Хрупкая женщина с красивым волевым лицом открывает дверь квартиры. На поистершихся обоях в прихожей висит огромный постер «Династия Романовых» с портретами всех русских царей за 300 лет правления этой семьи. А в самой квартире сейчас живет их однофамилец — террорист Илья Романов.

На кушетке у окна 53-летний искалеченный человек. Его левая рука оторвана выше кисти. А правая не двигается — после инсульта Романов наполовину парализован.

— Привет, привет, — говорит он, застенчиво улыбаясь, и машет обрубком руки. На столике перед ним лежит тетрадь с рисунками. В ней Илья пытается рисовать. «Плохо получается, плохо, плохо… » — вздыхает он. Хотя рисунки довольно хорошие, понятные. А ведь он держит карандаш насадкой протеза. Когда-то Илья Романов был сравнительно известным карикатуристом, а многие его рисунки публиковала самиздатовская пресса.

— Пойдем гулять, Илюша? — спрашивает женщина. — Нам сегодня надо походить, разрабатывать надо ногу-то.

Российское государство считает эту семью своими заклятыми врагами. Лариса, мать четверых детей, помощник адвоката и правозащитница, провела в тюрьмах шесть лет по редким и пугающим статьям. Ее обвиняли в терроризме, незаконном изготовлении взрывных устройств, организации взрывов у здания приемной ФСБ России в августе 1998 года и в апреле 1999 года, а также во взрыве памятника Николаю II под Подольском. Ее муж тоже сидел «за терроризм». Десять лет на Украине и восемь лет в России. Он и сейчас бы оставался в мордовском лагере, если бы не инсульт и паралич, открывшие для него двери тюрьмы.

Что было и чего не было

За плечами у этих людей столько арестов и судов, что трудно рассказать о них по порядку. Реальность и фальсификации переплетаются друг с другом, выбитые под пытками показания соседствуют с хорошо установленными фактами, заявлениями и интервью самих подсудимых.

Все началось в середине 1990-х. Тогда в Москве сгорели два военкомата (взрывное устройство в третьем успели найти и обезвредить). Никто не пострадал, а ответственность за нападения взяла на себя леворадикальная организация «Новая революционная альтернатива» (НРА). Организация протестовала против войны в Чечне и насильственного призыва в армию. «Никто из федерального руководства не понес ответственности за убитых и покалеченных с обеих сторон, — гласило их заявление, отправленное в СМИ с почтамта Казанского вокзала. — Правителей не волнуют моральные травмы побывавших в гигантской мясорубке войны…  Военные чиновники, отправляющие новобранцев убивать и быть убитыми ради поддержания власти “новых русских”, получили впечатляющий урок».

На суде по делу НРА революционерам инкриминировались другие теракты, включая взрыв памятника Николаю II в Подольске, и два взрыва у приемной ФСБ на Лубянке. Последний из них, в апреле 1999-го, стал самым громким эпизодом в эпопее НРА. «Минувшей ночью у входа в приемную ФСБ России сработало самодельное взрывное устройство…  Взрывом были сорваны с петель двери в приемную ФСБ, а взрывная волна не оставила ни одного целого стекла на улице — до пересечения Кузнецкого Моста с Рождественкой», — рассказывали дикторы Центрального телевидения 4 апреля 1999 года. При взрыве никто не погиб, но на место происшествия прибыл тогдашний директор Федеральной службы безопасности Владимир Путин. Он заявил журналистам, что «акция — дело рук левых экстремистов, организовавшие ее будут наказаны в течение года».

Сами подсудимые и их адвокаты утверждали, что апрельский взрыв у приемной ФСБ стал результатом полицейской провокации. Они считают, что чекисты следили за левыми активистами, но посадить их не могли, не было доказательств, и они решили спровоцировать их на акцию, за которую их можно будет наверняка надолго посадить. Акцию вместе с революционерами готовил мужчина по имени Андрей Стволинский, который стал главным свидетелем обвинения, а сам не понес никакого наказания.

