Я родился и вырос в Баку. Детство было наполнено запахом моря, ветра, хлеба. Дед, главный инженер химического завода, учил меня считать деньги, а бабушка соревновалась с соседками в кулинарных изысках.

Мой папа строил «Сколково СССР» — Черноголовку, мама-ученый большую часть времени проводила в Академии наук. Баку тех лет — это город джаза с налетом западно-восточной европейской культуры. Позже я понял, как сильно на меня повлияла эта атмосфера. Я жил в центре, у моря, между древним персидским городом и домами в югендстиле. В Москве я тоже больше люблю центр, особенно район Трубной площади и улицы Рождественки с близлежащими переулками и бульварами. Я провел там десять лет во время учебы в МАРХИ, и это мое любимое место.

В институте мне повезло учиться у профессоров старой школы — интереснейшие люди, практикующие архитекторы, теоретики. Нам объясняли, что такое искусство, знакомили с мировым архитектурным наследием. На экзаменах мы, например, сдавали рисунок по памяти плана Пантеона. Позже, когда появилась возможность свободно выезжать из страны, гуляя по улицам Рима или Чикаго, я был готов к восприятию европейской и американской архитектуры — заочно познакомившись, мы говорили на этом языке. Я ходил по зданию Мис ван дер Роэ и понимал, о чем оно.

Я проучился восемь лет: к шести годам института добавились еще два — армия. На первом курсе после летней сессии всех парней потока внезапно призвали в армию — пришло распоряжение из Политбюро. Мне повезло, в армии я рисовал — это была пропаганда, но я рисовал. В 1983 году моей задачей было визуализировать слова политруков о противостоянии западной культуре — какая ирония!

За время службы мы невероятно соскучились по учебе и свободе творчества, поэтому, вернувшись, моментально влились в процесс. Во время перестройки стала налаживаться связь с Европой и Америкой. Наши преподаватели организовали совместную программу с Columbia University, и к нам по обмену оттуда приехали студенты. Пришлось вспомнить английский язык. У нас проходили совместные воркшопы, мы работали над несколькими проектами, затем отправились путешествовать. Были в Средней Азии (в Самарканде), в Петербурге. Как и мы, американцы были знакомы с нашей культурой только по агитационным фильмам, поэтому для них было приятным сюрпризом, что в принципе люди в СССР нормальные, по улицам медведи не бродят, только сложно раздобыть обычные для них рабочие инструменты — фломастеры, рапидографы и белую замазку.

После этого американцы выбрали 10–15 лучших студентов для стажировки в Columbia University. Она была совершенно свободной, нас не сопровождал представитель КГБ, как это было раньше, только наши преподаватели, которые просили, чтобы никто из студентов не сбежал и не остался там. Было ощущение, что мы попали на другую планету. Мы слушали лекции в лучших университетах: Columbia University, MIT (Massachusetts Institute of Technology), Yale University, путешествовали по Америке и казалось, что вокруг происходит что-то нереальное.

Я тогда понял, чем должен заниматься архитектор. В Columbia University студентов готовили к реальной жизни, в которой им придется столкнуться с переговорами с реальным заказчиком, питчингом проектов, сметами, документооборотом, чертежами.

Дисциплины, которые они изучали в университете, были им необходимы в будущем. Нас же, советских студентов-архитекторов, казалось, готовили к чему-то другому. Американцы удивлялись, зачем мы рисуем и придумываем прекрасные проекты, когда в действительности должны будем проектировать тиражируемые здания. По сути, все так и было: в реальности нас, творческих и горящих, ждала привязка типовых домов в каком-нибудь микрорайоне Северное Бусиново, работа в «Моспроекте» или одном из ЦНИИЭПов. Но, к счастью, с наступлением 1990-х было отменено распределение на работу, стали появляться первые частные архитектурные конторы.

