Кем только не называли Ваньку Каина. Олицетворением близкого русскому духу «беззаветного удальства» и «героем своего времени», «народным историческим типом», подобным Ермаку или Стеньке Разину, чуть ли не Робин Гудом. В словаре Даля это имя обозначено как «прозвище отбойных буянов». Оно так давно стало нарицательным, что даже не верится, что реальный «Иван Осипов сын Каин» действительно существовал. Так кем он был — мошенником или сыщиком, русским Картушем или первым нашим «оборотнем в погонах»?

28 декабря 1741 года в московский Сыскной приказ явился молодой человек, пожелавший подать челобитную. В тот понедельник большинство городских присутственных мест не работало по случаю Рождества, однако в Сыскном не могли позволить себе такую роскошь. Главный следственный орган тогдашней Москвы занимался ведением татийных (от «тать», «татьба» — вор, кража), разбойных и убийственных дел и вынесением приговоров. Занимал он квартал зданий на нынешнем Васильевском спуске, на не сохранившейся Москворецкой улице. Пойманные городской Полицмейстерской канцелярией преступники препровождались в приказ для проведения следствия, вынесения решения и назначения наказания, оттуда их отправляли на каторгу. При этом на небольшой территории приказа (всего 30 саженей в длину и 20 — в ширину; 1 сажень — 2,16 метра) одновременно могли находиться до шестисот «колодников», как по традиции называли всякого заключенного, хотя вместо деревянных колодок уже использовали ручные и ножные кандалы. А также до полусотни чиновников и более ста караульных солдат и офицеров. Близкое соседство с Кремлем никого не смущало. Как и то, что на государственном обеспечении состояли лишь те арестанты, кто проходил по государственным, особо важным делам. Обвиняемые в частном порядке питались за счет заявителей. Прочие просили на пропитание на центральных улицах — с исполосованными плетьми спинами, в окровавленных рубахах, в кандалах, закованные попарно «двушейной цепью» и в сопровождении караульных. Приказ перевели на окраину, в Калужский житный дом, только в 1750-м, где тюрьма просуществовала до 1785 года, когда была построена Бутырка.

Явившийся в Сыскной приказ посетитель подал челобитную о том, что он, Иван Осипов сын Каин, страшный грешник и вор, раскаивается в своих преступлениях и «во искупление» содеянных злодейств готов выдать полиции своих «товарищей».

Портрет Каина, впервые опубликованный в книге «История славного вора, разбойника и бывшего Московского сыщика Ваньки Каина, писанная им самим при Балтийском порте в 1764 году», 1782 г.

Сегодня благодаря многочисленным исследователям, и прежде всего историку Евгению Акельеву, автору блестящей книги «Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина», установлено, что будущий вор родился в деревеньке Болгачиново на реке Суход, принадлежавшей ростовской вотчине купцов Филатьевых, по всей видимости, в 1722 году. Отец его барина Алексей Остафьевич был крупнейшим солепромышленником и в историю Москвы вошел строительством каменного храма Николая Чудотворца Большой Крест недалеко от Ильинских ворот. После революции эта церковь стала своеобразным центром «непоминающих», то есть отказывающихся поминать на службах советское правительство, и в 1934-м была разрушена.

В Болгачиново насчитывалось всего восемь крестьянских дворов. Ивану от роду было написано либо пахать, либо попасть в рекрутчину, как выпало его единственному брату. Но когда в наследство вступил внук Алексея Остафьевича Петр Дмитриевич, десятилетнего мальчика взяли в московский дом Филатьевых. То ли Ванька был сметлив и понравился молодому барину, то ли просто из желания омолодить дворню.

Филатьевы жили в Китай-городе, в районе Ильинки. Палаты просуществовали до 1912 года, когда на их месте архитектор Владимир Шервуд построил Торговый дом Титова, в котором впоследствии размещался ЦК КПСС, а сейчас — Администрация президента. Позади дома был разбит сад, за ним находилась хозяйственная часть, в которую вел отдельный въезд со стороны Ипатьевского переулка. Именно там, в деревянных людских покоях, среди тридцати других крепостных, Ванька прожил около четырех лет.

