Кадры железнодорожных составов, которые везут к линии разграничения в Донбассе танки и самоходные орудия, уже месяц кочуют по телеграм-каналам, соцсетям и сайтам информагентств. Политики делают громкие заявления. Публика ждет своей участи. Все гадают, будет ли война. Сейчас или чуть позже? Может, обойдется? Репортажи про убитого ребенка становятся предметом ожесточенных пропагандистских войн. А потом превращаются в рутину.

Я выбрал три человеческие истории, которые позволяют взглянуть на эту войну без политических споров до хрипоты. И, может быть, что-то для себя понять и решить.

Оптимистическая история. Перейти линию фронта и оказаться среди своих

Про судьбу Андрея Бабицкого следовало бы снять голливудский фильм. Если бы Голливуд не был частью пропагандистской машины, так бы, наверное, и сделали. Но Голливуд прославляет только «хороших парней», выбравших американскую свободу. Андрей Бабицкий большую часть своей жизни и был одним из них. Четверть века он работал на американском радио «Свобода». В августовские дни 1991 года вел репортаж из Белого дома, получил за это медаль от Ельцина. Позже много лет Андрей был одним из самых сильных голосов либерального лагеря. Он критиковал российские власти за нарушение прав человека. Особенно остро — за войну в Чечне. Многие чеченские сепаратисты считали его тогда «своим».

В январе 2000 года Бабицкого арестовали при попытке выехать из осажденного российскими войсками Грозного. Независимые журналисты бурно протестовали. Помощник Владимира Путина Сергей Ястржембский заявил, что дело находится под личным контролем главы государства. Судьбу журналиста с ним обсуждала госсекретарь США Мадлен Олбрайт. Сам Путин назвал журналиста предателем и добавил, что «то, что делал Бабицкий, — это гораздо опаснее, чем стрельба из автоматов». В конце концов российские власти заявили, что обменяли его боевикам на трех российских военнопленных. Сам Андрей позже рассказывал, что высшие руководители в Кремле долго раздумывали, следует ли убить его или просто «продолжать дискредитировать». Когда он оказался на свободе, ему пришлось уехать из страны. Следующие 14 лет Бабицкий жил в Праге, где расположен главный офис радио «Свобода» (внесено Минюстом в список иностранных СМИ, выполняющих функции иностранного агента).

В общем, Бабицкий был последовательным противником российской власти. В 2014-м журналист — неожиданно для многих — написал текст, который начинался со слов, что он, Андрей Бабицкий, поддерживает присоединение Крыма к России. На самом деле колонка была посвящена критике российских властей. Бабицкий требовал обеспечить свободу высказывания и безопасность для либеральных критиков политики Москвы. Но сам себя к ним больше не причислял.

— Это в корне, в корне противоречило редакционной политике, — вспоминает сейчас Андрей. — Я возглавлял одно из подразделений радио «Свобода». И меня тут же понизили до простого корреспондента и отправили на «выселки» — в молдавскую редакцию, которая считается самой провинциальной и слабой.

Бабицкий не унимался. Он выписал себе командировку в Донбасс, в котором уже начиналась война, и прислал оттуда репортаж про эксгумацию нескольких тел людей, расстрелянных украинским добровольческим батальоном «Айдар».

— Вот после этого меня уже известили об увольнении. У нас был «коллективный Геббельс» — украинская служба, закатившая истерику. И американское начальство решило не связываться. Формально уволили в порядке реорганизации. Сотрудники «Свободы» подписывают кабальное соглашение, позволяющее администрации избавиться от них в любой момент.

Бабицкий не стал скандалить. В обмен он договорился о том, что бывший работодатель оплатит год учебы его дочери в пражской школе, и подписал нужные бумаги. А сам снова отправился в Донецк. На этот раз — насовсем. С тех пор вот уже больше шести лет он живет в прифронтовом городе.