В одной из таких — совместном советско-китайском предприятии «Арксим» — я оказался в окружении интереснейших архитекторов своего времени Александра Ларина, Александра Гришина, Сергея Скуратова и окунулся в ту атмосферу творчества и свободы, о которой мечтал. Кризис 1991 года оставил нас без заказов, но как раз в это время выпала возможность поучаствовать в крупнейшем международном конкурсе на реновацию исторического центра Самарканда, организованном Фондом Ага Хана (организацией, субсидирующей архитектурные и социальные программы стран Востока). Неожиданно мы взяли первую премию и приз — 30 тыс. долларов! Это был очень важный день для каждого из нас: проект признали на международном уровне, о нас написали в газетах, а в 1992 году пригласили в Женеву на вручение премии. После этого я устроил себе тур по Европе — объездил всю Швейцарию, Австрию, Чехословакию, заехал в Белоруссию. Эта премия помогла мне и моей семье продержаться до 1993 года, когда пошла новая волна заказов. C распадом СССР интерес Фонда Ага Хана к Самарканду угас, и проект остался нереализованным. Для нас 1990-е были временем возможностей: мы поняли, что можно заниматься творчеством, архитектурой, и за это неплохо платят. Конечно, никто особо не был подготовлен к реальности: не было опыта работы с частным заказчиком, никто не учил вести переговоры, никто не учил нас бизнесу. Это был опытный путь со множеством ошибок. Заказчик не умел формулировать свой заказ, но и нам предстояло разобраться, как заниматься интерьерами, как правильно выстраивать коммуникацию.

Никогда не забуду, когда мой первый заказчик спросил меня, что я уже сделал, что спроектировал. К тому времени кроме конкурсов у меня не было проектов, только рисунки какие-то. Он мне говорит: «Ты же был в Америке, ты там ничего не построил?» У меня на столе лежала открытка с башнями-близнецами, и я ответил шутки ради, показав на открытку: «Вот там несколько офисов сделал». И заказчик ответил: «Я тоже был в Нью-Йорке. Хороший ты офис там сделал. Давай работать».

Клиенты даже приносили фото Версаля в качестве референса к своему будущему дому. Такое было время: наши заказчики учились, и мы учились. Сейчас понять друг друга гораздо проще — мы часто отдыхаем в одних местах, у нас есть доступ к интернету, Pinterest.

Мне повезло, что первый частный дом, который мне заказали, был в современном стиле, а не в каком-нибудь псевдоготичеcком. Моим заказчикам, только что вернувшимся из Америки, нужен был именно дом, а не замок. Они были моими ровесниками, их не смущало, что в моем резюме не было ни одного частного проекта. Конечно, были допущены ошибки, не было предусмотрено помещение для прислуги, что-то мы потом достраивали. Тогда перед глазами не было достойных примеров частных жилых домов, кроме знаменитого Дома над водопадом Фрэнка Ллойда Райта. У меня было понимание красоты, творчества, пропорций, но не было представления о материалах: в 1990-е мы на гипсокартон и потолки грильято смотрели как на чудо.

С новыми материалами нас тогда знакомили итальянцы и немцы, которые вдруг стали привозить паркет, керамогранит, мебель. Через них я знакомился с дизайнерами, которые проектировали эту мебель, изучал процесс. Вместе с заказчиками мы ездили в Италию закупать материалы, вино. Я выбирал в мраморных карьерах камень для вестибюля резиденции, бегал по фабрикам паркета, плитки, светильников. В это время дамы моих заказчиков занимались сумасшедшим шопингом — и все были счастливы. Такая бурная деятельность послужила отправной точкой для создания собственной мастерской «Арканика». Это был любопытный период времени, запомнившийся скоростью и насыщенностью событий.

В отличие от Москвы 2000-х, когда был настоящий строительный бум и у нас в работе было по десять огромных особняков в год, плюс общественные здания, сейчас характер заказов изменился. На данный момент «Арканика» работает над масштабными градостроительными объектами. Среди них — бизнес-квартал «Татнефть» в Альметьевске, в Республике Татарстан, который вот-вот завершится. Проект, которым мастерская занимается пять лет, можно назвать началом трансформации моногорода. Изначально нам поручили реконструировать офисные корпуса компании, теперь занимаемся преобразованием городского центра: закрытый универмаг 1970-х годов мы реконструировали в большой общественный центр, на месте заставленной машинами парковки разбили городской парк. Сейчас я с коллегами проектирую два новых необычных объекта (пока информация конфиденциальна), которые станут новыми центрами притяжения для горожан, поэтому используем в работе методы соучаствующего проектирования (стратегические сессии с горожанами, экспертами, заказчиком). Я всегда рад, когда удается быть с заказчиком на одной волне. Руководство корпорации задумалось о будущем моногорода, о том, как будет жить следующее поколение. Мы, как архитекторы, помогли сделать так, чтобы проект был востребован у жителей, чтобы благодаря ему город стал узнаваемым.

