Долго ли еще будет сокращаться средний класс? Почему в России до сих пор нет механизмов накопления капитала, а правительство не относится к культуре как к бизнесу? На эти и другие вопросы отвечает экономист и ведущий YouTube-программы «Деньги и песец» Дмитрий Прокофьев, не только привлекая к объяснению цифры, но и проводя исторические параллели.

Экономисты говорят, что в России схлопывается и так немногочисленный средний класс. В наше время такое ощущение, что этим средним классом могут стать, например, контрактники как люди, имеющие сейчас хорошие, стабильные выплаты.

Они сформируют не средний класс, а будут сословием, которое получает деньги за счет правительства, перераспределения ренты и ресурсов от других отраслей или людей. Это не средний класс в его классическом понимании: те, кто обладает какой-то ликвидной собственностью, которая позволяет им жить вне зависимости от того, каким будет правительство.

Эту штуку хорошо объяснял политолог Милан Сволик, занимавшийся Аргентиной. Он ввел понятие «трансферабельные/нетрансферабельные инвестиции». Как объяснял Сволик, человек выбирает, чем заняться, и его издержки на то, чтобы выбрать свой профессиональный путь — это фактически инвестиции. Допустим, кто-то решает стать зубным врачом — рвать зубы необходимо всегда — или водопроводчиком. Инвестиции в эти профессии — трансферабельные, «переносимые», они позволят тебе заниматься своим делом при любой власти. Допустим другую ситуацию: человек запишется в отряды аргентинского каудильо генерала Виделы: он сразу же получит достаточно большое количество благ, но проблема, что эти инвестиции нетрансферабельные — «закончился» генерал Видела, и кончились доходы людей, которые были задействованы в его системе.

Но сейчас такое ощущение, что отчаявшиеся в своем положении люди решили таким образом категорично погасить кредиты.

Рано еще оценивать результаты, но, например, Институт народнохозяйственного прогнозирования РАН в своем «Квартальном прогнозе ВВП — декабрь 2023» отмечает, что семьи, где есть человек, начавший в последнее время получать доходы значительно более высокие, чем те, которые у него были раньше, резко увеличивает потребление, причем большей частью эти деньги идут на услуги и заведения общественного питания, 40% этих доходов идет на покрытие кредитов и затыкание дыр в хозяйстве и оставшееся сберегается на черный день, потому что именно у этой группы населения очень негативные прогнозы своего будущего, в случае если выплаты прекратятся.

Росстат, кстати, отмечает, что, несмотря на рост объемов спроса на рынке труда, роста женской занятости нет — видно ее сокращение. То есть женщина, в семье которой появились деньги, либо уходит с работы, либо работает меньше, либо с меньшей производительностью: зачем ломаться за 40 тысяч, когда муж присылает гораздо большую сумму.

Есть ли шансы у этого сословия перейти в средний класс, переведя свои заработанные деньги в пассивные доходы?

Пока нет таких данных. В одном из докладов Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования пишут, что есть рискованные люди, которым нужно предложить рискованные инвестиции, например инвестировать в полеты на Луну и в исследования космоса. И это написано на полном серьезе — логика есть.

У нас в принципе нет механизмов накопления капитала — это вечная проблема России: сколько бы ты, обычный человек, ни заработал, то можешь потратить это на совсем элементарное — квартиру, представляющую собой неликвид, ведь это твое единственное жилье, стоимость которого зависит от сотни причин. Да и вообще квартира — это то, что большинство людей покупает себе на всю жизнь. Мы не США, где человек покупает дом, меняет его, перезакладывает, страхует. Система накопления капитала предполагает еще и систему страхования рисков — но кто у нас всерьез страхует квартиру и рассматривает ее как капитал, который может стать финансовым инструментом? Это ничтожная часть людей. Та же самая ничтожная часть людей покупает акции, которых мало и цены которых скачут, как заяц — это такая спекулятивная игра.

Квартира — это то, что большинство людей покупает себе на всю жизнь.

Плюс о всех наших так называемых бизнесах совершенно правильно говорил социолог Симон Кордонский — что это не бизнесы, а промыслы, завязанные на конкретного человека. Как в анекдоте: Иван Иванович получает 10 рублей за то, чтобы ударить молотком; 10 копеек стоит удар, 9,90 — что он знает, в какое место ударить и это знание никому не передает. То же самое сейчас: любой успешный маленький/средний бизнес — это успешность личности владельца и глубина его знаний, где ударить. Если ты просто купишь этот бизнес, то вдруг выяснится, что все держится на людях. Поэтому наши олигархи цепляются за бизнес и никак не могут определить, кому его передать.

Это постсоветская ментальность или системная проблема России?

Это системная проблема всех периферийных стран, которые еще и сильно подсели на сырье. Так получается, что там нет механизмов накопления и сбережения капитала. Если посмотреть на Россию, свое жилье в городе в собственность люди начали получать 30 лет назад. В той же Восточной Европе полно ситуаций, когда рабочий (!) живет в доме, который его семья построила еще при императоре Франце Иосифе…  Не было такого массового отъема и перераспределения собственности.

