Когда в самом конце 1980-х практически вся цензура была разом отменена, вместе с вожделенной всеми отечественной запрещенкой в печать попало много чего интересного. Пока уцелевшие шестидесятники с упоением зачитывались Солженицыным, Набоковым и Пастернаком, их дети открывали для себя Троцкого, Ги Дебора, Маркузе и Антонио Негри.

Заодно они наконец смогли узнать о тех, чьи имена в советское время печатались в лучшем случае где-нибудь в примечаниях мелким шрифтом в качестве примера «мелкобуржуазного разложения» — о Хуане Карлосе Маригелле, Унабомбере, об итальянских «Красных бригадах», немецкой RAF и «Красной армии Японии». Через пару лет, когда настанет совсем полная свобода, издания отечественных радикалов будут открыто продаваться даже в таких местах, как 1-й Гуманитарный корпус МГУ или у подъезда Исторического музея. На книжных лотках по всему городу лежала изданная в альбомном формате «Поваренная книга анархиста», где прямым текстом с картинками рассказывалось, как вырастить у себя на балконе марихуану, изготовить бомбу или огнестрельный самопал.

Время востребовало радикализм. До общества наконец дошло, что изменения необратимы и надо как-то приспосабливаться к окружающей реальности, вот только она не давала к себе приспособиться. Обезумевшей лошадью вскачь неслась инфляция, люди теряли работу или месяцами не получали зарплату. А под боком пылала Чечня.

К середине девяностых успела созреть прослойка молодых, злых и недовольных — выходцев из семей низших слоев советской интеллигенции. Дети врачей, учителей, младших научных сотрудников и инженеров видели, как их родители спиваются от безнадеги или идут торговать «сникерсами» в ларьках и сторожить по ночам автостоянки. Сами они, ухватившись за край летевшей в пропасть системы бесплатного высшего образования, слушали профессоров, читавших лекции за 70 долларов в месяц, и понимали, что их дипломы будут стоить не дороже бумаги, на которой были отпечатаны. Их первым выходом на сцену стали массовые акции профсоюза «Студенческая защита», чьи активисты, скандируя лозунг «Капитализм — дерьмо!», 12 апреля 1994 года разгромили Новый Арбат и Манежную площадь. Рано или поздно должны были найтись те, кому и драк с ОМОНом показалось бы слишком мало. И они появились.

Не нравится война — взорви военкомат!

В ночь на 9 апреля 1996 года неизвестные подложили на подоконник Останкинского военного комиссариата Москвы небольшую бомбочку-«зажигалку». Особого вреда она не нанесла: выбила несколько окон и опалила подоконник. Выполнить свою основную задачу — поджечь помещение, в котором хранились дела призывников, неизвестным бомбистам не удалось. Куда больше шума наделало их заявление,  разосланное на следующий день по адресам органов власти и в редакции СМИ:

«Мы, боевая группа “Новой Революционной Альтернативы” (НРА), принимаем на себя ответственность за эту акцию, — говорилось в нем. — Мы считаем подобные действия справедливыми и своевременными…  Военное преступление — никак иначе нельзя назвать действия российской армии и МВД на территории Чеченской республики Ичкерия. Никто из федерального руководства не понес ответственности за убитых и покалеченных с обеих сторон. Правителей не волнуют моральные травмы побывавших в гигантской мясорубке войны…  Военные чиновники, отправляющие новобранцев убивать и быть убитыми ради поддержания власти “новых русских”, получили впечатляющий урок. Разрушение, которое они сеяли далеко на имперских окраинах, оказалось вдруг у них под боком. Милитаристам был нанесен удар на их собственной территории».

В самом низу была довольно интеллигентная приписка: «От всего сердца просим простить нас жильцов соседнего с военкоматом дома за несколько оконных стекол, вылетевших от взрывной волны».

27 февраля 1997 года аналогичное взрывное устройство было обнаружено в Черемушкинском военкомате. Нашли его лишь потому, что о нем предупредили заранее. 13 июля того же года сработала еще одна бомбочка в здании Главной военной прокуратуры, но полноценного взрыва там не произошло по причине неполной детонации. Впрочем, мощность заряда была столь ничтожной, что даже при полноценном срабатывании это устройство вряд ли могло причинить существенный вред.

Отдельные левые публицисты приписывают НРА также взрыв канистры с бензином у офиса ассоциации провластных профсоюзов ФНПР или попытку подрыва кортежа премьер-министра Черномырдина 6 августа 1996 года, а также ряд других акций, но это спорный вопрос. В любом случае почерк у неизвестных бомбистов вырисовывался вполне однозначный — их главной задачей было символическое повреждение материальных объектов, а человеческих жертв они всеми силами старались избежать.

