Однажды мы с детьми сидели в кафе. Сыну тогда было лет одиннадцать, дочке — шесть. Кафе, честно говоря, я мог выбрать получше, но дети были голодные, мы до этого ходили в музей. Куда зашли, туда и зашли.

Сидим, беседуем о прекрасном. А стола через три от нас — компания мужчин в свитерах. Четверо. На них я сперва не обратил внимания. Зря. Эти мужики тут явно сидели с утра, а начали еще, кажется, вечером накануне. И они громко матерились.

Вообще я не самый отчаянный пацан. Не Брюс Уиллис в его лучших ролях. И в любой другой ситуации тихонько сидел бы себе. Но тут — мои дети. Которые слышали все то же самое. Я встал, подошел к четверке: «Ребят, извините, но я тут с детьми. Давайте без мата, а?»

Трое ответили: «Да, не будем…  Мы тут это…  Ну сам понимаешь». А четвертый, самый грузный, вдруг стал подниматься: «Я не понял, чо ты сказал?» Да, с этой восходящей интонацией, которая сулит только веселый мордобой. Но трое других вдруг резко его посадили: «Уймись! Все нормально». И он унялся. Как ни странно.

Они действительно не матерились до конца нашего обеда. Не знаю, каких сил им это стоило. Богатыри.

К обсценной лексике я отношусь с большим почтением, это наша лингвистическая нефть, мы без нее с места не сдвинемся. Сам матерюсь крайне редко и избирательно. Я слишком ценю этот ресурс.

Но дети и мат — больная моя тема. Никакого либерализма не вижу в том, чтобы материться при детях. Мне просто физически плохо, когда родители задорно матерятся дома. Когда мимо детской площадки идут, скажем, девушки и кроют фуями какого-то их нехорошего приятеля.

Это плохо, и все. Нельзя. Есть правила, общепринятые условия, неписаная этика.

Мы не показываем детям порно. Мы не курим детям в лицо. Мы не материмся при детях.

Чуткое детское ухо быстро ловит эти смачные слова, они же действительно эмоционально заряжены. Ребенку хочется это произнести, стать как взрослый. Однажды — мне было лет пять — мы с мамой оказались в деревне Брыкино. Оказались там случайно, но прожили чуть ли не месяц. Наша хозяйка тетя Катя, разумеется, сдерживалась при мне, но деревенский быт без мата — сено на ветер. И мне ужасно нравилось, как она лихо и звучно произносит одно сочетание в моменты досады. Я очень хотел вплести его в речь, я хотел быть как тетя Катя. И как-то заявил маме: «Почему мы не пойдем на речку? Ну ёпкина мать!»

Спустя много лет мама рассказывала, что ей было дико смешно: я произнес это с самым важным лицом. Но мне она спокойно объяснила, что это такое «взрослое выражение», оно нехорошее, детям его нельзя. Ну как нельзя самогон, который гнала все та же тетя Катя. Я это легко усвоил. Кажется, лет до четырнадцати не матерился вообще. Хотя уж рос в таком районе, где и дверные петли скрипели со звуком «здец».

Однако главный вопрос: что делать, когда вокруг матерятся? Мы же давно живем в этом грязном шуме. И наши дети. Я не могу подходить к каждому и просить, как тех мужиков в кафе. Да, они проявили определенное благородство, по их понятиям я был прав. Но это дядьки еще советского времени, они так были воспитаны: при женщинах и детях не материмся.

А молодой ухарь мне просто даст в морду, он не поймет, что я от него вообще требую. Он, бляха-муха, так говорит, таков его, едренать, нарратив.

Тут всего две возможности. Первая — договориться с ближним кругом. Со всеми родными и знакомыми, что при ваших детях они не матерятся. И какой-нибудь весельчак дядя Петя, бывающий у вас в гостях, должен это знать. Если же у дяди Пети сорвется, то сразу предупреждение: «Дядя Петя, ты дурак?» Это уже будет неплохо, это уже фильтр.

А вторая: просто объяснить детям все про «эти слова». Да, они есть, дети их слышат, что нам тут строить из себя библиотекаршу в вязаной кофточке? Когда-то шестилетнему сыну я сумел подобрать образ для объяснения. Дело в том, что у соседей по даче случилась пьянка, ну и с неизбежными вербальными фейерверками. Сын наслушался. На следующий день сыну я сказал так. Вот мы ходим в лес за грибами. Мы собираем всякие подосиновики, чернушки, сыроежки. А поганки не собираем. Они тоже грибы, но плохие грибы, их не едят. Так же и со словами.

Кстати, сыну уже 23 года, мы нередко с ним общаемся тет-а-тет. Двое взрослых дядек, уж могли бы не сдерживаться. Но я никогда не матерюсь при нем, а он никогда — при мне.