Когда мне что-то говорят про рубль, я отвечаю, что это валюта, которая за последние сто лет претерпела четыре конфискационные денежные реформы, две гиперинфляции. Это расчетный знак на местной территории — не более. Причем все понимают, что с ним может произойти все, что угодно.

Давайте вернемся к нашему новому сословию: оно получает бенефиты от власти в лице всевозможных льгот — откуда ресурсы на это?

Из всех остальных карманов. Правительство виртуозно владеет финансовой механикой перекладывания средств. Мы все платим инфляционный налог. Как это работает: правительство финансирует приоритетную отрасль — этим создает рост спроса на ресурсы во всех остальных отраслях. Этот рост спроса тянет за собой дефицит ресурсов, а он оборачивается ростом цен. Фактически мы оплачиваем эту правительственную политику по накачке определенных отраслей за счет роста цен, дефицита ресурсов и снижения качества товаров, которыми мы пользуемся. Условно все происходит за счет увеличения количества пальмового масла в наших молочных продуктах.

Но я бы не обольщался по поводу новоявленных сословий. Создать привилегированную прослойку, которая полностью зависит от власти и ее расходов, обеспечивает выполнение необходимых этой власти задач — штука не новая, это сделал царь Иван. Это опричнина: он ее создал, он ее через несколько лет приказал ликвидировать.

Хотелось бы обсудить новый экономический курс, который появился в России в последние два года. Известно, что советская экономика была заточена под оборонку — кажется, что новая Россия переориентировалась на сферу потребления. Как пришлось переиначить уже настроенные механизмы под поставленные цели?

Нет, тут нечему было переориентироваться. Просто в той модели экономики и той промышленности, которая была построена, покупателем могло быть только правительство. Может, сначала и была идея, что мы построим черную металлургию, а потом из выплавленной стали будем делать…  что? Ну, давайте, танки. А уже потом выпустим что-нибудь еще.

Был такой экономист Григорий Фельдман, который объяснял Сталину, как будет работать такая двухсекторная модель экономики. У нас есть промышленное производство — финансируем его за счет бюджета. Создаем избыточный спрос — и этим мы создаем дефицит ресурсов в других отраслях.

Дальше мы платим рабочему на заводе, он приходит в магазин, а там нечего купить. Дефицит. Он говорит: «А че делать?» Ему отвечают: «Ты увеличь выработку». Он увеличивает. Тем временем ему поднимают норму выработки. Повышения норм выработки заставляют человека работать больше, чтобы успевать покупать постоянно растущие в цене потребительские товары. Потому что дефицит и инфляция — две стороны одной монеты.

На проблему с куриными яйцами: на нее отреагировали не когда начали расти цены, а когда появились фотографии пустых полок и очередей.

Но потом, когда правительство попыталось увеличить выпуск потребительских товаров, выяснилось, что каждое решение в этой области упирается в «распределение фондов» — в «формально распланированной» экономике рост выпуска потребительских товаров, продаваемых по фиксированным ценам, означал сокращение свободных ресурсов для промышленности. Поэтому «свободных фондов» для потребления не находилось. Их и сейчас нет — все промышленные мощности (кроме добычи сырья), оставшиеся от СССР, были системно устроены так, чтобы продавать единственному покупателю, не считающемуся с ценой. То есть правительству.

Если мы говорим о рефинансировании приоритетного для правительства направления в течение уже двух лет, какие сегменты экономики пострадали от сложившейся ситуации?

Вся потребительская экономика, которой не хватает. Причем это объясняли специалисты Центрального банка еще в первой половине прошлого года: товары не исчезнут — снизится их качество. Нельзя сказать, что в СССР не было кассетных магнитофонов — были, но не Panasoniс. Нельзя сказать, что не было телевизоров — были, но не Toshiba. Такое постепенное снижение качества товаров — то же самое, что инфляция.

Какому-то количеству людей не удалось, эмигрировав, вывести активы. Отмечается ли тенденция национализации?

Был один политик, который говорил: «Я не национализирую имущество — я национализирую людей». Что значит национализировать в нашей среде имущество и капитал — сами по себе никакие заводы и пароходы ничего не значат без политического веса, капитала, влияния. Если мы не говорим о совсем маленьком бизнесе. Пока есть — есть. Не надо ничего национализировать — все понимают: станки и заводы — это мертвая история без людей, которые знают, куда бить молотком.

При том что покупательная способность снизилась, в стране происходит бум маркетплейсов — мы видим призывы открывать пункты выдачи, купив франшизу. Образуется ли у нас новая тенденция в предпринимательстве?

Это свидетельствует о том, что Россия ни разу не промышленная страна, а торговая. Обратите внимание, как в русском языке называется тот, кого мы сейчас называем предпринимателем-бизнесменом — купец: купи-продай. Вот пример: заметно, как прекрасно у нас развивается ресторанный бизнес. Он относится к так называемым неторгуемым отраслям, то есть его невозможно продать за пределы страны — это должно употребляться здесь и сейчас. И правительство прекрасно понимает, что его собственные работники не должны лететь за этим продуктом в Дубай: магазин должен стоять набитый, ресторан — быть наполненный. Есть четкое политическое решение: этот бизнес трогать не будем. Но любое производство вызывает много вопросов.

