— Я скромный церковный чиновник, — благодушным басом представляется магистр теологии Андрей Тумин. — Но не лишен интереса к вопросам социальной справедливости.

Это крепкий мужчина среднего возраста с голубыми глазами и светлыми волосами. Он взялся показать мне свой приход — церковь Живоначальной Троицы при бывшем приюте братьев Бахрушиных в 1-м Рижском переулке, в 10 минутах ходьбы от метро «Алексеевская». Андрей не приходской миссионер этого храма, пока вообще не рукоположен в священный сан, но уже три года отдает этому приходу немалую часть своего времени, даже живет при нем, так что в каком-то смысле эта церковь стала для него своей.

— Братья Бахрушины были московскими меценатами и купцами второй гильдии, — рассказывает Андрей об истории храма, который сейчас весь закрыт лесами, а над ними возвышаются недавно восстановленные колокольня и купол. — Они поднялись на ВПК XIX века— продукции двойного назначения. Сапоги и обувь — и военные шинели и гражданские пальто. Бахрушины создали примерно сто социальных объектов. Здесь был один из самых важных — Всесословный приют для мальчиков. Открыли его в 1901 году, а храм освящен в 1903-м. По тем временам приют был выдающимся проектом. Сирот обучали, кормили, размещали. Кстати, детский труд на предприятиях не использовался. Только растили будущие кадры. Это такой пример «буржуазно-социальной корпорации» в так называемую золотую эпоху российско-имперского меценатства».

После революции, рассказывает Андрей, храм передали раскольникам-обновленцам. Потом здесь размещался детский дом, а последним хозяином помещения приюта и храма было знаменитое издательство «Мир». В бывшей церкви находились рабочие места сотрудников и актовый зал. В нем когда-то выступал актер Андрей Миронов и другие звезды эстрады той эпохи. В 1999-м помещение передали церкви. Первые 15 лет оно так и простояло в руинированном виде, и только при новом настоятеле, около шести лет назад, началась активная реставрация. Сейчас она уже близка к завершению: осенью леса уберут, и церковь будет иметь свой первоначальный внешний вид, только в окружении типовых советских многоэтажек.

Андрей проводит экскурсии по церкви и территории бывшего приюта довольно часто. Он неплохо изучил историю этого места и увлеченно о ней рассказывает. У него к тому же широкий кругозор: он без усилий и с видимым интересом поддерживает разговор и об истории русской революции, и о войне, и, конечно, о философии с богословием. За его плечами десять лет профильного образования — сначала семинария, потом духовная академия. Сейчас он вернулся к своей кандидатской диссертации на тему «Анализ теории Уильяма Джеймса о сущности религии».

В настоящее время Андрей работает в миссии прихода, и у него довольно большой круг поручений. Помимо экскурсий он проводит огласительные беседы для тех, кто собирается принять крещение или стать крестным родителем; произносит проповеди по основам христианской религии для прихожан; ведет кружок по изучению Священного писания для детей в период работы воскресной школы; раз или два в месяц ездит в СИЗО — социальное служение прихода связано с духовным окормлением заключенных. Бывают дела и попроще. Например, во время карантина Андрей занимался организацией бесплатной доставки продуктов пожилым прихожанам храма. Все эти активности — внутри рамок основной оплачиваемой должности – псаломщик храма. Но немногие согласились бы на нее в Москве. «Около 20 тысяч рублей мое жалованье», — скромно говорит Андрей в ответ на прямой вопрос.

Мои представления о людях церкви связаны со скандалами вроде того, что произошел с иеромонахом Илией, который за рулем своего джипа Mercedes G500 совершил наезд на дорожных рабочих, двое из которых погибли. Андрей лишь пожимает плечами и приглашает взглянуть на свою служебную комнату. Это крохотное — примерно три на три метра — помещение у крыльца храма. Внутри стоят две двуспальные кровати. На стареньком столе — потрепанный дешевый ноутбук с затертыми клавишами. Полукруглое окно создает даже своеобразный уют, но комната все равно очень скромная.

— Не похоже на истории про «попов на «Мерседесах»? — спрашивает из-за спины Андрей.