По делу были арестованы четыре молодые женщины, включая Ларису Романову. Хотя у нее было железное алиби. Во время теракта у ФСБ она сидела в СИЗО по другому делу — о подготовке покушения на тогдашнего губернатора Краснодарского края, националиста Николая Кондратенко. Дело фактически развалилось, Ларису выпустили из тюрьмы — она была на четвертом месяце беременности, но ненадолго. Ее вновь арестовали. Дочь она родила в тюрьме. Суд приговорил ее к шести годам заключения.

Муж Ларисы Илья в это время тоже почти все время сидел в тюрьмах. Сначала его посадили за хранение наркотиков (которые, возможно, подбросили). Потом попытались «закрыть» за изготовление бомб — на основании показаний, выбитых из другого активиста. Дело рассыпалось, но Илья чувствовал, что от него не отстанут. И он уехал на Украину. Но от судьбы не уйдешь. В 2002 году на Украине шла массовая протестная кампания «Повстань, Украина!» против режима Леонида Кучмы. После шокирующего избиения силовиками мирных протестующих, в ноябре 2002-го в Киеве, около здания СБУ взорвалось самодельное взрывное устройство. Еще через несколько недель власти арестовали 11 граждан России, Молдавии и Украины, которых обвинили в подготовке к созданию некой «Причерноморской советской республики», а также в хранении оружия и других преступлениях.

Подсудимых жестоко пытали (впоследствии это признал и ЕСПЧ, присудив им компенсации), выбивая показания. Илью били, угрожали изнасилованием. Но он дал показания только на самого себя, не назвав ни одного имени. Ему дали 10 лет, которые он отсидел от звонка до звонка.

«Причерноморская советская республика» стала частью официальной идеологии ДНР. Одного из «одесских комсомольцев», который отбывал наказание на территории непризнанной республики, даже с почетом освободили. Но когда Илья Романов освободился и вернулся в Россию, до Майдана оставалось еще чуть больше года, и российские спецслужбы вовсе не видели в нем героя. Наоборот, он остался у них в разработке как потенциальный террорист. На свободе он пробыл всего 10 месяцев. В октябре 2013 года в одном из парков Нижнего Новгорода в руках у Романова взорвалась самодельная петарда, в больнице ему ампутировали кисть руки. Это послужило поводом для нового ареста и обвинения в терроризме.

К этому добавили обвинение, построенное на неосторожных словах, сказанных Ильей при освобождении на Украине. Их интерпретировали как свидетельство о том, что Романов в 2002 собирался строить «Причерноморскую советскую республику» не один, а в «составе группы лиц». Пройдет всего несколько месяцев, и российское телевидение будет рассматривать борьбу жителей юго-востока Украины как героический эпос. Но поздней осенью 2013-го эта борьба стала частью «состава преступления». Романов получил еще 9 лет.

В 2017-м на него завели еще одно уголовное дело. Сокамерник Ильи имел телефон. Однажды он протянул аппарат Илье: «Смотри, тебе тут жена пишет». В эту минуту в камеру ворвались оперативники с внеочередным обыском. Они изъяли телефон и через пару дней обнаружили на нем видеоролик с призывом к джихаду. «Илья всю жизнь был атеистом, ему претит любая религиозная и национальная ненависть, а это обвинение просто полностью противоречило его убеждениям», — вспоминает Лариса. По ее словам, тюремщики просто решили получить новые «звездочки», продлив срок своему постояльцу, и сами выложили это видео. В 2018-м Приволжский военный суд добавил Романову 5,5 года тюрьмы.

Идеалисты и террористы

— Мой дед был заместителем председателя Верховного суда РСФСР, — говорит Лариса Романова и тут же объясняет. — Но это не как сейчас. Он был скромным, тихим человеком. Жил в хрущевке, на работу ездил на метро. Ловил рыбу на Воронцовских прудах. Никогда не пользовался никакими шоферами, машины у нас не было. Еще папа был интересный. Я ездила к нему в Ленинград. Он был ярый коммунист, но ненавидел Брежнева. Говорил, что застой — это в урну спущенная революция. Очень радовался, что пришел Горбачев. Надеялся, что страна вернется к истинным коммунистическим ценностям. На столе у него всегда стоял портрет Сталина. Сейчас этот портрет стоит у меня в комнате. А напротив Сталина висел крест его репрессированного деда. Отец был против репрессий, но все равно считал, что общее движение было правильным. Что нужно социальное государство…  И эти мысли отец мне, наверное, передал. Библиотека у него была огромная. Там были и Кропоткин, и Савинков. И в школьные годы я эти книги у него тырила и читала…

Но дед и отец с их книгами и убеждениями были в одном мире. А в мире вокруг Ларисы был рубеж 1980-х и 1990-х. Серые пятиэтажки, вездесущий криминал, наркотики и галопирующее неравенство. Насилие входило в повседневную жизнь.