То есть коммерсом-челноком сейчас снова быть выгодно и удобно?

Так всегда было в России. Есть такая история из времен царя Ивана. Стоит приезжий иностранец рядом с купцом, который предлагает свой меховой товар — вдруг купец спихнул лоток на землю, упал на него и лежит. «Что случилось?» — спрашивает иностранец. «Ничего не говори», — шикает купец. Поднялся, отряхнулся и объясняет, что это боярский сын с друзьями шел. Иностранец недоумевает — богатый юноша, хороший покупатель. «Отберут!» — объясняет купец. Та же самая история — чем вы рискуете в таком бизнесе? Партией товара. Отберут одну — привезут другую.

Давайте обсудим пострадавшую от политического поворота культуру. Артисты запрещаются, на площадках некому выступать — одним из первых не выдержал московский клуб «ГлавClub». Книжки печатаются, но не реализуются. Все это убытки. Почему правительство может позволить себе такие финансовые потери?

У Васи Ложкина есть гениальная картина, где стоят два котика в клоунских костюмах: один с гармошкой, другой еще с чем-то. И над ними рука, которая им показывает: «На завод».

С точки зрения правительства культура и не была бизнесом: там нет миллиарда долларов. Какая-то площадка закрылась — будут петь на других. Кто из начальства захочет — у него на даче будут плясать. Вот спросили бы графа Шереметева при Екатерине Великой, как там насчет культуры? Он бы сказал: «У меня крепостные крестьянки поют, я театр в имении построил. А что не так?»

То есть на правительстве эти убытки не отражаются?

Вообще нет — они не мыслят в таких категориях, а мыслят миллиардами. Какая культура! Тех, кто им нужен, эта культура не интересует, а о тех, кто не нужен, есть знаменитая фраза: «В этих книжках написано то же самое, что в главной книге — и они лишние. Если там написано другое — они вредны». Это не проблема: хочешь — посмотри YouTube. Слушай в интернете, пользуйся VPN. Все на пиратских сайтах бесплатно.

Но ведь та самая масса обиженных и разорившихся промоутеров, артистов и писателей может стать реакционной и опасной, банально потому что их бизнес накрылся.

Нет, она не будет ничего делать. А их слушатели и читатели могут получить все бесплатно — интернет пока не запретили. Это не те финансовые потоки. Все для того, чтобы показать, что если ты не согласен, то мы у тебя отберем деньги.

Чем отличается оценка прошедшего 2023 года экономистами из системы и оппозиционными?

Не существует никакой оппозиционной и неоппозиционной экономики: есть 2 × 2 = 4 — экономисты с обеих сторон это прекрасно понимают. Замковый камень, на котором держится вся конструкция российского экономического моста — валютная выручка, за счет которой получается компенсировать неэффективность производства. То, что Кейнс объяснял сто лет назад, глядя на советскую экономику: за счет сверхэксплуатации крестьянства в руках правительства образуется некий фонд, которым оно может компенсировать дыры. Сейчас есть валютная выручка, за счет которой можно компенсировать все макроэкономические дисбалансы. В этом солидарны все экономисты.

Но все-таки с какими проблемами и с какими победами в сфере экономики мы вошли в 2024 год?

Единственная победа — обеспечен приток валютной выручки. И то, что правительство отчаянно бьется за наполненные прилавки. Обратите внимание на проблему с куриными яйцами: на нее отреагировали не когда начали расти цены, а когда появились фотографии пустых полок и очередей. Они прекрасно понимают, что если человек говорит, что у него не хватает денег, ему можно ответить, что он лузер: хочешь денег — позвони по этому телефону. А если у них нет товаров в магазинах, то возникает мысль: что-то не так с системой. Как в позднем СССР, когда народ взбесил именно дефицит: к росту цен люди привыкли, а когда ничего не купить — зачем работать? Поэтому правительство крутит ресурсами, чтобы можно было поддерживать потребительскую экономику.

Проблема в том, что нынешняя модель, запущенная правительством, не может быть просто так остановлена. Если правительство прекратит финансировать то, что финансирует, огромное количество людей, вложившихся в тему и взявших под нее кредиты, останутся без работы. А другим они заниматься не хотят.

Все 1970-е Брежнев (условно) стучал по столу кулаком, что надо увеличить выпуск потребительских товаров. И каждый раз его спрашивали: «А условный “Уралспецтяж” мы остановим? Мы бросим эти мощности на потребительские товары, но “Спецстройшлеп” нам придется остановить — и что тогда?»

А главным вызовом для правительства в 2024 году будет фондирование бюджета. Откуда и как они будут брать деньги на продолжение своей политики (и по какой цене будут покупать ресурсы). И главным конфликтом в ситуации, если денег не хватит, будет клинч между правительством и финансовым регулятором: «Сделай так, чтобы были деньги», — скажет правительство. И мы не знаем, что ответит финансовый регулятор.

Фото: из личного архива Дмитрия Прокофьева