Я очень горжусь тем, что я врач, хирург ведущего в России и на территории бывшего СССР отделения опухолей головы и шеи, где помогают людям с таким заболеванием, и работаю под руководством известного не только у нас, но и в Восточной Европе хирурга — Али Мурадовича Мудунова.

За восемь лет работы в онкологическом центре им. Н. Н. Блохина через мои руки прошли сотни пациентов — люди из разных регионов России и других стран. Наш центр действительно универсальный: здесь собраны специалисты всех направлений — химиотерапевты, лучевые терапевты, хирурги всех локализаций. Мы работаем вместе, решаем все коллегиально, используем самые современные протоколы. В общем, как лечат в Америке, в Израиле, в Европе, так же лечат на 23-м этаже онкоцентра.

Мне 34 года, я из Архангельска. Мой отец — реаниматолог-анестезиолог, мы с сестрой, а она невролог, пошли по его стопам. В 2008 году я окончил Северный государственный медицинский университет — очень хороший вуз. Тогда там работал старый состав преподавателей еще советской закалки, а ректором был Павел Иванович Сидоров — медик, известный ученый. При нем у нас было все, что нужно для обучения — хорошее общежитие, лучшие практикумы. Спрашивали очень строго, тогда казалось — чересчур. Но я бы сейчас строже спрашивал. Не помню такой субботы, чтобы мы ее не проводили в морфокорпусе, не изучали анатомию. Нам всем, кто учился, выпускался в то время, очень повезло, тогда не было гонки за количеством, преподаватели требовали качества и все были абсолютно честными людьми.

В 2009 году я поступил в интернатуру по общей хирургии — для хирурга это обязательно, и быстро понял, что общим хирургом я точно не буду. Дежурные хирурги ночью совсем не спят, они всю ночь оперируют-оперируют, а потом еще днем. Времени не остается вообще ни на что — ни на семью, ни на науку. Они умирают в пятьдесят. И мне операции на брюшной полости не очень понравились. Я год походил по всем хирургическим локализациям и понял, что хирургия головы и шеи мне нравится больше всего — она такая компактная, все находится рядом. Так совпало, что я стал подрабатывать в клинике пластической хирургии, и она мне окончательно запала в душу. В клинике я ассистировал знакомому профессору кафедры челюстно-лицевой хирургии, как-то подошел к нему и сказал: «Хочу к вам в ординатуру». И поступил.

Два года учился в ординатуре, работал в клинике в Архангельске, мне все нравилось. На тот момент моя сестра уже несколько лет работала в Израиле врачом — она уехала в 2002 году, по специальной программе, подтвердила там свой диплом, получила сертификат. Когда я окончил ординатуру, подумал: «А почему бы не поехать в Израиль, там сестра». К тому же когда я еще стану этим пластическим хирургом? Много лет пройдет. Со всех сторон мне зарубежные перспективы казались лучше. Я заплатил часть денег — долларов сто, стал готовить документы и тут познакомился с ребятами из Блохина, приехавшими на конгресс, посвященный онкологии. Его организовывал наш архангельский онкодиспансер, а участники были в основном из Герцена и Блохина. Врачи центра показали, какие они делают операции. Я увидел, как у них все четко получается, как красиво они оперируют. Руки настолько хорошо поставлены — смотреть одно удовольствие. Я пообщался с доктором Сома — он представлял Блохина на конференции, узнал про ординатуру, потом почитал про центр, и он поразил меня масштабом — как всероссийский он сосредоточил в себе огромный опыт, столько видных ученых, через него проходит такой поток больных. Я подумал: «Дай-ка попробую сюда поступить в ординатуру по онкологии, поучусь. Если что-то не заладится, то собрать вещи и уехать в Израиль я всегда смогу». Поучился, понравилось. Остался и не жалею.

Москва меня встретила прекрасно. Каждый день в 5 утра встаю и в 9 вечера ухожу с работы. Вот и вся Москва. Я приехал сюда в 2011 году и за все это время один или два раза погулял по центру, по музеям, один-два раза был в театре. Когда оканчивал аспирантуру, встретил здесь жену.

