Недавно, когда хуситы перебили кабель в Красном море, мир содрогнулся от мысли о жизни без интернета даже пару часов. В России угроза интернет-изоляции висит с начала СВО. С основателем и координатором Клуба любителей интернета и общества антропологом Полиной Колозариди «Москвич Mag» обсудил военные действия на территории интернета.

Как за последние два года изменилось отношение россиян к социальным сетям и мессенджерам? Допустим, мне кажется, что ВК стал площадкой для политических дебатов принципиально перешедших туда из Facebook* патриотов.

Идея о том, что у пользователя всегда есть одна платформа для одного типа действия, никогда не была верной. Есть исследования Why we post по антропологии социальных медиа о том, как люди подстраивают себя и свой контекст взаимодействия с социальными медиа под свои культурные задачи и социальный контекст. То есть они могут держать на телефоне три-четыре мессенджера для общения с разными социальными группами — где-то будут более официальные образы, а где-то менее. Но также люди могут создавать в одном мессенджере несколько аккаунтов, где поддерживать разные образы себя — для коллег, для друзей и для тайного возлюбленного — и все это будет развиваться в рамках одной платформы.

На это распределение влияет много факторов: например, когда мы с Клубом любителей интернета и общества сделали исследования по разным платформам в разных городах России, то мы изучали с самого начала — с форумов, а дальше начали перемещаться на всеобщие площадки — и могу сказать, что на самом деле это никогда не происходило тотально. Мы не можем сказать, что FB всегда был для политического контента, а ВК — для развлечений. Как одна из крупнейших платформ, ВК востребован для самых разных задач.

Также есть разные экономические и социальные группы: люди победнее не могут позволить себе телефон, который хорошо держит батарейку и работает с включенным VPN — они уже ограничены в платформах по техническим возможностям.

Технические возможности не сводятся к гаджетам, меняются и сами платформы: например, Telegram за последнее время отрастил довольно много функций, которые изменяют взаимодействие пользователей — так, у них появилась фича со сторис. При этом мы знаем, что WeChat в Китае работает как платформа для всего, включая платежи и покупки. Поэтому имеют значение экономика и политика самих платформ, а также государственные решения: ограничение пользователей по платному контенту и введение запрета на деятельность компании Meta*, например.

Сказывается и ситуация, когда становится политически сложно публиковать посты на разные темы — людей сажают в тюрьму не только за собственные высказывания, но и за репосты, люди устрашены этим, поэтому меньше пишут на своих личных страницах о политике.

Кроме того, в ситуации любого сильного конфликта человек не всегда склонен много писать о политике. Это показывают те же исследования антропологов: одно дело, когда в мирное время мы с соседом или деверем выясняем в соцсетях, кто прав, а другое — когда условный деверь где-то с винтовкой, тогда наши политические противоречия могут иметь последствия. В такой ситуации люди менее склонны к конфликтам и, скорее, стремятся молчать.

В своих лекциях еще до начала новой политической эпохи вы говорили, что Россия уже тестировала устойчивость отечественного сегмента интернета в случае отключения от глобальных доменных имен. То есть мы готовились становиться анклавом?

Это не только российская ситуация. ICANN — компанию, управляющую доменными зонами — давно упрекали в гиперцентрализации интернета в Америке. Еще в нулевые об этом говорили бразильцы и немцы, антиглобалисты. Россия не была тут единственной сторонницей «суверенизации» интернета или по крайней мере перераспределения власти.

Россия тестировала, что может произойти в случае отключения доменных зон, еще в 2010-х — это не значит, что она намеревалась отключиться от интернета. Это значит, что она прорабатывает риски.

Ведь интернет сегодня не только и не столько распространение новостей, работа медиа и общение граждан, это еще и инфраструктура, где жизнь людей зависит от того, насколько стабильный коннект: связь нужна для работы почты, больниц, школ, университетов и так далее.

Я напомню, что даже в ситуации многих военных конфликтов — мы видели это в ситуации с Сирией — стороны договариваются о том, что они воюют на земле, но не в интернете. Потому что отключение инфраструктуры интернета — это риск для мирных граждан. Возможно, подобные протоколы будут возникать сейчас с новой силой. Это касается происходящего и в Газе, и на границе России и Украины. Стоит иметь в виду, что интернет не только средство распространения сообщений.

Если говорить о централизации и становлении границ, то в России это стало заметным с введением так называемого пакета Яровой. Этот набор законов привел кроме прочего к централизации работы провайдеров. В экспертном сообществе он вызвал много критики.

Еще была сделана карта выхода российского интернета за пределы РФ. Российский интернет не строился в пределах страны, а выходил за ее пределы — был сделан реестр этих выходов.

То есть по решению ICANN Россия может остаться без интернета?

ICANN контролирует доменную зону. Еще может быть (и практикуется) введение запретов на конкретные веб-сайты, которые вводятся в черный список, потому что объявляются террористическими, экстремистскими, и, соответственно, они и их упоминания не открываются в России.