— Снял квартиру. Стал ездить на «передок», снимать ролики и продавать. У меня еще со времен чеченской войны сохранились связи с западными агентствами. Подрабатывал проводником — водил иностранных журналистов по Донбассу. Брался за любую работу, зарабатывал как мог, — рассказывает он. — Сейчас стало полегче. Я наладил связи со многими российскими изданиями и почти ежедневно пишу для них. Появился пристойный заработок, на самое необходимое хватает.

Впрочем, «пристойный» заработок несравним с тем, который давала «Свобода». «Зарплата на радио была в несколько раз выше, чем те деньги, которые я сейчас зарабатываю. Но меня это не сильно удручает», — говорит Бабицкий. Относительная бедность, по его словам, с лихвой компенсируется внутренней гармонией.

— Я испытываю абсолютно цельное счастье от того, что нахожусь в самом русском городе мира, среди русских людей, что слышу каждый день русскую речь. Что видел и вижу мужество Донбасса. Его поразительный выбор в пользу собственного прошлого, собственного языка, собственной идентичности. Его память о героизме предков. Пусть это дежурно звучит, но мою жизнь это наполняет особым смыслом, которого у меня в Праге, конечно, не было.

Три года назад Бабицкий съездил в Чечню, в которой он не был после войны. Его иногда узнавали на улицах. «Бабицкий, меня не помнишь? Мы виделись в ставке Дудаева в первую войну». Но теперь это говорили вполне лояльные граждане РФ. Новая Чечня, борьбе с которой он когда-то отдал много сил, Андрею скорее понравилась (хотя кое-какие проблемы он отмечает). В конце он поговорил с Рамзаном Кадыровым. «Первым, что я услышал, когда мы все-таки встретились, были слова о том, как его бросает в дрожь, когда он слышит мое имя».

— Отец тебя называл «голос Удугова», — сказал Рамзан Андрею.

— Ладно, — ответил он Рамзану, — знайте, что мы с вами теперь на одной стороне.

Репортаж Бабицкого опубликован на самом провластном из всех возможных сайте Life.ru. А сам Андрей вернулся в Донецк, где в отличие от Грозного иногда слышны редкие выстрелы артиллерийских орудий. «Это самые русские земли из всех, — старается объяснить он. — Я себя чувствую как в аэродинамической трубе, продуваемой со всех сторон историческими ветрами. Я хочу участвовать в этой истории. Быть свидетелем того, как русская идея защищает себя, как война проявляет лучшие качества русского характера».

Не важно, как вы относитесь к прежним или нынешним взглядам Бабицкого — эта история полна оптимизма. Человек сделал свой выбор не за доппаек, карьеру или по принуждению, а вопреки всему этому. И получил в награду счастье, сколь угодно трудное, тревожное, но несомненное. Наверное, это и есть свобода.

История про ненужный подвиг и наказание без вины

Александр Аверин попал в Донбасс не случайно. Много лет он был активистом запрещенной в России Национал-большевистской партии и даже пресс-секретарем неистового Эдуарда Лимонова. С ранней юности до первых седых волос его проще всего было найти на несанкционированных акциях в защиту 31-й статьи Конституции или в изоляторах временного содержания, куда сажали задержанных на таких акциях активистов.

Но когда в 2014-м началась война, многие лимоновцы собрали вещи и поехали в Донбасс защищать родину, как они ее понимали.

— Идеалы. Наша партия еще с 1990-х считала русскоязычные области незаконно отторгнутыми у России, и мы были готовы отстаивать их возвращение. Лимонова впервые выслали с Украины еще, кажется, в 1992-м, когда он приехал поддержать автономию Крыма. В 2014-м мы переправили в Донбасс много добровольцев. Не только наших активистов, но и многих других, в том числе и интернационалистов из разных стран. И мне было невозможно сидеть дома. Ведь многие наши товарищи уже успели погибнуть. Если бы я остался в халате на диване, отправляя других воевать…  Это было бы неэтично. Мне нужно было самому туда поехать, чтобы иметь моральное право смотреть самому себе в глаза.