«НРА никто не учреждал и не провозглашал внутри левой оппозиции, — говорит Лариса Романова, помощница адвоката и бывшая политзаключенная по делу “Новой Революционной Альтернативы”. — Но сразу было видно, что организация ближе к “Уэзерменам”, чем к тем же “Красным бригадам”, в том смысле что впитала идеи американских и европейских новых левых насчет точечного и бутафорского насилия в отношении государства. Государства — это важно понимать! — а не населения».

Но даже такие смешные «теракты» привели как СМИ, так и молодых леваков в крайне возбужденное состояние. Пока первые запугивали читателей призраком Боевой организации эсеров образца 1905–1917 годов, вторые усиленно гадали, откуда взялись эти отчаянные ребята.

«Я тогда был ответственным секретарем “Лимонки”, — вспоминает продавец книжного магазина “Циолковский” и левый публицист Алексей Цветков. — НРА присылали нам свои письма с объяснениями подрывов всех этих урн у профсоюзных офисов и военкоматов, потом в 1999-м меня даже вызывали как свидетеля по их делу. Левые тогда в разной степени выражали тайную или явную солидарность и горячо обсуждали, насколько у нас возможен латиноамериканский путь типа городской герильи, Маригеллы и так далее».

«В немногочисленных левацких кругах растерянность: что это? Кто это? Ведь никто же на это, по большому счету, не способен, да и планов таких ни у кого не было…  Такое ощущение, что самым радикальным из нас некто дает намек: “Вы уже не успеете прославиться как первые левые террористы, но в почетные вторые вполне годитесь. Вперед!” Будто всех нас, леваков, берут на понт, разводят на “слабо”, — так комментировали событие московские анархисты между собой еще в 96-м», — писал тогда в журнале «Индекс» другой известный левый публицист Влад Тупикин.

Но бурлила в основном общественность, а вот правоохранительные органы явно вели расследование спустя рукава. Тем более что в России, да и в самой Москве чуть ли не каждый месяц гремели куда более мощные взрывы криминального характера, не говоря уже о Чечне, и на этом фоне хлопушки НРА имели, прямо скажем, бледный вид. Даже когда 1 августа 1998 года бомбисты покусились на святая святых, заложив взрывное устройство в урну у входа в приемную ФСБ на Кузнецком Мосту, зловещая спецслужба в ответ лишь утыкала все окрестности камерами наблюдения. Как и во многих прошлых случаях, бомба оказалась маломощной и сработала не до конца, так что взрывом лишь выбило стекла в ближайшем окне. Того, что случилось дальше, видимо, не ожидал никто.

4 апреля 1999 года, восемь месяцев спустя, на том же самом месте и даже почти в то же самое время рванул еще один «подарок» от НРА. На сей раз мощность устройства составила почти килограмм тротилового эквивалента, и результаты были под стать — приемная ФСБ лишилась не только входной двери, но и куска стены. Внутреннюю дверь сорвало с петель и вынесло в коридор, а выбитые взрывом камни покромсали мебель в одном из кабинетов. Разлетелись в пыль витрина расположенного напротив бутика Versace и стекла в соседнем здании Генпрокуратуры, по всему Кузнецкому сорвало вывески и водосточные трубы. Во многих статьях и новостных заметках на эту тему также упоминается раненный осколками дежурный офицер, но это «типичный случай так называемого вранья», как всегда при акциях НРА, не пострадало ни одного человека.

Вот тут колесики закрутились гораздо быстрее. Прибывший на место пока еще не президент Владимир Путин сразу же заявил прессе, что взрыв — дело рук левых экстремистов, что виновные будут найдены и наказаны в течение года.

Как два сержанта и один анархист сорвали покушение на батьку Кондрата

К тому моменту часть подозреваемых или возможных причастных к делу НРА уже находились в активной разработке ФСБ, правда, по совершенно другому делу. С начала девяностых в Краснодарском крае существовало довольно сильное движение местных анархистов под звонким названием ФАК (Федерация анархистов Кубани). Их активность, разумеется, не приводила в восторг легендарного губернатора Кондратенко, который уже тогда начал выстраивать в своем регионе знакомый нам с 2014 года режим «духовных скреп» с храмами на каждом углу, «традиционными ценностями» и казачками, сросшимися с организованной преступностью до состояния сиамских близнецов.

