркестре, а сидишь где-то на шестом пульте, то ты раб. Как кассир на кассе. По мне, так быть уличным музыкантом почетнее, денежнее и стабильнее. Для любого консерваторского музыканта это вполне нормальный, признанный способ зарабатывать.

Самый сложный сезон для штыра, конечно, зима. Мерзнут пальцы, расстраивается инструмент и прохожие торопятся уйти с продуваемой улицы в метро или кафе. Но те, для кого уличная музыка не эпизодический приработок, а профессия, не могут себе позволить полугодовой перерыв. Они спускаются в переходы и садятся в электрички.

— Раньше действовало неформальное правило, — говорит жена Олега Ира, которая часто выступает с ним дуэтом. — Контролеры не трогали исполнителей в электричках. Но последние годы на них понавесели видеорегистраторы, и никаких скидок нам больше нет. Должны покупать билеты как все. Но мы тогда разоримся. Поэтому бегаем от контры и на платформы часто заходим без билетов. Мы тут каждую тропинку знаем.

Мы залезаем на платформу. Ира с Олегом помогают друг другу с инструментом и усилителем. Потом рассчитывают логистику: на какой станции сойти, чтобы сесть в «хорошую» электричку в обратном направлении. Потом, уже в тамбуре, настраивают инструменты, и вот концерт начинается.

— Добрый день, дамы и господа, — говорит Олег голосом опытного конферансье. — Старая песенка о любви Криса Нормана и Сюзи Кватро.

Wherever you go, whatever you do
You know these reckless thoughts of mine are following you.

Этот хит 1970-х о верной любви и преданности слышали почти все. Но мало кто может подпевать на языке вероятного противника. У большинства пассажиров на лице не отображается ничего. Но парень в розовой толстовке снимает наушники, пересаживается, чтобы было лучше видно музыкантов, и качает головой в такт. За окном тянутся цистерны с нефтью. По снежной целине бегут к очередной платформе безбилетники. Силикатные стены гаражей изрисованы граффити. «Наслаждайся жизнью», — гласит одна из надписей рядом с черным силуэтом печального ребенка с ведром красной краски. Рядом славянской вязью выведено «любовь».

I’m falling for you whatever you do
‘Сause baby you’ve shown me so many things that I never knew
Whatever it takes baby I’ll do it for you.

Мы переходим из вагона в вагон. И все повторяется заново. То же самое приветствие, та же старая песенка о любви. «Я иду за тобой, чтобы ты ни делала/ Ведь ты показала мне столько вещей, о которых я не имел понятия». Ира и Олег поют, глядя друг на друга и улыбаясь, как Крис Норман и Сюзи Кватро в старом видео. Пассажиры проходят мимо них к выходу, как мимо включенного телевизора на своей кухне.

— Одну и ту же песню мы исполняем примерно 60–80 раз за день, — рассказывает Ира. — Но только один раз на электричках одного направления. На следующий день катаемся по другому маршруту. Нельзя, чтобы одни и те же люди видели нас с одной и той же песней. Менять репертуар приходится раз в несколько недель. Поэтому дома мы репетируем новую песню. Потом тестируем ее несколько раз и только после этого переключаемся. Не просто подобрать такую песню, которая даст хорошие сборы. Есть музыканты, которые этим не заморачиваются, но для нас с Олегом важно держать высокую планку.

Атмосфера в вагонах зримо отличается. Бывает, что сразу несколько человек отвлекаются от своих дел и внимательно слушают. А в ковбойской шляпе Олега после этого остаются несколько купюр. Бывает, наоборот, что пассажиры сидят словно глухие. Но можно вычислить средние заработки за день.

— Все, конечно, зависит от сезона, удачи, погоды и других факторов, — говорит Олег. — Но дневной выход с удачной песней, если отработать восьмичасовую смену, где-то около семи тысяч рублей. Если пять тысяч — значит, песня подобрана неудачно, это уже показатель. А рекорды у нас были до 12 тысяч за смену. Есть музыканты, особенно хорошие инструменталисты, которые делают и большие деньги в удачный день.

