Он считается первым советским серийным убийцей. Так принято называть преступника, совершившего три и больше криминальных убийства, разделенных во времени более чем на месяц. Василий Комаров (Петров) этому определению соответствует: с февраля 1921-го по июнь 1923-го он лишил жизни по меньшей мере 29 человек, за что получил прозвище Шаболовский душегуб.

К несчастью, у него были конкуренты, и более кровожадные, и более изощренные. На совести банды Николая Котова (Смирнова), действовавшей в том числе в Подмосковье, — 116 трупов (расстрелян в 1923-м). Михаил Осипов, он же Интеллигент, он же Культяпый, изобрел так называемый веер дьявола: связывал ноги жертв так, что туловища расходились под углом. И после, обходя, раздроблял всем головы (всего 78 жертв). А «рекордсменами» на пьедестале смерти остаются «микстурщики» Егора Башкатова, которые убивали булыжником в мешке, так называемой микстурой. С 1922 по 1932 год они лишили жизни 459 человек.

Однако именно кейс Комарова стал самым громким. Культяпый орудовал в Сибири, «микстурщики» — на Владикавказской железной дороге. А Комаров, обыкновенный легковой извозчик, в котором никто не заподозрил бы кровавого убийцу, действовал в столице. Горожане были так запуганы, что шептались, мол, поймали злодея только благодаря высочайшему повелению Ленина, хотя тот в действительности уже был на пути в Горки. Открытый суд над Комаровым проходил в Политехническом музее при таком стечении публики, что сам обвиняемый хвастливо заявлял: «Я теперь в Москве героем стал». Репортер Михаил Булгаков, только второй год как перебравшийся в первопрестольную из Киева, написал о процессе очерк «Комаровское дело», который вышел в берлинской газете «Накануне».

Но все по порядку. С начала 1922 года в развалинах домов, на брошенных стройках и пустырях Замоскворечья стали находить мешки с человеческими останками. Серию заподозрили не сразу, хотя почерк читался. Все жертвы — мужчины, все раздеты, все одинаково связаны, а вернее, увязаны: ноги к груди, голова между колен, скрепленные за спиной руки примотаны к туловищу. Все убиты ударом чем-то тяжелым по темени или в висок, лица обезображены, отчего опознать их крайне затруднительно. Кроме того, как выяснится впоследствии, большинство несчастных были приезжими и друзей-знакомых в Москве не имели.

Извозчик Василий Комаров

К счастью, нашлась зацепка: в нескольких мешках обнаружились зернышки овса. Это позволило предположить, что подозреваемый имеет дело с лошадьми. Аккуратность, с которой вязались трупы, тоже указывала на возницу. Милиционеры опрашивали лошадиных барышников и торговцев фуражом, шерстили конные площади и стоянки. Задача казалась неподъемной: в то время в городе легально работали более пяти тысяч легковых извозчиков, а еще перевозившие грузы ломовики.

Между тем Московскому уголовному розыску (МУР) не исполнилось еще и пяти лет, хотя по причине административной чехарды и общей нервозности ответственный за поимку убийцы Иван Николаев, в прошлом беспартийный артиллерист, был уже четвертым начальником МУРа. Его замом служил социально близкий, но уже заслуженный Григорий Никулин. В конце 1950-х он так опишет главное свершение своей биографии: «Во время работы в Уральской областной чрезвычайной комиссии мне, молодому большевику, было оказано нашей партией большое доверие, которым я горжусь и буду гордиться до конца моей жизни». Повод для столь высоких чувств, не поспоришь, был: Никулин вошел в историю как один из непосредственных участников расстрела царской семьи. С оказанным доверием он справился на «отлично» — единственным, кто избежал его бдительного дула в подвале Ипатьевского дома, стал спаниель цесаревича по кличке Джой. К слову, вознагражденный судьбой за молчание (во время бойни пес даже не тявкнул), он дожил свой век при британском дворе — как живой укор королю Георгу V в том, что открестился от родственников Романовых.

Дело «упаковщика» ускорилось, когда в очередной страшной поклаже, на этот раз выловленной в Москве-реке, нашли небрежно застиранную детскую пеленку. Наконец сложился профайл убийцы: имеет дело с лошадьми, с маленьким ребенком в семье, скорее всего, житель Замоскворечья.