С середины девяностых кубанские анархисты и другие радикальные левые стали подвергаться настоящей травле вкупе с силовым давлением. Их акции разгонялись казаками и спортсменами, активистов отлавливали по одному и избивали, а кое-кого даже убили. И когда 28 ноября 1998 года милицейский патруль в центре Краснодара остановил для проверки документов трех одетых, как панки, молодых людей, у одного из которых при себе был рюкзак, где обнаружились «какая-то металлическая банка, две гранаты Ф-1 (без запала), мотки проводков, батарейки “Крона”, будильник “Слава”, паяльник», то никто даже не удивился. Меньше всех удивился сам Кондратенко, который после этого с удовольствием рассказывал всем желающим, что анархисты хотели заложить бомбу под его кабинет по заданию международных сионистов.

А между тем странностей в этой истории было хоть отбавляй. Согласно милицейскому рапорту, 21-летняя Мария Рандина, 22-летний гражданин Чехии Ян Мусил и 18-летний уроженец Майкопа Геннадий Непшикуев имели «неряшливый вызывающий внешний вид, присущий деклассированным элементам или наркоманам», что и послужило для патруля формальным поводом к ним «прикопаться». Субкультурный дресс-код никак не вяжется с терроризмом, тут главная задача как раз слиться с толпой и стать как можно менее заметным. Наконец, Непшикуев сам заявил милиционерам о том, что у него в рюкзаке находится бомба, причем в тот момент, когда его еще не начали досматривать. Последующая экспертиза так и не смогла установить, можно ли было из найденных у него предметов собрать взрывное устройство или это был бессистемный набор компонентов.

На допросе Непшикуев заявил, что взрывное устройство изготовила московская анархистка Лариса Романова, тогда еще носившая фамилию Щипцова, а Рандина и Мусил были курьерами. Это сразу же позволило следствию выдвинуть версию о существовании террористической организации всероссийского масштаба.

По словам самой Романовой, все было гораздо проще. Непшикуев, Мусил и Рандина встретились в Краснодаре, потому что направлялись на слет анархистов в Новороссийске. До этого Рандина побывала в Москве, где познакомилась с местными леваками, а потом «эти товарищи оказались нам совсем не товарищи. Гена Непшикуев по кличке Крокодил изготовил устройство сам, а когда спалился, то спалил всех и на допросах пытался что-то выдавить про НРА, но поскольку он никого и ничего особо не знал, то и рассказать ему было нечего. Только обо мне».

Мусила вывели из дела и вскоре отпустили домой, а следствие вплотную занялось Романовой. 2 декабря 1999 года у нее прошел обыск. Был изъят некий пузырек с двумя граммами (!) субстанции, которая оказалась даже не самой взрывчаткой, а «веществом, которое может быть использовано в качестве окислителя при изготовлении взрывчатых веществ», то есть непонятно чем. На этом основании молодую женщину на четвертом месяце беременности сперва посадили в холодную одиночку в Лефортово, а затем этапировали в Краснодар в наручниках под конвоем целого взвода «Альфы».

Дальнейшие подробности «краснодарского дела» уведут нас в сторону от событий в Москве, поэтому вкратце скажем про его итоги. ФАК была практически разгромлена. В Москве также прошел ряд обысков. По всей стране анархисты устраивали акции солидарности, и подрыв приемной ФСБ с самого начала рассматривался и спецслужбами, и прессой именно как месть за арест Романовой и Непшикуева.

Несмотря на то что дело основывалось в основном на самооговорах подозреваемых и было явно шито белыми нитками, Непшикуев получил три года общего режима, Лариса Щипцова-Романова — четыре.  Кстати, защищал ее тот самый адвокат Маркелов, который вместе с журналисткой «Новой газеты» Бабуровой 19 января 2009 года будет убит членами нацистской террористической организации БОРН. В начале сентября 1999 года краснодарский краевой суд наконец вспомнил о том, что содержание беременных под стражей незаконно, и вынес постановление об отсрочке исполнения наказания. Лариса Романова вышла на свободу. 5 апреля 2000 года ее арестовали уже по делу «Новой Революционной Альтернативы», несмотря на стопроцентное алиби: в день, когда прогремел взрыв на Кузнецком Мосту, она находилась в Краснодарском СИЗО и никак не могла участвовать ни в подготовке, ни в осуществлении акции.