— Меня не устраивал сложившийся в обществе порядок вещей, — говорит Лариса. — Несправедливость всегда задевала. У нас в школе была девчонка-хиппи, которая все время ходила босиком, зимой и летом. И каждый гопник считал нужным ее где-то заловить и от…здить. Другого общения они наладить не могли. Я была совсем не Шварценеггер, но защищала ее как могла. И нам двоим доставалось. И я смотрю: по жизни вся эта мордоворотная гопота всегда на коне, а те, кто смотрит на мир немного иначе и лучше, они все время подвергаются нападкам и унижениям. Вот с этого все и началось.

Все началось с подросткового протеста и желания «сделать этот мир лучше». Лариса слушала рок, красила волосы, жила в сквоте. Скоро познакомилась с московскими анархистами. Вместе они занимались в основном экологическими акциями. В 1993-м, когда Ельцин разогнал парламент, девушке было 19 лет. «Я тогда не очень понимала, что происходит, но происходящее мне не нравилось», — вспоминает она.

Ее будущий муж во время переворота 1993-го был уже известным в радикальных кругах человеком. Свою первую акцию он провел в далеком 1980-м, в возрасте 13 лет. Он расплавил свинец (химию хорошо преподавали в советской школе!) и отлил из него типографский шрифт. С его помощью напечатал небольшим тиражом листовку, в которой говорилось, что КПСС предала идеалы Октября и построила тоталитарный режим. Листовки он оставлял в будках телефонов-автоматов, рассчитывая, что трудящиеся прочтут их, откроют глаза и сметут зарвавшуюся номенклатуру, спася наследие революции. Но листовки прочли в КГБ. Подростка арестовали, долго допрашивали. «Нет, не били, не били», — мотает он головой и улыбается. В тот раз он сравнительно легко отделался. В годы перестройки он вступил в несколько оппозиционных движений. Одно время даже состоял в «Демсоюзе» Валерии Новодворской, но быстро вышел оттуда. После инсульта ему трудно подыскивать слова и выражать свои мысли, но он справляется: «Я же красный, красный я». Идеально для него подошла гремевшая тогда на весь Союз Конфедерация анархо-синдикалистов во главе с одним из нынешних руководителей «Единой России» Андреем Исаевым.

В 1992 году в Липецке, где жители протестовали против открытия вредного производства, он возглавил отряд отчаянных активистов, которые захватили областную администрацию. Сейчас такое сложно себе представить, но тогда «на 2 часа над зданием областного совета вместо российского триколора взвилось черное знамя Свободы», — писала анархистская газета. Выбивали их оттуда бойцы спецназа, но громкого политического процесса не последовало: омоновцы хорошенько «попинали» радикалов и отпустили восвояси. Во время уличных боев 1993-го Илья был бойцом «Санитарной дружины им. Максимилиана Волошина», которую создал Станислав Маркелов, будущий знаменитый адвокат, убитый нацистами в 2009-м. Присоединяться к одному из двух враждовавших лагерей анархисты тогда не хотели. В Ельцине они видели диктатора и грабителя народа, но у Белого дома были ультранационалисты, и это отталкивало антифашистски настроенных активистов. Но раненых с баррикад они выносили, рискуя жизнью и не спрашивая, какие взгляды человек исповедует.

Годы шли, страна менялась, идеалам советских школьников она соответствовала все меньше. В 1994-м началась война в Чечне. В самой Москве радикальная оппозиция оказалась раздавлена. Протестные демонстрации и выборы все больше превращались в унылый спектакль. Лариса и Илья познакомились именно в этот момент.