Среди прочих в число подозреваемых попал Василий Иванович Комаров 55 лет, проживавший по адресу Шаболовка, 26, и работавший легковым извозчиком на Конной площади. Сегодня на ее исторической границе находится Морозовская больница, а о былой топонимике напоминает только Конный переулок. Опрошенные торговцы рассказали о странном поведении Комарова: вместо того чтобы, как все, бороться за клиента, он, напротив, никогда не рядился, а подолгу простаивал. Хотя на Конной бывал регулярно и деньги имел, часто кутил в ближайших шинках.

В ночь на 18 мая 1923 года в квартиру Василия Ивановича нагрянула милиция, якобы в поисках самогонного аппарата. Начался обыск. Когда дело дошло до небольшого чулана на черной лестнице, хозяин неожиданно выпрыгнул в окно и бросился прочь. В чулане был обнаружен труп, еще теплый, как впоследствии выяснилось, подмосковного крестьянина Ивана Лапина, отца четверых детей.

В ту же ночь Комарова взяли. Он скрывался в подмосковном селе Никольском у знакомой молочницы. Убийца как раз писал признательные показания, по ходу пытаясь оговорить неугодных ему соседей.

Молоток — «орудие производства» преступника. Фото из журнала «Огонек», №11, 1923 г.

Москва гудела: Шаболовским душегубом пугали детей, рассказывали, что он кормил человеческими внутренностями свиней, а в его квартире нашли наволочки, полные денег. Когда задержанного доставили на Шаболовку для следственного эксперимента, собравшаяся толпа чуть было его не линчевала.

Комарова обвиняли в убийстве 33 человек. 6 июня начался суд. «Известия» писали: «Вокруг Политехнического музея, где слушается дело, — сплошное море голов». В новый, открывшийся в здании бывшего Купеческого клуба кинотеатр (сегодня это здание театра «Ленком». — Прим. автора) зазывали объявлениями: «Кино. Малая Дмитровка, 6. Сегодня и ежедневно “Приключения Тарзана”. Сверх программы последняя хроника Севзапкино. Раскрытие тайны 33 жертв в мешках — в Москве — убийца Комаров-Петров».

Между тем «человек-зверь» оказался ничем не примечательным мужичком, невысоким и сухощавым, без печати вырождения на лице. О том, что его настоящее имя Василий Терентьевич Петров, стало известно еще на следствии. Родился то ли в 1877, то ли в 1878 году в Витебской губернии. Отец — алкоголик, когда напивался, бил мать. В семье 12 детей, один из которых сгниет на каторге за совершенное по пьяни убийство. Семья в такой нужде, что Василия уже в 12 лет отправляют служить к местному помещику. В 15 он имеет первое половое сношение с работницей. И тогда же может считаться законченным алкоголиком. Употреблял он без разбору, не гнушаясь ни политурой, ни денатуратом.

С юности Комарова отличала охота к перемене мест. В его случае — склонность к бродяжничеству. Отслужив срочную за четыре года и в первый раз женившись, во время Японской войны 1905 года он оказался на Дальнем Востоке, откуда привез «много денег». Следующие годы они с женой промотали в разъездах по стране. Жили плохо. Жена оказалась «скандалисткой» и постоянно супруга ревновала, хотя он, по собственному признанию, «к этому делу совсем хладнокровен».

В 40 лет тогда еще Петрова в первый раз осудили: за кражу яблок с вверенного ему военного склада. За год, что он провел в тюрьме, жена умерла, и вдовец перебрался в Ригу, где женился второй раз — на польке по имени Софья с двумя детьми. Сразу после революции он вступил в Красную гвардию, где еще вчера просто «униженный и оскорбленный» оказался жертвой царского режима и быстро выбился в «начсостав», став взводным командиром (по дореволюционному ранжиру старшим унтер-офицером). На суде он вспоминал, как однажды командовал расстрельным взводом при смертной казни. И ему, дескать, понравилось. Наконец в 1920-м, пробыв год в плену у Деникина (по одной из версий — сбежал оттуда), Петров сменил фамилию на Комарова и прибыл с семьей в Москву. Работать он устроился ломовым извозчиком в Центроэвак — Центральное управление по эвакуации населения при Наркомате внутренних дел.