Алан и Стволинский — конец эпопеи НРА

Помимо «краснодарского дела» ФСБ удалось ухватиться еще за одну ниточку, ведущую к загадочной «Новой Революционной Альтернативе». На связь с журналистом «Коммерсанта» Леонидом Берресом вышел Андрей Стволинский, ныне известный режиссер документального кино и телевидения. Он дал интервью, в котором сделал ряд громких заявлений от имени НРА и «Революционных партизанских групп», а Беррес потом в нарушение журналистской этики не только сдал ФСБ своего спикера, но еще и указал на него на оперативной съемке одной из акций анархистов.

Другим персонажем, за которым усиленно гонялись органы, был некий Алан, которого, видимо в шутку, описали фээсбэшникам как «высокого, бородатого, с сабельным шрамом через все лицо». Алан якобы имел какое-то отношение к квартире, в которой была обустроена химическая лаборатория НРА. ФСБ долго искала загадочного «чеченца», но под кличкой Алан скрывался Александр Бирюков — уральский леворадикал и участник шахтерских протестов. После взрыва на Кузнецком его на всякий случай отправили из Москвы обратно на Урал, там он какое-то время тусовался по впискам, со всеми поссорился и вернулся в столицу. Напившись, видимо, до крайней стадии, он позвонил следователю, который вел дело НРА, заявил, что знает, где скрывается Алан, и предложил назначить с ним встречу. А потом еще и явился в условленное место, где его и повязали. О состоянии Бирюкова все говорит тот факт, что ФСБ, усиленно пытавшаяся приписать ему создание НРА и организацию взрывов, в итоге махнула рукой, а суд приговорил его не к лишению свободы, а к принудительному лечению.

Все остальные события можно восстановить по оправдательной статье Стволинского «Как я стал предателем», которую он в свое время разместил на своем персональном сайте, а затем удалил, но ее копия все же осталась в недрах Web Archive.

Всю операцию по подрыву приемной осуществили три человека — сам Стволинский, Ольга Невская и Надежда Ракс. В жизни эти девушки выглядели и были социализированы так, что никому бы и в голову не пришло подозревать в них террористок. Невская — участница акций радикальных экологов «Хранители радуги», скромная, начинавшая заикаться при долгом разговоре и, по некоторым сведениям, страдавшая эпилептическими припадками. Ракс — преподавательница английского в престижной Denis School, носившая очки-«телескопы» с каким-то чудовищным числом диоптрий. В другой жизни — активистка РКСМ(б), почти всю свою зарплату тратившая на передачи арестованным членам «Реввоенсовета». Если верить Стволинскому, то закладку бомбы и подрыв осуществили они вдвоем, в то время как его роль сводилась к участию в репетициях акции и к разработке маршрута движения группы в обход большинства камер наблюдения.

Лариса Романова, Надежда Ракс и Ольга Невская (на снимке слева направо) в зале суда

Впрочем, можно ли ему верить и какова была его роль на самом деле — вопрос спорный. По словам Романовой, «Стволинский уже давно крутился с анархами как участник тусовки художников ЗАИБИ (группа Захара Мухина “За Анонимное и Бесплатное Искусство”. — “Москвич Mag”), скорее всего, тогда уже работал с ФСБ и спровоцировал девушек в то время, когда надо было шифроваться. В итоге по взрыву приемной следствие заранее знало все в полном объеме, а Стволинский стал ключевым свидетелем обвинения». Сам Стволинский, наоборот, утверждает, что его заложили Невская и Ракс, что он вынужден был давать показания и был переведен в статус свидетеля лишь благодаря тому, что не участвовал ни в изготовлении, ни в транспортировке, ни в закладке взрывного устройства.

Так или иначе, но весной 2003 года все основные подозреваемые по делу «Новой Революционной Альтернативы» — Лариса Романова, Ольга Невская, Надежда Ракс и еще одна тусовавшаяся с ними комсомолка из РКСМ(б) Татьяна Нехорошева-Соколова предстали перед судом. Следствию так и не удалось доказать самого факта существования НРА, а вменить девушкам получилось только три эпизода — оба взрыва у приемной ФСБ и подрыв гипсового памятника Николаю II в Подольске. Бирюкова судили отдельно и приговорили к принудительному лечению, Стволинского вывели в свидетели, Нехорошева-Соколова получила 5 лет условно. Куда горше была участь остальных — Невская и Романова получили по 6 лет лишения свободы, Ракс — 9 лет. Несмотря на то что все три женщины давно отсидели свое и обзавелись семьями и детьми, до 2014 года они находились в террористическом списке Росфинмониторинга и были исключены из него только по решению Европейского суда после окончательного прекращения дела.