Александр закрыл дела в Москве и в сентябре 2014-го сел в автобус вместе с другими добровольцами. Доехал до города Шахты, потом на такси — до ближайшего погранпункта. Границу переходили рутинно: показали пограничникам паспорта и перешли на ту сторону. В Луганске он вступил в ополчение ЛНР, в отряд «Мангуст». Месяц ушел на ускоренный курс молодого бойца, рассказывает Саша. Научился обращаться с автоматом, стрелять, прятаться от мин и снарядов. А в конце октября впервые попал на передовую: «Помню первый обстрел. Мы жили в бывших украинских землянках. Настоящих, как в фильмах. И наш сапер, такой колоритный казак с позывным “Лютый”, отправился разминировать нейтралку. А “оппоненты”, видать, хорошо знали координаты своих бывших землянок и давай по нам стрелять. Это были ощущения…  “Полет валькирий” в фильме “Апокалипсис сегодня” помнишь? Но к этому быстро привыкаешь».

Примерно половина сослуживцев Александра были местными — шахтерами, рабочими, учителями. Другая половина — добровольцами из России. Среди них попадались неожиданные персонажи: «Айтишник Кракен из Мурманска. Приезжает такой растаман. Длинные волосы, фенечки — по всем признакам растаман. Откуда он там взялся? Я, говорит, следую своим стремлениям. Черт его знает, какие у него стремления, но, мне кажется, для него было важно понимать, на чьей стороне правда. А там мы это однозначно понимали».

Другой фронтовой товарищ оказался «типичным офисным мальчиком из Москвы». Но воевал не хуже других. Местные сначала плохо понимали — кто все эти люди? «Вы чего, экстремальные туристы? — спрашивали. — Мы тут свою землю защищаем, а вы?» Но противник быстро всех примирил. Бывшие уголовники, бывшие шахтеры, вчерашние айтишники и неформалы из далеких мирных городов вместе прижимались к брустверу и друг к другу, когда свистели мины. «Там людям доверяешь, конечно», — говорит Александр.

Через полгода, после второго Минска, он вернулся с войны. Из ополчения тогда стали постепенно выдавливать добровольцев, превращая его в регулярную армию. А российские кураторы с подозрением относились к «идейным», и их старались удалить в первую очередь. Саша не заставил себя упрашивать. В Москве «афганский синдром», по его словам, быстро отпустил. Сначала состояние было напряженным. Друзья говорили, что замечают за ним повышенную агрессию, «словно кофе перепил». Но потом прошло. «На войну надо уметь пойти, с войны надо уметь вернуться», — афористически объясняет он. В донецких степях тянулось бесконечное, тягостное, нарушаемое обеими сторонами «перемирие». Время от времени Александр ездил в Донбасс по партийной линии или навестить товарищей. Весной 2018 года он возвращался из очередной поездки.

— Я в тот приезд даже зубы успел полечить в Луганске. Навестил друзей-приятелей. И вот сел на автобус из Донецка в Ростов. На паспортном контроле меня остановили. Я у них в каких-то списках оказался. Попросили зайти внутрь. Там фээсбэшники. Начали что-то плести, сумку изъяли, сняли шнурки. В то время в Москве у наших были проблемы. Лимонову повредили машину, сломали дверной замок…  Но я ничего серьезного не ждал, иначе просто не ехал бы через официальный КПП. И вот меня вызвали в кабинет, позвали понятых и при них достают из моей сумки пистолетик…  Я успел сказать, что это провокация. Даже один понятой взбунтовался. Сказал, что подписывать протокол не будет, ушел. Он потом был у меня свидетелем на суде…

Саша говорит, что суд в крохотном райцентре Ростовской области собирался дать ему «условку». Но приехали вежливые люди в строгих костюмах, поговорили. И ему дали реальную «трешку». Правда, год в СИЗО зачли за полтора. Вышел он в октябре 2020-го. Мы сидим в его потрепанной, но чистой двушке на севере Москвы. Я помню его совсем юным парнем из радикальной молодежной организации. Теперь он почти седой. Воевал, сидел. Он хотел «русской судьбы» — он ее получил.

— Не жалеешь, что поехал воевать? — спрашиваю. — Нет разочарования?