— Мне сказали, что будет встреча «с тем самым Романовым», а у меня был на душе только негатив по отношению к нему, — рассказывает Лариса. — Я уже встречала «знаменитых экологов», и все они мне казались ужасными мажорами, которые нашли себе сытную тему, но ничего толком не делают. И вот приходит какой-то согнутый человек, в очочках, весь такой скромный. Какой-то несуразный, тыкается все время не в те двери, весь в безумно драной одежде. А вечером он вписался у нас на сквоте, пошел разговор. Илья раскрывает рот, начинает говорить — и все. И на три года для меня больше в жизни не было никого и ничего больше. Я жила с этого дня не своей жизнью, а только его.

Илья нашел слова, которые девушка хотела услышать больше всего. «Изменить мир — это ведь не болтать языком. Надо дело делать, — пересказывает она слова будущего мужа. — Вот есть конкретное дело. Да, можно лишиться жизни: если поймают, то положат в ближайшем ущелье. Зато есть тема остановить очередную фигню, которая творится вокруг».

Речь шла о радикальной экологической акции. На Кавказе незаконно вырубали и продавали в Турцию реликтовый буковый лес. Тотальная коррупция и беззаконие не оставляли заповеднику шансов на выживание, и активисты решили спасти буки, прошиповав их огромными гвоздями, о которые ломались бензопилы. Дело было смертельно опасным: криминальный бизнес не останавливался и перед убийствами. Нужны были отчаянные ребята.

Лес удалось отстоять, как и Нескучный сад в Москве, который тоже собирались спилить. Но мир в целом лучше не становился. Жажда справедливости и стремление действовать не удержались в узких границах экологии.

Жизнь и свобода

Лариса и Илья разошлись еще до всех своих бесконечных сроков, в 1998-м. Но все эти годы поддерживают друг друга как самые близкие люди. Лариса освободилась в октябре 2005-го.

— Я вышла и сразу уперлась в полную материальную ж…пу, — рассказывает она. — Денег совсем нет. Мать больна, помогать не может, дети у бабушек с дедушками, один в Нижнем, другой в Москве. Их надо забирать, как-то содержать. Илья мотает срок в 10 лет на Украине. Туда надо ехать, писать жалобу в Европейский суд.

Лариса ездила, собирала документы, писала жалобы, искала помощь для бывшего мужа и его товарищей. Одновременно работала — то на фабрике, то курьером. Потом устроилась помощником юриста, даже получила для этого образование. У нее появилась новая семья. Но когда Илью посадили снова, уже в России, все началось сначала. Романовы специально не разводились для того, чтобы поддерживать друг друга в тюрьмах — сбор документов, поиск денег, адвокатов, правозащитников. Так из года в год. Теперь, когда Илья вышел, за ним нужен уход. И Лариса собирает справки, делает бывшему мужу обследования, договаривается про платную реабилитацию. Но в заслугу себе эту многолетнюю верность она не ставит:

— Нет, жены декабриста из меня не вышло. Теперь у меня своя жизнь…  — говорит она, пока мы стоим в очереди за очередной справкой в поликлинике. Я спрашиваю, не жалеет ли Лариса обо всем, что произошло?

— Нет, а о чем жалеть? Человеческую жизнь никто из нас не забрал. Ничью, даже мусорскую. Мы не народовольцы. Не дошли до этого, никакой казни мы не планировали, даже в голову не приходило. Чтобы с намерением кого-то прибить, чтобы кого-то на кусочки разорвало, кому-то в голову выстрелить — таких мыслей даже не было.

Они никого не убили и не планировали. Весь свой протест против войны, обнищания народа, его обманутых надежд, нарастающей под всеобщее равнодушие диктатуры они вложили в пару взорванных мусорок. И расплатились за это годами лагерей, своими искалеченными судьбами и здоровьем. По сути, всей своей жизнью.

«Мы неудобные, смешные, слабые, непоследовательные, неорганизованные. Но мы жизнь, свободу, личное благополучие отдаем за Революцию! — писала когда-то Лариса из тюрьмы. —  Чего я хочу в конечном итоге: когда все же начнется долгожданное восстание униженных и оскорбленных, то первой выйти на баррикады!»