От царя остались только ноги

Где-то посредине всей этой истории выяснилось, что в московском пруду водятся зубастые щуки и пострашнее НРА. В ночь на 1 апреля 1997 года в подмосковном селе Тайнинское прогремел взрыв, от которого на двух окрестных улицах повылетали стекла. Объектом диверсии стал  установленный очередной монархистской сектой бронзовый памятник Николаю II работы скульптора Клыкова. Устройство было такой мощности, что от царя остались только обломки ног, обутые в сапоги. У леваков и московской богемы вскоре появилась мода ездить туда и  фотографироваться на фоне монаршьих конечностей.

В том, что за взрывом стояли именно левые, можно было даже не сомневаться: как раз в эти дни в Думе опять обсуждался вопрос о выносе тела Ленина из Мавзолея. И хотя милиция сперва выдвинула «земельно-криминальную» версию произошедшего, 13 мая в редакции наиболее известных СМИ были разосланы факсы, в которых говорилось о создании «Реввоенсовета РСФСР» (так назывались создававшиеся во время Октябрьской революции при Советах комитеты, руководившие вооруженным восстанием), при котором учреждались «Рабоче-Крестьянская Красная Армия», «Ревтрибунал» и «Народный Комиссариат Внутренних Дел». О подрыве памятника прямо говорилось, что это было сделано по приговору Ревтрибунала и в знак протеста против возможного выноса Ленина. Но даже тогда в террористов никто не поверил, а зря.

Ранним утром 6 июля того же года на оперативные пульты милиции и ФСБ поступил звонок с сообщением о минировании памятника Петру I работы Зураба Церетели. Прибывшие на место саперы ахнули и прослезились: на постаменте было закреплено несколько брикетов японского пластида общим весом 5 кг. Даже матерые ветераны всевозможных спецназов за время своей службы вряд ли держали в руках более 400 г этой крайне эффективной и очень дорогой взрывчатки. А тут найденное тянуло примерно на 20 тыс. долларов США, а еще выяснилось, что неизвестные бомбисты подобрались к постаменту в аквалангах верхом на акваторпеде и протянули кабель от взрывателя на противоположный берег. С техническим оснащением у них было все в порядке, но почему же ненавидимый в то время всеми москвичами истукан остался на своем месте?

На сей счет есть две версии: одна романтическая и другая, больше похожая на реальность. Согласно первой за несколько минут до взрыва к набережной с другой стороны Стрелки подошла загулявшая парочка и принялась целоваться. Реввоенсоветовцы посовещались, решили, что счастье влюбленных им дороже, и объявили памятник взорванным условно. Согласно второй участник группы, который должен был нажать на кнопку и замкнуть детонатор, испугавшись возможной ответственности, запаниковал, убежал и позвонил в милицию.

Первый вероятный подозреваемый по делу РВС был арестован уже 3 августа. Тридцатитрехлетний Игорь Губкин ничуть не напоминал молодого левака, скорее он был похож на одного из прыгнувших в «шестисотые» новых хозяев жизни. Многие левые публицисты вообще считали его засланным казачком от силовиков, поскольку еще в бытность свою во Владивостоке он принимал участие в деятельности некоего «батальона по борьбе с наркоманией и преступностью в молодежной среде». Аналогичной структурой — «оперативным комсомольским батальоном Владивостока по борьбе с преступлениями, наркоманией, контрабандой и валютными махинациями» — в то время командовал и человек номер два в РВС Валерий Скляр. Еще один эрвээсовец, носивший погоны — Владимир Белашев. На момент своего ареста он занимал должность старшего оперуполномоченного по особо важным делам Главного управления по борьбе с организованной преступностью МВД РФ и состоял в дружеских отношениях с главой РУБОП и будущим министром внутренних дел Владимиром Рушайло.

Другие с не меньшим основанием считали Губкина представителем криминала. При изучении его биографии перед глазами встает образ Остапа Бендера, начисто лишенного почтения к Уголовному кодексу. В 1990 году во Владивостоке он получил от местных властей 300 тыс. рублей на создание «образцовой фермерской деревни», после чего исчез с деньгами. Всплыл в Москве, где стал ходить по высоким кабинетам с идеей создания «Службы экономической безопасности» для малого бизнеса — фактически ЧОПа, занимающегося узаконенным рэкетом. Роль кузницы кадров для этой конторы должна была играть «Лига профессионального бокса» — тренировочная база, где из юных комсомольцев и местных гопников делали «бойцов» для криминальных разборок. Закончилась эта эпопея трехлетним сроком «за хулиганство и самоуправство», а точнее, за избиение прокурора города Железногорска.