Церковная экономика

Экономика Русской православной церкви — тайна за семью печатями. Патриархия очень неохотно рассказывает о своих доходах и расходах. Почти никакой статистики не публикуется. Но и рядовые батюшки не любят рассказывать о деньгах.

— Деньги в церкви движутся снизу вверх, — объясняет основатель и президент фонда «Предание» Владимир Берхин. — Ведь главный источник денег — это прихожане. Именно они покупают что-то в церковных лавках и делают пожертвования. Затем каждый приход платит епархиальный взнос — он может быть очень разным в зависимости от местных условий, епископа, настоятеля и т. д. Но в целом настоятель не заинтересован в том, чтобы раскрывать доходы своего прихода. С него немедленно могут потребовать больше денег в церковную кассу.

В 2016 году в РБК вышло большое расследование Светланы Рейтер, Анастасии Напалковой и Ивана Голунова «На что живет церковь». Авторы выделили несколько главных источников пополнения бюджета РПЦ. Это государственное финансирование, направленное, например, на восстановление и реставрацию возвращенных церкви зданий или строительство новых храмов. Его размеры увеличиваются все последние годы. Сохраняют свое значение спонсорские пожертвования. Двадцать лет назад их объем доходил до 40%, но сейчас эта доля, скорее всего, упала. Существенную роль играют доходы от принадлежащих церкви предприятий, от скромного кафетерия возле прихода или «свечного заводика» до гигантов вроде художественно-производственного предприятия «Софрино»», изготавливающего церковную утварь и предметы культа. Наконец, это отчисления епархий, которые формируются из денег, собранных с прихожан.

— Это расследование лучшее, что вообще можно сделать по этой теме, — смеется журналист и автор телеграм-канала «Православие и зомби» Ксения Лученко. — Нарыть что-то еще просто невозможно: все молчат, тема полностью табуированная. Каждые полгода ко мне обращается очередной журналист, которому кажется, что писать про церковные деньги — это гарантированный хайп. А мне просто грустно становится: я заранее знаю, что это тупик.

Из 5,6 млрд рублей, в которые доходы РПЦ оценивала налоговая служба в 2014-м, на самую «земную» часть православной экономики (то, что в церкви оставляют сами верующие) приходится сегодня около трети общего бюджета Русской церкви, считают журналисты. Абсолютное большинство людей церкви (кроме епископата и той части батюшек, которые завязаны на крупных спонсоров) на практике кормятся только из этого источника.

В России, по данным на 2019 год, было 40,5 тыс. священнослужителей — священников и дьяконов. На Москву приходится менее 5% этих кадров. По данным городской епархии, на конец 2020-го московское духовенство включает 32 архиерея, 1378 священников и 407 дьяконов, распределенных между 1204 столичными храмами. В реальности действующих церквей со своей общиной меньше — всего 307 (и еще 66 приходских часовен). К этому можно прибавить 121 временный храм и 153 в стадии строительства. Остальное — это храмы при монастырях, на кладбищах и в учреждениях.

Помимо настоятеля в храме чаще всего есть еще несколько оплачиваемых должностей. Во-первых, в большинстве московских приходов есть еще один или несколько священников, которые подчиняются настоятелю. Но «люди церкви» — это не только священнослужители. Это еще церковный староста, бухгалтер, уборщица, сотрудник (чаще сотрудница) церковной лавки, иногда миссионер. Часто деньги получают певчие церковного хора, а иногда алтарники, которые помогают священнику во время богослужений. Никакой статистики нет, но в большинстве приходов за деньги работают 10–15 человек. Некоторые из них оформлены по трудовой книжке, другие регулярно получают деньги в конверте. Иногда фиксированные суммы, иногда в зависимости от доходов прихода в соответствующем месяце. Все зависит от настоятеля, который является полновластным «директором» своего прихода.

Общую численность «церковных кадров» в Москве можно приблизительно оценить в 6–8 тыс. человек, не считая центрального аппарата патриархии и насельников московских монастырей (их чуть больше 2 тыс. человек). Большинство этих людей — миряне. Но их жизнь, включая доход, полностью связана с церковью в целом и конкретным ее приходом.