В 1734-м он бежал, прихватив хозяйское добро. Годы спустя, в «Автобиографии», которую неграмотный Каин надиктует на балтийской каторге в 1764 году, он скажет: «Я…  служил в Москве у гостя (то есть купца. — Прим. автора) Петра Дмитриевича Филатьева, и что до услуг моих принадлежало, то со усердием должность мою отправлял, токмо вместо награждения и милостей несносные от него бои получал. Чего ради вздумал: встать поране и шагнуть от двора подале. (… ) Вышед со двора подписал на воротах: “Пей воду как гусь, ешь хлеб как свинья, а работай черт, а не я”».

Сторонники детерминизма не пропустят тот факт, что Петр Дмитриевич обладал крутым нравом и нередко наказывал крепостных за «противности». Однако бежали дворовые люди крайне редко: по сравнению со свободными солдатскими детьми, «фабричными», обедневшими посадскими их жизнь была куда более обеспечена. Не случайно дворовых редко можно было встретить на самом «дне». Похоже, 14-летний Ванька решился на побег из природной склонности к авантюрам. Как напишет о нем младший современник писатель Матвей Комаров, наблюдавший Ваньку в Сыскном приказе на следствии в 1755 году, «натура по неизвестной нам судьбе одарила сего мошенника остротою разума, проворством, смелостию, скорою догадкою и наградила такою фортуною, которая во всех добрых и худых делах много ему способствовала».

Сбежать Осипову помог его знакомый Петр Романов по кличке Камчатка. К моменту их встречи он был уже дважды судим и находился в бегах. Камчатка происходил из солдатских детей, а они росли без отцов, и матери были вынуждены скитаться в поисках пропитания. Повзрослев, многие солдатские дети продолжали бродяжничать и примыкали к воровской «партии». В ней состояли мошенники, скупщики краденого, разбойники, беглые солдаты и крепостные, фальшивомонетчики, становщики (укрыватели преступников), ссылочные утеклецы (сбежавшие из ссылки), изготовители фальшивых паспортов, церковные тати, торговцы выжигой (золотым металлом, полученным путем переплавки) и прочий деклассированный элемент.

Некоторые воры жили при мануфактурах, в первую очередь в расположенном у Каменного моста Большом суконном дворе. Или в Московской гарнизонной школе у Варварских ворот, в которой учились и жили солдатские дети. Но большинство обитателей московского дна были бездомными. Они прятались в печурах в стенах Китай-города и Белого города, ютились в овинах огородов, укрывались в торговых, то есть общественных, банях и на стоявших вдоль берега Москвы-реки стругах (парусно-гребных судах). При этом большинство воровских притонов располагалось в Зарядье и на Москворецкой, под носом у Сыскного приказа.

Большой Каменный мост. Фрагмент гравюры Ж. Делабарта, конец XVIII в.

Вообще тогдашняя Москва представляла собой жалкое зрелище. 29 мая 1737-го с городом произошла трагедия, породившая крылатое выражение «Москва сгорела от копеечной свечки». И действительно: первым занялся дом Милославского за Боровицким мостом на Знаменке от свечи, которую поставила перед иконой служившая там солдатская вдова. Очевидец вспоминал: «От сей денежной (то есть стоимостью в полушку. — Прим. автора) свечки распространился вскорости гибельный и страшный пожар, от коего ни четвертой…  доли Москвы целой не осталось. В Кремле дворцы, соборы, коллегии, ряды, Устретенка, Мясницкая, Покровка, Басманная Старая и Новая слободы — все в пепел обращены». Китай-город выгорел целиком, а в Кремле был неисправимо поврежден подготовленный к подъему Царь-колокол.