На свободу Губкин вышел в 1996 году, к президентским выборам, и сразу же стал одним из руководителей штаба Зюганова. Туда он явился с идеей создания «жилищного кооператива МЖК». Как и все пирамиды, она была гениальной и гениально-идиотской одновременно: пайщики должны были скинуться по 200 долларов, участвовать в акциях КПРФ и МЖК, бесплатно работать во время предвыборной кампании, распространять газету МЖК…   а за это получат «квартиру, конфискованную у буржуев после победы коммунистов» либо построенную на паях. В МЖК вступили более 5 тыс. членов КРПФ. В общей сложности Губкину удалось получить с них 1,4 млн долларов. Когда в 1997 году выяснится, что аналогичную аферу он пытался провернуть с ветеранами войны и труда и состоявшими в КПРФ пенсионерами, которым предлагалось отдать МЖК свои квартиры в обмен на переселение в «экологически чистый пансионат неподалеку от Москвы», Губкина с позором исключат из партии. КПРФ получила колоссальный удар по своей репутации, а Губкин унес солидный куш, который, видимо, и стал источником финансирования для РВС.

После его ареста «Реввоенсовет» смог организовать еще одну, а по некоторым данным, все же две акции. Первой стало минирование газораспределительной станции в Люберцах в начале ноября 1997 года. Если бы взрыв состоялся, московскому коммунальному хозяйству был бы нанесен колоссальный ущерб. Но реввоенсоветовцы собирались не устраивать диверсию, а шантажировать власти с целью добиться освобождения Губкина. На этот раз спецслужбы сработали оперативно, и 13 ноября еще двое членов группы, Скляр и Максименко, оказались за решеткой. Вероятно, последней гастролью РВС стал подрыв еще гипсового Николая II в Подольске. «Но это не точно», поскольку следствие в итоге приписало эту акцию НРА.

В 1999 году все арестованные к тому моменту предполагаемые участники «Реввоенсовета» — Игорь Губкин, Владимир Белашев, Сергей Максименко, Валерий Скляр, Юрий Внучков и Владимир Радченко — предстали перед судом. По словам Ларисы Романовой, изначально ФСБ собиралась привлечь куда больше обвиняемых из числа тех, кто так или иначе сотрудничал с Губкиным, но доказать их участие в РВС не удалось: «Весь этот “Реввоенсовет” был штукой довольно эфемерной. Существовала группа Игоря Губкина со своей газетой и темами прямого действия. Он, собственно, и не скрывал связь между своей тусовкой и взятием ответственности за акции РВС. Мы на это глядели и думали: “Какие же они дебилы”. А их туса ничего не знала про анархистов, кроме того что, наоборот, анархи дебилы и только помидорами кидаться умеют. Когда посадили Губу и его самое ближнее окружение, стало их жалко, хоть они и были сталинистами. Но близкого общения с ними мы избегали, да и невозможно нам было нормально общаться: с одной стороны — панки с ирокезами драные, живущие на сквотах, а с другой — дяди в костюмах на тачилах, разница есть».

Владимир Белашев, Валерий Скляр, Юрий Внучков, Владимир Радченко возле здания Московского городского суда

Что характерно, адвокат Маркелов, грудью встававший на защиту любого левого активиста, вышел из этого дела буквально после нескольких слушаний, а потом заявил на радио «Свобода», что «за политическим флером скрывается уголовщина, причем уголовщина очень грязная, беспредельная, вот именно такая махровая». Дело вернули на доследование, а обвиняемых в терроризме…  отпустили под подписку о невыезде из-за истечения предельных сроков содержания под стражей. Затем пути организации и ее вожака разошлись.

Губкин по подложному паспорту уехал во Владивосток, где, по его словам, пытался развернуть партизанское движение, конечной целью которой было создание Дальневосточной Советской республики при поддержке «братской» Северной Кореи. Деньги на все это он решил добывать рэкетом, но в процессе идейной борьбы за денежные знаки слегка переусердствовал и застрелил из обреза местного бизнесмена Бориса Егорова. Его вскоре арестовали, а дело выделили в отдельное производство. Все остальные в 2002 году получили сроки от 4,5 до 10,5 года.

За Губкина, еще недавно, во время своего кратковременного выхода на свободу, раздававшего хвастливые интервью «МК» и «Коммерсанту», взялись всерьез. В 2006 году Мосгорсуд насчитал ему эпизодов на 19 лет строгого режима — к 14 годам за убийство добавили терроризм, изготовление взрывных устройств и мошенничество, сняв при этом обвинение в создании «Реввоенсовета». Потом срок немного скостили, и в 2016-м он вышел на свободу. За время своего заключения Губкин написал ряд книг и брошюр, в одной из которых излагал совершенно библейский план революции — по условному сигналу эвакуировать из Москвы всех коммунистов и сбросить на город ядерную бомбу.