На уровне инфраструктуры происходит трансформация сертификатов безопасности, которые встроены в переходы между сайтами организаций. Российские банки переходят сейчас на российские сертификаты: это могли заметить пользователи веб-версий, которые теперь открываются только в отечественных браузерах или после установки новых сертификатов безопасности (удостоверяющих, что пользователь действительно существует и не совершает ничего незаконного).

Давайте теперь перейдем к жизни пользователей. С чем связан выбор некоторых людей по минимуму взаимодействовать с гаджетами, например, заводить только один мессенджер, не оформлять электронные бонусные карты и так далее?

Давайте смотреть на социально-экономическую, культурную ситуацию людей, которые считают, что они всегда на связи с планшетом, компьютером, телефоном.

Россия сейчас mobile first: люди в большей степени связаны с телефонами и планшетами, а не ноутбуками. Уже несколько лет идет тенденция к тому, что ноутбуки покупают все меньше.

То, как люди пользуются гаджетами, связано с тем, что во многом это уже часть инфраструктуры, особенно со времен пандемии, когда, не имея доступа к интернету, человек лишался доступа к социальным институтам.

Люди не мечтают всегда пользоваться интернетом, а вынуждены: на почте без него тяжеловато, банковские приложения стали филиалами банков, что изменилось с 24 февраля, но уже вернулось на круги своя. И подчеркну еще раз: интернет — это не только контент, но и инфраструктура.

Минимизация взаимодействия с институтами нормальна: мы же не ходим каждый день в банк, на почту. Поэтому в том, чтобы не взаимодействовать онлайн постоянно, нет ничего странного.

Мы с коллегами изучали причины digital disengagement, цифрового невовлечения, когда люди нарочно отказываются от интернета. Если вся работа связана с экранным временем, многим людям важно вернуть себе контроль над ситуацией, разграничить рабочее и личное пространство, когда с рабочим ассоциируется взаимодействие с интернетом.

Также мы изучали айтишников — многие из них не пользуются продуктами собственного производства, во многом это связано с тем, что они чувствуют к ним отчуждение. Их технические и инженерные решения — это вовсе не то, что потом возникает в результате работы маркетологов.

Развилась ли сегодня в России технофобия, учитывая то, что действия в интернете стали караться?

Я не могу говорить о фобиях, все же я не психолог. Но есть несколько тенденций: первая связывает интернет со средствами массовой информации, соответственно, с цензурой и с тем, что происходит в интернете как в публичном медийном пространстве.

Также интернет окружен легендой, что он — пространство свободной коммуникации. И этот образ поддерживался и был важным. Но это изменилось: наблюдения, запретов и контроля в интернете гораздо больше.

Есть и технические ограничения — какие-то вещи невозможно публиковать и обсуждать без VPN. И здесь роль играет не технофобия, а сложности и ощущение бессмысленности. При этом параллельно возникают маленькие медиа на разных платформах вместо общих политических дебатов в одном условном фейсбуке.

В России почти нет дискуссий о том, что значит быть гражданином и пользователем, а значит, источником данных, что вообще-то делает человека более выпуклым объектом для корпоративной и государственной слежки. Раньше существовали социальные активистские движения, которые выступали за прозрачность работы с данными, но сейчас они значительно уменьшили свою работу в России. Немало примеров и исследований на эту тему есть, но они зарубежные.

Знает ли мировая история прецеденты, когда цифровым активистам удалось изменить политику страны в области интернета?

На разных этапах изменения роли интернета активисты играли разную роль. Строго говоря, интернет, который существует сегодня, создан не только государством и большим бизнесом, а такими активистами, как «Википедия», например. При этом многие любительские проекты так превращались в бизнесы или становились частью инфраструктуры — мы это знаем по историям онлайн-сервисов вроде Instagram* или Telegram.

Если говорить о влиянии на политику, то есть история, когда активисты изменили правила в инстаграме. Им удалось отстоять возможность женщин публиковать фотографии, на которых они кормят младенцев грудью, чтобы это не подпадало под порноконтент и инстаграм-аккаунты этих женщин не блокировались.

Про смену государственной политики в области интернета тоже есть неоднозначный пример: Декларация независимости киберпространства, написанная Джоном Барлоу в 1996 году. Он не пошел разговаривать с чиновниками, регулирующими интернет, а предпочел написать эту декларацию, которая продолжала вдохновлять активистов.

Мы с вами обсуждали лишь карательные функции цифровизации в новой России, а есть ли хоть что-то позитивное и удобное?

Интернет — это производное от военной машины. У меня нет ощущения, что он может использоваться для увеличения свобод сам по себе. Другое дело, что из танков можно делать скороварки — аналогично и интернет-технология, которая требует конверсии, то есть осмысления рисков, связанных с технологиями, воображения и усердия по направлению работы в мирную сторону.

Фото: из личного архива Полины Колозариди

________________________________________

*Компания Meta, которой принадлежат Facebook и Instagram, признана экстремистской организацией, чья деятельность запрещена на территории РФ.