Конечно, работая в таком центре, не сделать научную работу — это неправильно. Два года ординатуры, потом я поступил в аспирантуру, за три года написал диссертацию. И нам удалось ее защитить. Почему я говорю «нам»: потому что мне помогали все отделения, участвовавшие в работе, все наше отделение, лучевая терапия. Мы разработали тактику лечения рака полости рта и языка на ранней стадии — расписали, как это нужно делать, с чего начинать, доказали это. Разработали показатели для дополнительных операций на шее.

Честно, я думаю, проделать такую работу в каком-то другом центре в России было бы невозможно, потому что нигде больше не видел такого количества специалистов всех профилей, которые сложились в единый коллектив. Здесь есть все люди, которые могут дать тебе тот объем информации, который необходим для постановки диагноза, выбора правильной тактики лечения, для разработки новых методов. В ординатуре нам читали прекрасные лекции, но что еще важнее — авторы, известные не только в России, но и во всем мире, здесь работают, ты всегда можешь взять диссертацию, монографию, прочесть, сделать выводы, можешь подойти и задать любой вопрос. Вообще без проблем.

Оперировать на лице, шее волнительно, конечно, и, если говорить об онкологии, сложно. Любая хирургия сложная, а здесь все еще и очень компактно.

Самую первую операцию, на которой присутствовал, помню отлично. Дело было в госпитале у отца, еще в интернатуре. Я напросился на аппендэктомию — удаляли аппендицит солдату. Меня взяли. Я постоял пять минут и в обморок упал. Сейчас я оперирую примерно 30 часов в неделю — и ассистирую, и сам провожу операции. Самая сложная операция, на которой я ассистировал — это удаление опухоли в основании черепа. Во-первых, физически тяжело, потому что ты 11 часов стоишь, во-вторых, такие операции требуют максимальной концентрации — ассистент помогает оперирующему врачу качественно выполнить свою работу. Работаем без лишних слов.

Самая сложная операция из тех, которые я провел сам — сегментарная резекция полости рта и языка. Если просто — удаление части языка, дна полости рта, сегмента нижней челюсти и всей клетчатки шеи со стороны поражения метастазами. Сейчас мы эти участки ткани, например на шее, можем заменить. Для этого на груди выкраивается лоскут с включением большой грудной мышцы и пересаживается в зону дефекта.

Язык мы тоже можем сформировать новый — лучевым лоскутом, ткани дна полости рта — восстановить трансплантатом с малой берцовой кости. Такие операции считаются сложными. И делаются они в России.

Люди везде одинаковы, и болеют они одинаково. Есть, конечно, протоколы лечения российские и зарубежные. Америка, безусловно, номер один в области онкологических исследований, борьбы с раком. Там на эти цели выделяется 8% ВВП. Но наши протоколы максимально приближены друг к другу, потому что все работы, которые защищаются сегодня у нас, основаны на общемировых исследованиях. Мы читаем зарубежные статьи, рекомендации и стремимся лечить так, как принято во всем мире, с наилучшей доказанной эффективностью. Если у тебя есть мнение и у коллеги тоже, но оно другое, вы открываете стандарт лечения рака NCCN и смотрите рекомендации. Поэтому к нам в центр приезжают пациенты и из Америки, и из Германии.

Что касается новейших исследований, то мы говорим прежде всего о разработке новых препаратов для иммунотерапии онкологических заболеваний. За открытия в этой области двое ученых — японец Тасуку Хондзё и американец Джеймс Эллисон — в 2018 году получили Нобелевские премии. Иммунотерапия — перспективное направление, но эти исследования очень дороги, и, чтобы изобрести что-то прорывное, нужны вложения международных корпораций, а не только одной страны.

Статистика по раку головы и шеи между тем обнадеживает. Есть такое понятие — пятилетняя выживаемость, то есть пациент после операции и прохождения курса лечения живет больше пяти лет. Сначала этот показатель был 50%, потом 60%, а недавно посчитали — 80%! Есть случаи полного излечения. Все зависит от того, насколько рано вы обратились и насколько в правильные руки попали.