В руинах, оврагах, на заброшенных пустырях вольно чувствовал себя всякий сброд. «Воришкам был погост» и под пролетами мостов через Москву-реку. Под Всехсвятский мост — сейчас на его месте Большой Каменный — Камчатка с Осиповым и отправились. Считается, что именно там родилось выражение «концы в воду», поскольку ограбленных людей часто сбрасывали в реку. Иван заплатил местным мошенникам «влазные» 20 копеек, те его напоили и постановили: «И ты будешь, брат, нашему сукну епанча». Другими словами, тоже вор. У преступников уже существовал свой язык, своеобразное воровское арго, на котором «поработать» значило украсть, а «подать милостыню» — смошенничать. Вместо «обчистить карманы» говорили «пошевелить в кармане», кистень называли «гостинцем», пьяного, которого легко обокрасть — «сырым», а за фразой «овин горит, а молотильщики обедать просят» скрывалось «товарищ попался в тюрьму, нужно дать взятку, чтобы его освободили».

Однако дворовые Филатьева, отряженные на поимку беглого человека, вскоре Ваньку поймали. Его избили и заперли на заднем дворе усадьбы. Девка, которая приходила кормить привязанного там же медведя, рассказала Каину, что не так давно люди Филатьева убили в драке караульного солдата, а тело скинули в колодец. Это дало возможность Ивану выкрикнуть: «Слово и дело!», отчего барин «в немалую ужесть пришел». Еще при Петре Первом была установлена обязанность доносить о преступлениях против государства и государевых людей под страхом смертной казни. Тех, кто произносил заветные слова, отправляли в Тайную канцелярию, и если это были преступники, наказание им отсрочивалось. Практика такого доносительства, которое, по понятным причинам, быстро стало массовым, сохранялась до начала царствования Екатерины II.

Бывало, когда выкрикнувшие «слово и дело» крепостные, чьи сведения подтверждались, получали свободу. Случилось ли это с Ванькой, доподлинно неизвестно. В любом случае он вернулся на улицу и следующие шесть лет мошенничал на пару с Камчаткой. Их первым делом стало ограбление построенного для Анны Иоанновны Анненгофского дворца: вначале «обнесли» придворного доктора, а следом — дворцового закройщика.

Свои искусные кражи и удалые разбои Каин красочно живописал в автобиографии, и, даже принимая в расчет возможное бахвальство, ему нельзя отказать в изобретательности и таланте импровизации. Так, однажды мошенники во главе с Ванькой задумали ограбить купеческий дом, с виду неприступный. Каин купил курицу, перебросил ее через забор, а потом потребовал от купеческой дворни вернуть его собственность. Пока ловили птицу, он осмотрел и запомнил все запоры. В другой раз, в Нижних Садовниках, Ванька с Камчаткой залезли в одну из полусгоревших изб и, сделав из бумаги оконницу, принялись тереть камнем о камень. Проходившие мимо могли подумать, что в доме мелют зерно. Камчатка, извалявшись в муке, окликнул уличного торговца, купил у него кусок мяса, ушел в избу «за деньгами» и сбежал через заднюю дверь. Незадачливый мясник еще долго думал, что с ним сторговался сам дьявол. Наконец, когда после ограбления одного генерал-майора за Каином и его людьми увязалась погоня и награбленное пришлось сбросить в «великую тину» у Чернышева моста, говоря по-простому — в никогда не просыхающую лужу. Не дожидаясь темноты, Ванька нанял лошадей и карету «берлин», нарядил сообщницу барыней и велел ей въехать в грязь, где была разыграна целая комедия. Карета якобы сломалась, «лакеи» начали ее «чинить», барыня голосила дурным голосом, и награбленное было перекинуто в карету незаметно для окружающих.

Иван вместе с «товарищами» выезжал «на гастроли» на знаменитую Макарьевскую ярмарку, воровал и дальше по Волге, влившись в шайку Михаила Зари. К 19 годам, когда он явился в Сыскной приказ с повинной и предложением о сотрудничестве, за ним уже закрепилась репутация авторитетного «мошенника» и кличка Каин. В то время «мошенниками» в первую очередь называли карманных воров — от «мошна», что означало мешочек для хранения денег, который крестьяне носили на поясе. Называли так и тех, кто обворовывал повозки и незадачливых посетителей общественных бань. Что до клички, то ее происхождение неизвестно, но, похоже, представления Каина о преданности всегда были своеобразными.