Церковь как предприятие

Самый базовый принцип приходской экономики — чем больше людей, тем больше денежный поток. Люди неформально делятся на две категории: прихожане и «захожане». Прихожан, которые регулярно участвуют в богослужениях и повседневной жизни общины, обычно немного. В церкви Живоначальной Троицы при приюте братьев Бахрушиных их, по словам Андрея Тумина, около 150 человек. По словам экспертов, с которыми мне удалось поговорить, это число можно считать условно средним для большинства московских приходов, хотя отклонения могут быть очень значительными, как в меньшую, так и в большую сторону. Захожан в церквях значительно больше, но и значительно реже. Андрей Тумин говорит, что на главные церковные праздники в их приходе собираются около тысячи человек. Они святят куличи на Пасху, ставят свечи, крестятся и расходятся.

Эти две категории людей и создают денежный поток прихода. Делают они это тремя разными способами. Во-первых, это пожертвования. В каждой церкви стоит запертый на замочек ящик для таких взносов. А при большом стечении народа настоятель обычно запускает блюдо для пожертвований, которым обносят всех пришедших на службу. Во-вторых, в каждой церкви действует церковная лавка. Формально считается, что торговать в храме нельзя, поэтому работа лавки считается обменом пожертвованиями: верующие жертвуют на храм, а храм в обмен дарит им свечи, крестики или книги. Но, как ни назови, а этот процесс приносит кое-какой доход. Наконец, в-третьих, деньги церкви поступают за требы. Крестины, освящение машин, квартир, отпевания.

— Самым хлебным местом считается кладбищенский храм. Там отпевания идут регулярно, поэтому доход гарантированный, — рассказывает Ксения Лученко. — Большой престиж у вокзальных храмов. Там бесконечный поток пассажиров. Ну и хорошим местом считается церковь в спальном районе вроде Бутово или Солнцево. Дома вокруг высотные, народу много, без денег не останешься.

Оценить средние доходы московских приходов совершенно невозможно. Разница между ними может достигать нескольких порядков.

— Церковные пожертвования супернепрозрачные, — говорит Владимир Берхин. — По сравнению с благотворительностью это просто черная дыра. Сколько денег опускают в кружку и какова их судьба, знают только настоятель и какие-то его приближенные. А вот если есть крупные спонсоры, то они с большой вероятностью свои деньги отслеживают. С этими людьми отношения особые: настоятель ходит к ним на дни рождения, приглашает их на свои праздники. Это — отдельная каста. Но такие спонсоры есть далеко не у всех.

Когда дело доходит до массовых жертвователей, ситуация выглядит совсем по-другому.

— На кружечных сборах обычно пятидесятирублевые и сотенные купюры, — говорит Андрей Тумин. — Редко пятисотенные и совсем изредка тысячные. Ведь вы когда говорите про прихожан, вы забываете, что среди них несовершеннолетние и бабушки. Совсем не все представители среднего класса. Чаще это обычные люди, у которых есть только железная мелочь, чтобы пожертвовать.

По словам миссионера, в его приходе пожертвования, доход от церковной лавки и от треб приблизительно сопоставимы. Эти доходы очень неравномерно распределяются по календарным отрезкам. «Великим постом все замечательно, — рассказывает Тумин. — Много людей приходит. А летом все в отпусках и на дачах. Поэтому многие сотрудники прихода уходят в неофициальный отпуск. Или ищут мирскую работу».

Андрею доводилось делать это и самому. В прошлом году он устраивался работником кухни во время уличных фестивалей. В этом думает подрядиться на реставрационные работы. Иногда подрабатывают в миру даже священники. Кто таксует, кто ремонтирует бытовую технику.

Уровень доходов у церковных людей может отличаться в разы. «Есть небольшая прослойка действительно богатых людей среди священства, — говорит Владимир Берхин. — Ее хорошо видно, ведь именно эти люди попадают во всякие скандалы. Но их достаточно мало. Значительно больше среди священников сравнительно бедных людей. В селе это зачастую просто нищая жизнь. Но, как правило, совсем голодная смерть священнику не грозит, прихожане его кое-как прокормят. Но и сколотить на этом какие-то деньги тоже сложно. Плюс в силу самой субкультуры среди церковных людей очень много многодетных. Это сильно снижает уровень жизни».