— Чтобы разочароваться, надо сперва быть очарованным, — отвечает он уже готовой, продуманной мыслью. — Я не ждал, что в ЛДНР построят молочные реки с кисельными берегами. Там совсем не рай на Земле. Да и про нынешнюю Россию я никогда не испытывал иллюзий. Чего мне жалеть, если я все сделал правильно?

Александр говорит, что с ним сидел другой бывший ополченец. Тот был полон отчаяния. «Зря воевал, говорил он, там хуже, чем на Украине стало». Но он сам об этом не думает. «Когда ты сделал то, что мог, если ты следовал своим принципам и идеалам, то в чем можно быть разочарованным?» Но когда я спрашиваю, поедет ли он в Донбасс воевать снова, если нынешнее тягостное недоперемирие кончится новой войной, он долго молчит.

— Нас там не ждут, — говорит он с усмешкой. — Некуда ехать.

История про войну

У Анны Тув из Горловки до войны не было не только политической позиции, но и социальных сетей. «Да мы интернетом-то пользовались в крайнем случае, — говорит она. — Посмотреть рецепт или найти старый автомобиль — у мужа был небольшой автобизнес. На остальное не хватало времени. Семья была из восьми человек — с нами жили двое детей мужа от первого брака и четверо наших. Семь свиней было, корова. Куры, утки и огород. Телевизор не успевали смотреть».

Майдан в Киеве, потом митинги в Донецке, референдум о независимости — все это проходило мимо этой семьи. Они политикой не интересовались, но политика пришла к ним сама. На город стали падать бомбы и артиллерийские снаряды. Летом 2014-го семья уехала в Крым. Анна работала в летней кафешке. Старшая дочка помогала. Каждые три часа приносила на кормление грудничка Захара. Но сезон закончился, а в Донбассе подписали первый Минск. Все надеялись, что самое плохое позади. Анна с детьми вернулась. Скоро она вновь забеременела. А мир все не наступал: «Бомбили каждый лень. Подвала у нас не было, мы прятались у друзей на соседней улице, ночью бежали по снегу, сидели в погребе. Зимой дети болели воспалением легких…  Со временем привыкаешь ко всему. Каждый день мы думали, что вчера был последний обстрел».

В мае Анна родила дочь, Милану. Старшей, Кате, исполнилось 11. На день рождения пришли соседские дети. Она показывает фотографию, сделанную в тот день. Дети стоят перед столом с тортом. На торте два горящих бенгальских огня. Катя улыбается. Но веселье прервала канонада: «Я решила, что Катя закончит четвертый класс, и мы уедем хоть куда-нибудь». До каникул оставалась неделя.

Они не уехали. За два дня до начала каникул Катя пришла из школы очень довольная. Она рассказывала о последнем звонке в школе за обычной работой — ворошили сено, поливали огород. Над частным сектором летал украинский беспилотник. «Мы не успели сориентироваться, как снова начали стрелять. Я быстро отнесла с улицы в сарай клетки с цыплятами, дочка выбежала во двор мне помогать. Я попросила Юру сделать телевизор погромче, чтобы только не слышать шума падающих снарядов».

Потом был взрыв. «Очнулась от сильного визга в ушах и от запаха газа. Вся в пыли и в извести. Не могла открыть глаза. Прямо мне в лицо была направлена перебитая газовая труба, она шипела, я не могла отвернуться и пошевелиться». Трехлетний сын Захар задыхался под обломками. Анна откопала его. Мальчик сильно кричал и показывал на ее левую руку. «Я не понимала, что это с ним, мне совершенно не было больно, смотрю — кусок руки висит на одном лоскуте кожи».

Оторванную руку Анна перевязала детскими колготками. Откопала двухнедельную Милану. У Захара был шок, он продолжал кричать и не отпускал мать. Прибежали соседи. Они и нашли то, что осталось от мужа и двух старших детей. Их взрывом разорвало на части.

Руку тридцатилетней Ане ампутировали в больнице, в которой она много лет работала медсестрой. Захар от шока разучился говорить, у него западал язык. «Жить вообще не хотелось, — вспоминает Аня, — года полтора».