Накануне, 27 декабря 1741 года, в храмах и других людных местах Москвы был зачитан указ только что провозглашенной императрицы Елизаветы Петровны «О Всемилостивейшем прощении преступников и о сложении штрафов и начетов с 1719 по 1730 год». Он призывал преступников повиниться и даровал им прощение. Документ касался и беглых солдат, и проворовавшихся чиновников, и купцов, и даже крестьян. Уже к вечеру Ванька, разузнав, кто в Москве «наибольший командир», явился в Сенат, где встретил главного судью Сыскного приказа князя Якова Кропоткина. А с его двора, угощенный сенатором чаркой водки, был отправлен в Сыскной приказ. Скорее всего, такую прыть Каин проявил из опасения, что кто-то из воров также может воспользоваться монаршей милостью, предложить свои услуги приказу и его выдать. Так, уже в первый рейд Ваньки по московским притонам и «малинам» в одной из печур у Москворецких ворот был задержан беглый извозчик Казанского полка Алексей Соловьев. При нем нашли бумагу о том, что он знает многих мошенников, в том числе и Ивана Осипова сына Каина. Но отнести свой донос куда следует Соловьев не успел: Ванька оказался шустрее.

Копиист Сыскного приказа помог Каину составить «доношение» на имя «самодержицы всероссийской, государыни всемилостивейшей»: «… повинную я сим о себе доношением приношу, что я, позабыв страх Божий и смертный час, впал в немалое прегрешение: будучи в Москве и протчих городех, во многих прошедших годех машенничествовал денно и ночно, будучи в церквах и в разных местах, у господ, и у приказных людей, и всякого звания у людей из карманов денги, платки всякие, кошельки, часы и протчее вынимывал. (… ) А ныне я от оных непорядочных своих поступков, напамятовав страх Божий и смертный час, все уничтожил и желаю запретить ныне и впредь, как мне, так и товарыщем моим, которые со мною в тех погрешениях обще были (… ), а имянам их объявляю при сем реестр». В списке преступников, которых Ванька обязался выдать, было 33 имени.

Фрагмент доношения Ивана Каина в Сыскной приказ с реестром его товарищей -«мошенников», 27 декабря 1741 г.

Москва готовилась к коронации Елизаветы Петровны, которая состоялась 25 апреля 1742 года. Естественно, чиновники стремились, чтобы все прошло гладко, и карманники, отлично умевшие создавать искусственную давку, не чувствовали себя на праздновании вольготно. Оттого Сыскной приказ проявил невиданную расторопность: уже на следующий день, 28 декабря, Осипов в сопровождении чиновника и солдат отправился на поиски своих «товарищей». За первые два дня, 28 и 29 декабря, по его «указыванию» в приказ был доставлен 61 человек.

Почти сразу Каина начали отпускать в рейды без сопровождения сыскарей. Однако первое время он числился колодником и даже исполнял арестантские обязанности, например таскал с Москвы-реки бревна «для топления печей». Но уже в 1742-м Ванька «имеетца при Сыскном приказе для сыску воров и мошенников безотлучно», то есть является официальным доносителем. Еще через два года ему удалось добиться двух сенатских указов. Первый запрещал приказу принимать доносы на Каина, то есть фактически предоставлял неприкосновенность. Второй повелевал каждому, к кому он обратится за помощью в задержании воров, «в поимке тех злодеев чинить всякое вспоможение». Доноситель имел право привлекать силы военных полицейских команд, а находящихся в его распоряжении солдат Сыскного приказа прозвали Каиновой командой. При этом Ванька не получал за свою кипучую деятельность жалованья. Но если секретари и канцеляристы приказа «кормились от челобитчиковых дел», то Каин начал «кормиться» ото всей Москвы.