Еще одно направление, которым мы активно занимаемся — проектирование офисов крупных компаний. Мы переосмысливаем сам подход к понятиям «офис», «переговорная», «зона отдыха», так как внедрение новых принципов работы, процессов и технологий напрямую отражается в ожиданиях от пространства. Получается, что каждый новый — это исследование формата работы заказчика, его корпоративной культуры, ценностей, ведь одна из задач — транслировать эти принципы в архитектуре и интерьерах. Сейчас, например, мы видим растущий интерес к современным agile-пространствам, легко адаптирующимся под разные виды работ и подходящим под разное количество сотрудников.

Профессия архитектора одна из тех, которой ты должен посвятить всю свою жизнь. Чтобы наработать опыт и стать профессионалом, понадобится, как и врачу-хирургу, не менее десяти лет после окончания института. Профессия требует непрерывного обучения, не только в изучении материалов и освоении новых технологий, но даже в ораторском мастерстве (ведь придется защищать проект перед заказчиками, общественностью и даже критиками, отвечать на вопросы, зачем строить такой дом в исторической среде). В том же Columbia University курс ораторского мастерства был обязательной дисциплиной для архитекторов, чего, например, до сих пор нет в программе отечественных вузов.

Помню, на экскурсии в Америке нам показывали коттеджи, спроектированные Фрэнком Ллойдом Райтом на пике его популярности. Эти резиденции продавались как законченное произведение — полностью меблированными, вплоть до точного расположения картины на стене. Архитектор имел полное право зайти в квартиру и перевесить картину на предусмотренное место, если собственник ее перевесил. Райт относился к своему проекту как к завершенному, цельному. Тогда, в 1980-е годы, для нас такое положение вещей было непонятным. Однако теперь подобное отношение архитектора к своему проекту не до конца ясно заказчику. Но мы над этим работаем.

Найти свой стиль, быть узнаваемым от рисунка до проекта важно для любого архитектора. Но есть интересный момент — как только творческий человек понимает, что нашел свой стиль, он ему становится не так интересен, он хочет идти дальше, искать что-то новое. И ты переходишь к следующему этапу. Путь архитектора — это постоянный поиск. Этот путь мы проходим с бюро «Арканика»: у нас соблюден кадровый баланс между опытными профессионалами, с которыми я работаю более 10–15 лет, и молодыми амбициозными коллегами, изучающими помимо архитектуры смежные дисциплины, например диджитал, социологию, урбанистику, или глубоко погруженными в софт. Это такой микс интересов и ценностей, который позволяет органично интегрировать в нашу практику именно те тенденции в архитектуре, в организации процессов, в подходе к работе, на которые есть внутренний запрос в бюро и у клиентов.

Я понимаю, как важно архитекторам постоянно развиваться и обучаться, для этого мы организуем корпоративные поездки для изучения мирового опыта, общения с зарубежными архитекторами, развития насмотренности. За последние четыре года «Арканика» съездила в Сингапур, Германию, Италию, Китай и другие страны. Мы изучаем разные производства, с удовольствием делимся собственным опытом. В Сингапуре мы встретились с коллегами из RSP Architects, в Берлине провели круглый стол с DOM publishers. Нам всегда интересно, как можно сделать по-другому, поэтому профессиональный обмен с зарубежными коллегами дает старт для новых идей. Единственное, я обязательно прошу сотрудников делать презентацию с выводами по поездке для остальных коллег, так как в первую очередь это профессиональный визит.

Каждый проект «Арканики» — новая головоломка, которую мы с командой и заказчиком стремимся вместе решить. Мы анализируем городскую среду, изучаем предысторию появления объекта и аналоги в России и за рубежом, делаем социокультурные исследования и только после этого формируем концепцию. Часто, если речь идет о крупном проекте, делаем внутренний конкурс в бюро на идею, которая ляжет в основу. Для сотрудников важно иметь возможность повлиять на развитие проекта и выступить с творческой идеей вне зависимости от продолжительности работы в бюро. В то же время мы с самого начала стараемся заложить в проект максимальную гибкость и трансформируемость, чтобы при желании можно было легко переосмыслить функции объекта. Наверное, самое интересное для архитектора — смотреть, как твой объект начинает жить какой-то своей интересной жизнью.

Фото: Дарья Малышева