В феврале 1921-го Комаров совершил первое убийство. А в марте Х съезд РКП(б) объявил новую экономическую политику. К лету деньги вновь обрели цену, и даже такой нехитрый человеческий организм, как Василий, уловил сладостный запах червонцев. Он купил лошадь с коляской, ушел на вольные хлеба и встал на Конной.

Комаров знакомился на площади с потенциальным покупателем лошади, приводил домой, подпаивал, а когда предоставлялась возможность, заходил сзади и бил молотком по голове. Раздевал труп, умело спускал кровь, чтобы не марать мешка, ловко увязывал. Все занимало не более получаса, а поднаторев, убийца укладывался в 15 минут. «Раз — и квас!» — усмехался Комаров на следствии. Булгаков назвал его метод «мясная хозяйственность».

Конная площадь. Фото из книги Ю. Лужкова «Мы дети твои, Москва»

Пятнадцать душ нашли упокоение в полуразрушенном помещении в Конном переулке и соседних владениях по Шаболовке (в конце 1920-х улицу перестроили, и нумерация домов не сохранилась). Когда окрестности превратились в кладбище, убийца начал вывозить тела подальше и сбрасывать в Москву-реку или каналы.

Зимой 1922-го он привлек к делу Софью, о женитьбе на которой презрительно говорил: «Пусть кушает возле меня эта римско-католическая рвань». И жену, и ее детей отец семейства попрекал куском и держал в страхе: «Злобы нет, но оплеухи иногда я ей давал. Детей бил для науки».

Поначалу Софья о злодеяниях не знала: приводя в квартиру очередного несчастного, Комаров домочадцев отсылал и двери запирал. Но однажды Софья вернулась не вовремя. Конечно, заблажила, что, мол, теперь делать. Но Василий сразу заткнул: «Давай привыкать». На суде он жену охарактеризовал: «Так…  дурочка…  слабая». Софья помогала замывать кровь. А с тех пор как Комарова, вывозившего очередной труп на реку, остановил милиционер, начала его сопровождать. Обыскивать сани тогда не стали, но Василий решил на будущее перестраховаться: семейная пара вызывает ночью меньше подозрений, чем одинокий мужик.

О мотивах Комарова никто не спорил, они очевидно корыстные. Кому покажется, что стоимость лошади — а у жертв, как правило, больше не было — ничтожна по сравнению с человеческой жизнью, стоит вспомнить, что те же «микстурщики», обиравшие по преимуществу нищих крестьян, убивали и за рваный пиджак. Сам Комаров на подобные вопросы отвечал: «Жена моя любила сладко кушать, а я — горько пить», «Лошадь кормила, а выпить не давала».

Впрочем, поначалу подсудимый пытался убийства оправдать. Говорил, что имел дело только с перекупщиками — теми, кто собирался, сторговав лошадь по дешевке, впоследствии ее втридорога перепродать. А убивал из классовой ненависти к спекулянтам. Но и в рамках самой оголтелой дискуссии о никчемности отдельной личности в сравнении с общественным благом эти попытки прозвучали бы смехотворно.

Ослепленный большевистской прямотой поэт и публицист Демьян Бедный разглядел в действиях Комарова политический заговор. Откуда, дескать, у нищего Комарова средства на лошадь и квартиру? Не случайно он пробыл год у Деникина, не иначе как завербован вражеской контрразведкой и снаряжен в столицу в качестве агента. Вот только на шпиона явно недалекий Комаров не тянул. Не вводил он и в обратный соблазн — объяснить злодейства принадлежностью убийцы к большевикам, ведь не зря служил у «красных».