Домашний террорист и объект провокации

22 апреля 1997 года во время выступления Геннадия Зюганова на митинге КПРФ прямо ему в лицо из толпы полетели помидоры. Так решил заявить о себе Революционный Коммунистический Союз Молодежи — РКСМ(б). Левый политолог Борис Кагарлицкий писал: «Политика вновь была подчинена эстетике: красные радикалы на Красной площади забрасывали лидера “красной” оппозиции красными помидорами!»

Помидорометателей задержали и сперва попытались возбудить против них дело по статье за хулиганство, но под давлением уличной левой молодежи отпустили уже через сутки.

А в ночь на 19 июля того же года кто-то попытался взорвать мемориальную плиту дому Романовых, установленную на Ваганьковском кладбище одной из расплодившихся как грибы монархических организаций. «Попытался» — поскольку начиненная извлеченной из петард взрывчаткой бомбочка лишь слегка выщербила поверхность памятника. Для усиления эффекта неизвестный «террорист» оставил на стене рядом с плитой надпись: «Рабочим — зарплату!» и подписался: «Революционные партизанские группы».

Но самое удивительное заключалось в том, что столь незначительным делом сразу же занялась ФСБ, как и в том, что она нашла и арестовала подозреваемого буквально на следующий день. Им оказался 18-летний Андрей Соколов — активист РКСМ(б) и участник «помидоринга» Зюганова.

«Мы с ним познакомились случайно, — вспоминает Лариса Романова, — когда вылезли со сквота поглазеть на митинг каких-то хоругвеносцев. Видим, они бьют паренька, а тот ломает их флаг. Паренька отбили и привели к себе на сквот. Это и был Соколов, который шлялся по центру, увидел имперский флаг, взбесился и выхватил его. Ну и сам огреб люлей, ясно дело».

Соколов был типичным представителем тех самых «молодых недовольных», о которых говорилось в самом начале — талантливый ребенок из распавшейся семьи, забытый своими родителями. Вместо высшего образования ему пришлось устроиться в пекарню, чтобы помогать старшей сестре. Смены длились по 12–14 часов под бубнеж хозяина про то, что «никакого профсоюза у вас не будет, кому не нравится — можете увольняться». В том, что в такой обстановке домашний мальчик с обостренным чувством справедливости стал радикальным левым, нет ничего удивительного. Но в тихом омуте водились черти: у Андрея было весьма необычное и порядком напрягавшее окружающих хобби — взрывать и поджигать. Еще в детстве он постоянно мастерил какие-то дымовухи, самодельные ракеты и тому подобные штуковины. Таким его и запомнили товарищи по РКСМ(б) — как человека, который пек для партийных сабантуев вкусные булочки в виде серпа с молотом, несся на митингах впереди колонны и разбрасывал вокруг себя петарды, наводя ужас на милицию и «зюгановских бабушек».

Для ФСБ Соколов был идеальным кандидатом на роль мастера «динамитного цеха» то ли у «Новой Революционной Альтернативы», то ли в «Реввоенсовете». И обвинение ему предъявили по самой тяжкой статье из возможных — 205, ч. 2, «терроризм в составе организованной группы». Вот только в процессе раскрутки дела возникло несколько существенных неувязок.

Для начала устройство, взорвавшееся на Ваганьковском, было гораздо слабее, чем даже поделки НРА, и не шло ни в какое сравнение с тем, что использовали подрывники РВС. А во-вторых, уже на суде всплыли неприятные факты — оказалось, что ФСБ поставила телефон Соколова на прослушивание еще за две недели до акции.

Андрей Соколов в зале суда

В нашу эпоху закона Яровой это никого не удивляет, но до указа 2000 года об обязательной установке всеми телекоммуникационными компаниями системы СОРМ прослушка без санкции суда и прокуратуры являлась уголовным преступлением, а полученные таким образом сведения не считались доказательствами. Более того, получалось, что оперативники ФСБ, зная о взрыве на Ваганьковском заранее, ничего не сделали для того, чтобы его предотвратить. А это уже граничило с провокацией.