Первоначально он сдавал серьезных воров, но вскоре переключился с авторитетов на мелкую сошку: «бешпаспортных», «ссыльных утекельцев», то есть бежавших из ссылки, фальшивомонетчиков, скупщиков краденого. Одни преступники его ненавидели, другие фактически превратились в его агентов и даже жили в доме Каина в престижном Зарядье. Тут же была оборудована темница, куда попадал всякий пойманный Каиновой командой. В приказ его отправляли, только если не мог откупиться. Ванька шантажировал компроматом, брал «пошлину» с приезжавших в Москву заграничных купцов, «крышевал» лавочников. Иногда ночами и сам выходил «правую руку потешить» — нападал, обворовывал, брал в заложники. При этом действовал он и как частный сыщик: охотно предоставлял свои услуги обеспеченным горожанам, которые хотели вернуть ворованное имущество.

Одевался Ванька по последней моде. Завивал и пудрил волосы, ходил в сюртуке, шляпе и перчатках, с «перстенем серебряным вызолоченым с одним большим алмазом», который он выиграл у отставного аудитора московского флота. В доме Каина ели на серебре, была даже редкая по тем временам биллиардная. У него собирались и играли в карты, кости и зернь — небольшие кости с белыми и черными сторонами — люди самых «разных чинов». На праздники устраивались такие гуляния, что поглазеть на них собиралась вся Москва. Так, на Масленицу Ванька соорудил «позади Мытного двора снеговую гору, украся оную елками, можжевельником, статуями, и в некоторых местах обвешал красными сукнами, на которую во всю ту неделю собиралось для катания премножество народа, и происходили разные веселости… ». Гора эта еще долго называлась Каиновой. При этом Ванька, не скупясь, жертвовал деньги монастырям. Дом был увешан образами, но нашлось место и портрету Петра Первого, к которому доносчик питал особое уважение.

За семь лет, что Ванька состоял при Сыскном приказе, он доставил туда почти 800 человек. А одним из последних арестовал былого друга Камчатку, которого сослали навечно на рудники. При этом свидетельства о том, что под личиной сыщика скрывается «оборотень», появились уже в 1745 году, когда Каин донес в Московскую тайную контору на общину христововеров, которых еще называют хлыстами. К следствию были привлечены без малого 450 человек. Тогда же объявились находчивые мошенники, которые ходили по горожанам и, назвавшись чиновниками Сыскного приказа, запугивали их возможными арестами, вымогая деньги. Оброчный крестьянин Еремей Иванов пожаловался на проходимцев, а на следствии показал: когда преступники не получили «отступного», один из них привел к нему Ваньку Каина с командой. Те разграбили дом и выкрали племянницу Иванова, которую Осипов отвез к себе в Зарядье, пытал, не раскольница ли, а за ее освобождение требовал от дяди 20 рублей.

Мошенников отправили на каторгу, а Каина отпустили «дабы впредь в сыску воров и разбойников и протчих подозрительных людей имел он крепкое смотрение, того для оное ему ныне оставить». Правда, плетьми его все же наказали. Кроме того, было решено «объявить ему под страхом смертныя казни с подпискою: ежели впредь сверх должности своей явитца он, Каин, в каких либо хотя наималейших воровствах и взятках, то уже поступлено с ним будет по силу указов Ея Императорского Величества безо всякого упущения».

Это Ваньку нисколько не испугало. Уже через месяц после выхода на свободу он, также в целях получения выкупа, выкрал десятилетнего сына другого оброчного крестьянина, за что неделю просидел под арестом, после чего его снова освободили. Сошло Каину с рук и ограбление в апреле 1747-го московского купца 2-й гильдии. Хотя недовольство властей накапливалось. Отныне офицерам солдатских команд предписывалось доставлять задержанных людей не в дом Ваньки, а напрямую в Сыскной приказ и вообще следить за поведением доносителя.