А увидеть вовремя — задача первичного звена. Стоматологи очень часто пропускают — любят наблюдать, лечить, ведь деньги капают, пока опухоль не вырастет в размерах. У меня были такие случаи. У многих коллег, к сожалению, отсутствует так называемая онкологическая настороженность, то есть они не могут понять, что тут помимо их заболевания может быть другое. Поэтому, пожалуйста, не пренебрегайте обследованиями после 40 лет: для женщин — маммография, гинекологическое УЗИ, для мужчин — УЗИ простаты. Я сделал.

Мне доводилось говорить человеку, что у него рак. Делать это нужно честно. Человек должен знать правду о своем здоровье. Другой вопрос, как сказать. Спокойно, настроить на лечение. Большинство людей реагируют так же спокойно, спрашивают, что делать. Лечиться, конечно. Надо помочь человеку — найти правильный протокол, сделать операцию, если нужно, помочь ему получить лечение быстрее, чтобы он не ходил по инстанциям, не просил эти бумажки. Лечащий врач может на это повлиять.

С пациентами из регионов, которые прошли курс у нас, а потом уехали домой, я поддерживаю связь — через почту, WhatsApp, они результаты анализов присылают, вопросы задают. Лечащие врачи в регионах обычно сами звонят, я им объясняю, как и что делать. Бывает, диалог не сразу складывается, здесь не надо говорить, мол, ты дурак: «Да, вы все правильно делаете, но у нас вот такая точка зрения… » — и убедить не в том, что он не прав, а в том, что мы правы. Говорю: и так жизнь тяжелая, не надо ее человеку усложнять. Понимают.

Врачу от пациента ничего не надо. Единственное, он должен нас слушаться, а не читать в интернете ерунду всякую. Понятно, что онкологические больные боятся, бросаются на любой препарат, если им скажут, что он лечит. Тут надо по-доброму объяснить, что есть доказательная медицина, которая говорит, что вот эти препараты или такой-то метод лечения работают у стольких-то процентов больных. Здесь нет чудес, есть грамотное лечение.

Еще очень важен настрой человека на то, что он все преодолеет. Пока он есть — все идет нормально, если он пропадает — человек резко начинает сдавать. Если пациент получает химиотерапию, мы его предупреждаем, что будут осложнения, будет тошнить, поэтому химия сопровождается поддерживающими капельницами. Когда человек хочет жить, включаются резервы — он будет переносить любую химию без нытья. Это только в кино бывает: главный герой узнает, что у него рак, но в больницу не ложится, а едет к морю и живет от души на все оставшиеся деньги. Я еще не встречал человека, который в ответ на диагноз сказал бы: «Да ну вашу больницу, я пошел». Лечатся все, потому что хотят жить, у всех семьи, дети, ответственность.

Семья — это то место, где беру ресурс лично я. Жена моя, слава богу, не врач, она управленец и еще инструктор по йоге. Мы вместе занимаемся йогой, ходим по магазинам, и это почти все, потому что времени свободного практически нет. Нас очень сближает дочь — ей три года. Когда я вечером прихожу, мы все вместе лежим на кровати, дочка рассказывает, как она в садике день провела, чем занималась, интересно. Если в семье все хорошо, то и на работе все будет нормально. Ты будешь везде успевать, сможешь оперировать. Когда мы встречались, жена привыкала к тому, что я никогда не выключаю телефон, что могут позвонить в 4 утра, что в субботу в 7 утра я могу уехать на работу. Мы договорились, что это работа и по-другому быть не может.

Что касается планов на будущее, то это, конечно, защита докторской диссертации. Я апробировал метод исследования, которое мы проводим совместно с Каролинским университетом в Швеции — изучаем микрометастазы на первой стадии рака. Это должно нам дать понимание, как правильно лечить рак на совсем ранних стадиях.

Стать героем рубрики «Почему вы должны меня знать» можно, отправив письмо со своей историей на ab@moskvichmag.ru

Фото: Александр Лепешкин