В защиту Соколова поднялась мощная общественная кампания. Тем более что, как он сам говорил на следствии, его поступок был продиктован отнюдь не ненавистью к династии Романовых, а желанием привлечь внимание к проблеме невыплаты зарплат. Ну и сам факт того, что ФСБ может без всяких санкций вести прослушку любого представителя легальной политической организации, шокировал и разозлил очень многих. Процесс пришлось проводить в закрытом режиме, а приговор вышел совсем уж позорным — Соколова все-таки сделали террористом, но дали ему только четыре года, то есть ниже нижнего предела по 205-й статье.

Адвокатом Соколова был все тот же Маркелов, и отступать он не собирался. Помогло кассационное обращение в Верховный суд — там секретность с дела сняли, после чего на повторном процессе удалось добиться переквалификации сперва по статье «вандализм», а затем как «нанесения ущерба чужому имуществу». 26 марта 1999 года Андрей Соколов вышел на свободу. 21 июня 2000 года его снова арестовали — на сей раз по делу НРА. В течение десяти суток его избивали пластиковой бутылкой с водой, пытали удушением в противогазе и ударами электрошоковой палкой по ногам, но добиться признаний о причастности к НРА и к подрыву приемной ФСБ следователям так и не удалось. Затем его отпустили, а вскоре задержали еще раз, подбросили оружие и патроны и осудили на 5,5 года общего режима. 

Так было или не было?

Даже после того, как многочисленные куски этой истории наконец-то сложатся в единый пазл, вопросов все равно остается больше, чем ответов. И главный из них: «Что это было? Неужели и вправду кто-то у нас пытался подражать “Красным бригадам”?» И вариантов ответа на этот вопрос может быть несколько.

Вот первый: НРА, «Реввоенсовет» и «Революционные партизанские группы» действительно существовали. И только своевременные усилия правоохранительных органов не позволили превратить рубеж девяностых и нулевых в аналог европейских свинцовых семидесятых.

Второй: НРА и РВС были зонтичными брендами, под именем которых некоторые во многом оставшиеся неизвестными люди в разное время совершали акции прямого действия или захватывали чужие. Такое в то время практиковалось, например, сразу после взрыва в подземном комплексе на Манежной 31 августа 1999 года литератор Дмитрий Пименов быстро напечатал листовку от имени некоего «Союза революционных писателей», где говорилось, что «гамбургер, недожеванный обывателем — это революционный гамбургер», и подбросил ее на место теракта. Настоящих организаторов взрыва на Манежной задержали через десять лет.

Ну и, наконец, третий. Вся эта история началась в 1996 году, прямо к президентским выборам, а закончилась в 1999-м, в момент смены власти посредством операции «Преемник». Во время избирательной кампании «Голосуй или проиграешь!» левых мочили из всех рупоров, и загадочная группа то ли анархистов, то ли пламенных комсомольцев, начавшая вместо уличных акций устраивать взрывы, пришлась бы как нельзя кстати. Но тогда эту историю раскручивать не стали ввиду крайне скромных масштабов содеянного. А в 1998-м, когда началась подготовка к смене власти, и в 1999-м, когда ее осуществляли, ситуация была совсем иной. В те времена в кулуарах экономических форумов, на фуршетах и презентациях хорошо одетые люди, многие из которых теперь находятся в оппозиции, на все лады повторяли одну и ту же фразу: «Нам нужен свой, либеральный Пиночет».

Ну а либеральному Пиночету для устойчивости нужны были враги, как внешние, так и внутренние. И если внешних долго искать не пришлось — на эту роль с успехом претендовали международные террористические сети и их отростки в Чечне, то за внутренних вполне могли сойти доморощенные экстремисты всех мастей, как левые, так и ультраправые. Новая власть могла легко зарабатывать себе очки, ведя с ними борьбу за мирный сон обывателей, а главными бенефициарами и получателями кредита доверия, безусловно, становились правоохранительные органы. Заодно можно было убить и второго зайца — точечными репрессиями парализовать активность левацких движений, действительно набравших силу, особенно после кризиса 1998 года. В копилку этой версии можно добавить и то, что существование организации «Новая Революционная Альтернатива» так никогда и не было доказано в суде, а группа Губкина через Белашева была действительно тесно связана с будущим министром внутренних дел.

Ну а всей правды, даже от тех, кто был непосредственным участником этих событий, мы не узнаем, по крайней мере до тех пор, пока терроризм в УК РФ не имеет сроков давности, а сама эта статья написана так, что под нее можно подвести даже поджог мусорного бака. Люди боятся говорить откровенно и правильно делают, так что оставим немного работы для историков и журналистов из будущих времен.

Фото: Антон Денисов/ТАСС,  Юрий Машков/ТАСС, Франк Вильягра/Коммерсантъ/FOTODOM