Погорел Каин из-за похоти. Он вообще был «страстен до женщин», известны случаи, когда обманом привозил к себе в дом приглянувшихся девок, чтобы учинить с ними «блудное дело». А свою жену Ирину Ивановну и вовсе пытал, чтобы вышла за него замуж. Ванька обвинил красавицу в том, что не донесла на его знакомого фальшивомонетчика, и притащил в Сыскной приказ, где ее подвергли «расспросу» с битьем плетьми. И только после этого Ирина согласилась пойти под венец.

В январе 1749 года солдат Федор Тарасов подал челобитную: Каин выкрал его пятнадцатилетнюю дочь Аграфену. Этот документ попал в руки главы российской полиции генерал-полицмейстера Алексея Даниловича Татищева, бывшего в то время в Москве. Ваньку задержали по обвинению в сокрытии солдатской дочери и чинении с ней «непотребного дела»: преступление, разрушающее патриархальные устои, считалось из тяжелейших.

Расследованием занималась Тайная канцелярия, ведавшая политическим сыском. Татищев допрашивал Каина лично, и когда тот попытался было оговорить свидетелей, посадил его в погреб на хлеб и воду. Вскоре доноситель начал давать показания. Он сдал протоколистов и судей Сыскного приказа, получавших от него различные подарки, за что «… когда на него произойдет какая в чем жалоба, чтоб они ему в том помогали и с теми людьми, не допуская в дальнее следствие, мирили, что де и самым делом бывало неоднократно… ». При этом откупался Иван не деньгами, а рейнским вином, перчатками, сукном или немецкими пуховыми шляпами. Дарил он и конфискованные у воров вещи, которые по ночам раскладывал перед чиновниками прямо на судейском столе под портретом императрицы. Каин обвинил канцеляристов в том, что не принимали приводимых им мелких «мошенников», требуя «получше и богатее» в надежде получить «отсупное». Он рассказал о взяточничестве прокурора Сенатской конторы Щербинина, присутствующего Московской полицмейстерской канцелярии Воейкова и других высокопоставленных москвичей. Наконец, дал признательные показания о своем участии в 1748 году в одном из самых успешных разбоев того времени — нападении на струг московского купца 1-й гильдии Степана Скачкова, которого «обнесли» больше чем на тысячу рублей.

В марте Татищев представил доклад императрице: «При Сыскном приказе для сыску воров и разбойников доноситель Иван Каин под видом искоренения таковых злодеев чинил в Москве многие воровства, и разбои, и многие грабежи, и, сверх того, здешним многим же обывателем только для одних своих прибытков немалые разорении и нападки». Была создана независимая следственная комиссия, а Сыскной приказ расформировали. Однако к своему завершению дело подошло только летом 1755-го. В обновленном приказе высказали мнение, что Каин заслуживает смертной казни через колесование и отсечение головы. И надо ли говорить, что никто из обвиненных Ванькой чиновников серьезной ответственности не понес?

При Елизавете Петровне никого не казнили, и Ивана Осипова сына Каина было решено бить кнутом и, вырезав ноздри и поставив на лбу литеру В, а на щеках О и Р, сослать «в тяшкую работу» в эстляндский порт Рогервик. К слову, если верить историческому анекдоту, специальную машинку для клеймения изобрел сам генерал-полицмейстер. Сомневающихся Татищев успокоил: в случае судебной ошибки ее будет легко исправить. Достаточно на лбу невинно осужденного выжечь частицу «НЕ».