Работа у уличного музыканта тяжелая, а в электричках еще тяжелее. Постоянно в движении, постоянно в нервном напряжении. Нужно петь, следить за аппаратурой и инструментом, но и за пассажирами. Где-то пьяный, не открывая глаз и не подобрав слюну, стекающую изо рта, начинает водить руками в такт мелодии. А где-то он может полезть обниматься или заказывать «Мурку». Трудовой день занимает в среднем восемь часов, из которых примерно половина — чистое время исполнения, а остальное — тамбуры, пересадки, настройка инструментов.

История любви

Ира с Олегом познакомились в 2016 году.

— У нас был случай в 2015-м, когда у меня полицейские отняли инструменты на Никольской улице, — вспоминает Ира. — Я стала пробивать информацию, что с этим можно сделать. А тогда прямо шла волна беспредела. Музыкантов гоняли, отбирали у них инструменты, аппаратуру. А Олег возглавлял борьбу с этим. Организовывал митинги, пикеты. Так мы с ним и познакомились.

Борьба шла нешуточная. Например, глава района Арбат Евгений Бабенко заявил, что выступлений музыкантов на Арбате «быть не может», потому что эти музыканты «выпадают из правового поля». Строптивых «штырей» арестовывали, обвиняя в нарушении правил проведения уличных мероприятий. Отнимали гусли, домры, гитары и флейты. Но гонения не уничтожили самобытное уличное искусство, а наоборот, заставили цех сплотиться. Музыкантов тогда поддержали многие СМИ, даже лоялистские ТВ-каналы рассказывали про борьбу музыкантов. В итоге она увенчалась победой.

Власти не просто отстали от уличных бардов. Они даже решили перехватить инициативу, легализовав стихийное искусство, а заодно загнав его в понятные чиновникам регламенты. Это укладывалось в политику мэрии, направленную на джентрификацию Москвы. «Власть тогда смекнула, что эта свистелка в виде уличных музыкантов может приносить городу деньги, делать его более европейским», — говорит Олег. Во всяком случае с 2016-го в Москве действуют программы «Уличный артист» и «Музыка в метро» (МВМ). Под них выделены специальные площадки, которые могут бронировать музыканты, прошедшие предварительный отбор.

— В проекте МВМ есть цензура, — признается один из музыкантов, который попросил не называть его имени. — Ограничения по репертуару. Действует запрет на мат и политику. Но мат и так никто особо не использовал, а вот что считать политикой, не понятно. Мы от греха подальше не уточняем. Но если петь советские песни — «церкви и тюрьмы сравняем с землей» — это уже политика или еще только ностальгия?

Буквально пару недель назад случился громкий цензурный скандал. Музыканты в переходе играли песню украинской группы «Океан Эльзы». Среди слушателей нашелся человек, который донес властям. Коллектив вызвали на ковер, отругали, но дальнейшие выступления пока не запретили. Только чтобы без всякой «Эльзы».

Но музыканты — люди вольные. Они продолжают тестировать границы допустимого. Кто-то поет по-украински. Кто-то вспоминает классику русского рока. «Не стреляй» Юрия Шевчука, говорят, заходит слушателям особенно хорошо. В отличие от чиновников уличные музыканты зависят от своей аудитории и чутко реагируют на ее запросы.

— Сейчас, конечно, лучше идут военные песни, — признается другой ветеран московской уличной сцены, бард и исполнительница Ксения Непомнящая. — Как обычно на 9 Мая. И русские, и украинцы в песнях, которые мы исполняем, слышат каждый свое. Сейчас вот мы с мужем готовим песню Цоя:

Покажи мне людей,
Уверенных в завтрашнем дне,
Нарисуй мне портреты
Погибших на этом пути.
Покажи мне того,
Кто выжил один из полка,
Но кто-то должен стать дверью,
А кто-то замком,
А кто-то ключом от замка.

Фото: Дима Жаров