Эти полтора года они провели в Донецке. Сначала в бомбоубежище, потом в пустой квартире моряка, уехавшего работать в Европу. Их дом был разбит и восстановлению не подлежал. «С войны нас забрал волонтер Владимир Пилевин, — рассказывает Аня. — Он возил в Донбасс гуманитарную помощь. Привез 980 тонн. И со своей фурой нас забрал оттуда: был сильный обстрел, он нас из погреба забрал с детьми, с мамой». Сейчас семья живет в его доме в Подмосковье.

— Как вы живете с тех пор? Работаете?

— Я врач по специальности. Но однорукие врачи здесь не нужны. По закону я не могу получить второе высшее образование бесплатно…  Группу у меня забрали, когда сделали косметический протез. Оставили третью, рабочую группу инвалидности, — говорит она ровным, спокойным голосом.

Аня работает. Иногда — моделью. Говорит, что начала этим заниматься как волонтер, в поддержку девушек-инвалидов. И с тех пор ее иногда зовут разные дизайнеры. Но чаще трудится «консультантом по красоте». Продает косметику (такой опыт был еще в Горловке), рассказывает женщинам, как ей пользоваться. Завела хозяйство: «Мы в частном секторе живем. Птицами занимаемся. 86 разных птиц у нас», — рассказывает она почти без интонаций.

Дети не до конца оправились от произошедшего, особенно старший: «У Захара осталось посттравматическое стрессовое расстройство. Но зрение восстановилось. Милана учит стихи, занимается танцами, живописью. Всесторонне развитая личность. Довольно сильная. Захар более ранимый…  Такой пугливый. Но тоже учится хорошо, носит грамоты. Я с ними все свободное время занимаюсь. Это помогло переключить внимание, не думать о том, что случилось».

Два года назад у Ани умер старший брат, и она ездила его хоронить в Горловку. «Было очень тяжело, — коротко сообщает она. — Но мы привезли полную фуру помощи. Провели съезд Компартии».

«Какая вы сильная», — говорю я. «Нам много помогают, — своим ровным голосом объясняет Аня. — Компартия помогла с гражданством. Я вступила в КПРФ, сейчас вот делегат съезда». Но политиком она не стала. Больше волонтером — помогает другим. Анна состоит в нескольких группах, которые собирают гуманитарную помощь для Донбасса. «Мы смогли пробить информационную блокаду в Европе, лишили Порошенко звания почетного гражданина…  Я несколько раз ездила выступать в Женеве, Праге, Братиславе, в Италии». Из поездок Анна привозила деньги, которые шли на операции раненым, или на покупку теплых вещей, или на новогодние подарки детям из прифронтовых районов. В 2019-м депутаты итальянского парламента даже номинировали Анну на Нобелевскую премию мира. Премию, конечно, не дали, но тогда о ее истории написали многие СМИ. С тех пор внимания меньше, но Аня продолжает ездить и рассказывать о войне. О погибших детях, своих и чужих.

— Пока не будет привлечен к ответственности каждый, кто убивал детей, я не успокоюсь. У меня же муж и двое детей погибли. Дочку от первого…  — говорит она так же ровно и вдруг прерывается. — Разорвал снаряд на две половины. До этого момента я буду продолжать. И помимо моего ребенка уже больше трехсот детей погибли. Я вынуждена продолжать. Родители пишут мне. Вдовы, матери погибших ополченцев пишут. Я с ними поддерживаю связь. С родителями, которые похоронили детей…  И поэтому я не могу не продолжать.

***

Андрей Бабицкий и Александр Аверин сами выбрали свои судьбы и сами платят по счетам. Но эта хрупкая, красивая, молодая, искалеченная женщина — кто выбрал судьбу за нее? Ее жизнь походя, между делом, разрушили другие люди. Сытые, богатые, довольные собой. Просто «сопутствующий ущерб». Но то, что ей хватило сил и воли выбраться из-под этих руин и идти дальше, лично мне очень важно.

Фото: из личных архивов Андрея Бабицкого, Александра Аверина, Анны Тув