В целом, если не учитывать богатых батюшек с хорошими личными спонсорами (или тех, кто умеет запускать руку в бюджеты, выделяемые городом на строительные проекты), доход приходского настоятеля в Москве колеблется между 100 тыс. и 200 тыс. рублей в месяц, в один голос говорят Берхин и Лученко. Андрей Тумин сомневается, что настоятель его храма имеет такой доход. «Я такого потребления не вижу. Ездит на старой японской иномарке, ей 17 лет. Чинит ее постоянно. Одевается скромно. Никакой роскоши», — описывает он.

Настоятель — это не только «директор» своего прихода, но и формальный руководитель образуемого им юридического лица. Он несет ответственность и подчиняется только епархии. Поэтому уровень доходов остального причта целиком зависит от него. А уровень этот значительно ниже. Второй или третий священник храма в Москве может жить на 50–70 тыс. рублей в месяц. Например, в церкви Живоначальной Троицы второй священник ездит на работу из дальнего Подмосковья на электричке. Иногда остается ночевать, деля единственную жилую келью с Андреем Туминым. Бухгалтер, продавец лавки, миссионер и все остальные получают еще меньше. Жалованьем 20–40 тыс. в среде церковного причта никого не удивишь.

— Уровень неравенства как на обычном предприятии, — рассказывает Владимир Берхин. — Есть те, кто получает больше, те, кто получает меньше, и те, кто совсем мало. Ведь уборщица нигде не будет получать зарплату, равную зарплате заместителя генерального директора? Хозяйственная логика прихода ничем не отличается от средней по рынку. Я не слышал, чтобы в православных общинах как-то ставился вопрос об имущественном равенстве.

А вот у Андрея Тумина такие мысли возникают. «Одиозное социальное неравенство возмущает везде, в церкви или вне ее», — размышляет он. По его словам, привычное для России неравенство в церкви нанизано на оселок индивидуального нравственного выбора — и соответствующего нравственного суда. «Действительно, есть священники на джипах и абсолютно нищие прихожане. Но такой священник будет пользоваться определенной “популярностью”, и по нему внимательные прихожане видят, что этот нравственный выбор провален». Но церковь — это определенный слепок с общества и делит с ним все его недостатки, подводит Андрей итог. «Это, безусловно, претит христианскому идеалу. С другой стороны, есть куда совершенствоваться».

— Может быть, вопросы социального неравенства обсуждались бы и в наших приходах, если бы сторонники левых политических взглядов были в массе своей в церкви. Но их нет. Некому пробудить такое сознание, — подмигивает он мне.

Как и повсюду, бедность церковного люда часто приводит к выгоранию и апатии. Люди перестают воспринимать свое дело как высшее служение, значимость которого перекрывает мирские невзгоды. Владимир Берхин рассказывает про ситуацию, с которой сталкивался лично, когда священник перестал верить в Бога:

— Он служил, вел проповеди, даже как-то исповедовал. Но сам при этом находился в ужасном моральном состоянии, прекрасно понимая, что он постоянно обманывает людей, рассказывая им то, во что не верит сам. Но уйти никуда не мог, потому что больше ничего не умел.

Чаще, конечно, до такого не доходит. Люди просто привыкают к ритму жизни и воспринимают свою службу как простую рутинную работу. Для идеологической организации это может быть очень опасно. Ведь амбиции церкви — Тела Христова — обесцениваются слишком человеческими страстями. Рассказывают, например, про комический случай, когда во время большого церковного праздника два алтарника умыкнули священническое облачение и пару раз прошли с жертвенным блюдом по рядам пришедших со своими куличами прихожан — набрали себе денег на выпивку и закуску.

Я пересказываю эти провокационные истории Андрею одну за другой. Он не спорит. «Очень несовершенная организация в очень несовершенном мире», — кивает он головой. «Но тем более, — убежденно продолжает он. — Раз, несмотря на все это, церковь выстояла две тысячи лет — значит, есть в ней и какой-то другой смысл?!»

Фото: Kirill Kukhmar/TASS