Конный переулок на Шаболовке. 1913–1914. Фото Э. В. Готье-Дюфайе

Но маньяки не поддаются такому вульгарному упрощению. Достаточно вспомнить царскосельского служителя Константина Сазонова, вошедшего в лицейский фольклор (в недавней картине «18-14» его сыграл Сергей Гармаш). Или одного из первых зарегистрированных в Российской империи серийных убийц Николая Радкевича, прозванного нашим Джеком-потрошителем, дворянина по рождению. Другое дело, что мясорубка мировой и гражданской войн подвижную психику надламывала еще нещадней, а человеческую жизнь вконец обесценивала.

Уже на предварительном следствии в процессе участвовали психиатры, в частности Евгений Краснушкин, один из основателей советской судебной психиатрии и института имени Сербского. Доктора особо отмечали «тупость социальных чувств» супругов. Комаров обо всем говорил с презрительной, даже глумливой усмешкой, даже об убийствах. Людей называл чудаками, а своих жертв — хомутами. Как убивал? «Хрен его знает!» Человечиной кормил своих свиней? «Да если кормил, я бы больше поросят завел (хи-хи)». Мечтал, что вот цыганку бы убить или попа. Зачем? «Да так (хи-хи)». Одни шутки не к месту, сплошь глумливое кривляние. «Все в жизни этот залихватский, гнусный “хрен”, сопровождаемый хихиканием, — изумлялся будущий автор “Собачьего сердца”. — И на человеческой глупости блестящая, великолепная амальгама того специфического смрадного хамства, которым пропитаны многие, очень многие замоскворецкие мещане!..  все это чуйки, отравленные большими городами».

По свидетельству Булгакова, публику шокировало именно равнодушие: «Какая тут “звериность”! Если б зверино ненавидел и с яростью убивал, не так бы оскорбил всех окружающих, как этим изумительным презрением». Тут не в ком было искать «достоевщинку», на скамье подсудимых сидел только футляр от человека, «луковица от часов, из которой вынут механизм». Верит ли подсудимый в Бога? «Революция доказала, что это обман один», «Я только ежу верю, потому что твердый». При этом иконы в доме держал и священника по праздникам приглашал исправно: «Почитаешь Евангелие, помолишься хорошенько — и ничего, что убил, Бог простит!» Но неужели не жаль погубленных? «Жалеть можно до убийства, а чего жалеть после?» Боится ли казни? «Э…  все поколеем!»

Психиатры сочли Комарова импульсивным психопатом с печатью алкогольной дегенерации, но признали его дееспособным. Из 33 преднамеренных убийств было доказано 29. Продолжавшийся три дня суд приговорил Комарова и его соучастницу-жену к высшей мере. Через несколько дней их расстреляли. Вполне возможно, приговор приводил в исполнение сам Петр Иванович Магго, один из самых «результативных» палачей ОГПУ—НКВД: число расстрелянных им за больше чем 20 лет службы перевалило за 10 тыс. человек.

Извозчик Василий Комаров-Петров и его жена Софья. Газета «Гудок» за 7 июня 1923 г.

Детей Комаровых передали на попечение государства. Ходили слухи, что один из его сыновей в годы Отечественной войны перешел на сторону немцев, но это, конечно, легенда. Дело Комарова вошло в историю советской криминалистики. В Центральном музее МВД на Селезневской хранится, в частности, орудие убийства — сапожный молоток на круглой ручке. Но Шаболовский душегуб стал и героем городского фольклора — одной из тех дворовых песен, которые пели трактирные или вагонные исполнители и беспризорники. Вариантов текста множество, один из них цитирует тот же Булгаков уже через три года после процесса. А спустя семь десятилетий, в 1997-м, был записан такой:

Здесь, в Москве, за Калужской заставой,

Всем известный, кто был Комаров,

Торговал он на Конной конями,

И народ грабил чище воров.

Лишь как Конный базар открывался,

Появлялся там с хлыстиком он,

Меж приезжих крестьян он толкался,

Набивался дешевым конем…
(…)

Вот в газетах появилась заметка,

От которой все вскрикнули: «Ах!»

Оказалось, что плыли на льдинах

Неизвестные трупы в мешках.

Так шагал он, в крови утопая,

И никем не замечен был он.

Наконец он мурам попался

И предстал пред народным судом.

Но недолго его там судили,

Я открыто скажу вам, друзья,

В ночь с женой их на мушку посадили,

Вот и кончилась песня моя.