Клеймо «Вор». Публичное вырезание ноздрей и клеймение. Рисунок Х. Гейслера, начало XIX века

В 1756-м приговор был приведен в исполнение. Жизнь каторжников, «ломавших камень» на строительстве порта в Рогервике (сейчас это эстонский город Палдиски), была не из легких. Впоследствии именно туда будет сослан участник пугачевского восстания батыр Салават Юлаев. Один из основателей российской агрономии и известный мемуарист Андрей Тимофеевич Болотов, прослуживший в Рогервике всего месяц, вспоминал: «…никакой полк охотно туда не хаживал, ибо никому не хотелось иметь дело с одними каторжными. (… ) Те, которые имел более достатка, пользовались и тут некоторыми множайшими пред другими выгодами: они имели на нарах собственные свои отгородки и изрядные каморочки, и по благосклонности командиров не хаживали никогда на работу. (… ) Все без изъятия они закованы в кандалах, по примеру прочих, и многие имеют двойные и тройные железа, для безопасности чтоб не могли уйтить с работы. Смотрение и караул за ними бывает наистрожайшими, но инако с сими злодеями и обойтится не можно».

Именно в Рогервике Каин надиктовал свое жизнеописание. Затем его перевезли в Сибирь, где следы легендарного вора и сыщика затерялись. Автобиография Ваньки ходила в рукописных списках, а в 1777-м была напечатана. Она же легла в основу первого литературного произведения о Каине, сочиненного уже упомянутым «Матвеем Комаровым, жителем царствующего города Москвы».

Лубочные сочинения о Ваньке и роман Комарова по числу изданий были наиболее популярными в XVIII веке. По сути, Каин стал первым отечественным плутовским героем. В первую очередь, безусловно, благодаря молодецкой удали этого разудалого добра молодца. Он и правда мог «шумануть» на всю Москву или просто забавы ради обмазать дегтем надерзившего подъячего или освободить колодника, заковав в его цепи караульного солдата. Каин стал еще и популярным героем городского фольклора, в котором нашла отражение и его правоохранительная деятельность:

Ах! Тошным-та мне, доброму молодцу, тошнехонька,
Что грустным-та мне, доброму молодцу, грустнехонька;
Мне да не пить-та, ни есть, добру молодцу, не хочется,
Мне сахарная сладкая ества, братцы, на ум нейдет,

Мне московское сильное царство, братцы, сума нейдет;
Побывал бы я, добрый молодец, в каменной Москве,
Только лих-та на нас, добрых молодцев, новый сыщичек,
Он по имени, по прозванью Иван Каинов,

Он не даст нам, добрым молодцам, появитися,
И он спрашивает пашпортов все печатных,
А у нас, братцы, пашпорты своеручные,
Своеручные пашпорты все фальшивые.

Таких «Каиновых песен» насчитывается несколько десятков, а последней по времени считается знаменитая «Не шуми, мати, зеленая дубравушка».

Современники называли Каина «российским Картушем». Это прозвище легендарного французского разбойника Луи-Доминика Бургиньона, тоже, кстати, выдавшего своих сообщников, но лишь перед казнью в 1721 году. Сегодняшняя «Википедия» в статье об Иване Каине отсылает к не менее знаменитому французу Эжену Видоку — преступнику, перешедшему на сторону полиции. У них с Каином много общего, прежде всего страсть к сочинительству. Видок также предложил властям свои услуги в поимке преступников и первое время работал «наседкой» в тюрьме, по сути доносителем. Имена и того и другого стали нарицательными еще при жизни. Случались и забавные совпадения. Так, писателя и издателя Федора Булгарина, у которого была репутация осведомителя, за что сравнивали с Иваном Каином, Пушкин назвал в одной из эпиграмм «Видок Фиглярин».

Другое дело, что Эжен Видок стал первым руководителем Главного управления национальной безопасности и считается родоначальником современного уголовного розыска. А Ванька сгинул в Сибири. Зато его пример дал возможность констатировать, что во времена Каина «русский народ и правительство доживали ту эпоху, которую можно назвать эпохой отсутствия сознания законности». Такой вывод сделал Григорий Васильевич Есипов, первый исследователь жизни Ваньки Каина и заведующий архивом Министерства Императорского двора, в 1869 году. Жаль только, что срок этого «дожития» у нас подзатянулся.

Иллюстрации: из книги Е. Акельева «Повседневная жизнь воровского мира Москвы во времена Ваньки Каина»