Восстание так и не началось. В хаосе 1990-х в Москве гремели взрывы, с помощью которых криминальные авторитеты делили народное хозяйство. Потом к этому прибавились взрывы жилых домов и подземных переходов исламистами. На этом фоне символический терроризм революционных идеалистов почти никто не заметил. Наоборот, власть играла на страхах людей, которые уже не знали, откуда ждать следующего удара, и ценили безопасность больше всего. В итоге мы получили ту Россию, которую все хорошо знаем. А они получили свой гамбургский счет и сполна по нему заплатили.

— Я не Господь Бог, я не знаю, какое влияние мы оказали, — размышляет Лариса. — Например, восстание декабристов тоже не привело к глобальным общественным переменам. Но потом оно повлияло на последующие революционные группы. А сразу после того, как их повесили, в России надолго воцарилась жестокая реакция. Как и сейчас. Да, бывает и такой исход. И что теперь? Рвать на себе волосы? Это глупо. Надо жить дальше.

Когда Лариса и Илья сидели в тюрьме, в стране возник целый жанр искусства — анархо-шансон. Это было сочетание двух полярных крайностей: самый «простонародный» жанр музыкальной культуры оказался в руках протестной субкультурной молодежи. Лучшей исполнительницей таких песен стала некая Катя Беломоркина, прославившаяся среди политизированных подростков и студентов. Нежным ровным девическим голосом она рассказывала о судьбе Ларисы, которую никогда не видела:

Как-то раз на вписке
Девки-анархистки
Сели побазарить по душам —
Тяжка жизнь народа,
Мусора — уроды,
Трудно анархистам-корешам…

Скрывавшаяся за Беломорским псевдонимом девушка была совсем ребенком, когда полыхала Чечня. Но для нее мотивы московских террористов были ясны и понятны: «За Чечню, за смерти пусть ответят черти, пусть за все ответят буржуи, — пела она и тут же обращалась к тем, ради кого новые бомбисты взорвали свои собственные жизни: — Мальчики-солдаты, бросьте автоматы! Войны из-за денег на земле… »

Я спрашиваю Ларису, знает ли она эту посвященную ей песню. «Нет, — отвечает она. — У меня сейчас другая повестка. Заработать денег, поднять детей, Илью вот выходить». И, словно извиняясь, грустно улыбается: «За эти годы я выдохлась».

Мы заходим в квартиру с постером императорской семьи Романовых. У нас есть еще дело: нужно передвинуть тяжелый старый диван, чтобы однофамилец всероссийских самодержцев мог сам вставать на ноги, опираясь о стену. Помочь в этом пришли два парня и девушка, совсем юные. Им лет 17–18 на вид. Вместе мы, пыхтя, двигаем диван по комнате. Из-под него вылетает старый отклеившийся паркет.

— Жалко, — с трудом говорит Илья и показывает на свою парализованную руку. — Совсем не двигается. Не знаю, как дальше…

— Ничего, — с неожиданным жаром говорит один из мальчиков. — Зато вашими именами когда-то станут называть улицы!

Эти гости, пришедшие ворочать диван на окраине Москвы для старого революционера — его смена. Подростки, родившиеся, когда Илья уже несколько лет сидел в тюрьме. Они откуда-то узнали про те старые дела, о которых не пишут в официальных учебниках. И они считают его героем — за то, что посмел. Они пришли сюда, чтобы посмотреть на свою легенду.

— А есть сейчас анархисты? — с трудом спрашивает Илья.

— Есть! Есть! Вот я — анархист, — перебивая друг друга, говорят ребята.

— Уважение! — улыбается Романов.

Когда я его спросил, что им двигало, когда он взрывал мусорные урны возле офисов спецслужб, он смутился и, застенчиво улыбнувшись, ответил одним словом: «Идеалы». И пожал одним плечом. Теперь он получил свою скромную награду: к нему дошли те, кто хочет нести его идеалы дальше. Может, хоть им не придется платить за них такой ценой.

Фото: Влад Тупикин, Сергей Максименко, из личного архива Романовых