В связи с последними событиями по соцсетям загуляла довольно забавная картинка-мем, общий смысл которой состоит в том, что происходящее выглядит катастрофой разве что для пороху не нюхавших зумеров. А вот старшим поколениям, в особенности тем, кто успел застать дефолт 1998-го, пройти 2008 год и с улыбкой встретить санкционный кризис 2014-го, все это, мол, нипочем, и не такое переживали. Но так ли это или мы всего лишь пытаемся подбодрить себя, со страшным свистом летя в пропасть, но рассказывая всем, что падать там на самом деле не глубоко?

В своем развитии российская экономика прошла через пять серьезных кризисов, каждый из которых отражал определенные этапы ее развития. Давайте вспомним их все и попробуем понять, почему «давеча не то что нонеча», а любые апелляции к прошлому тут бесполезны в принципе.

Кризис переходного периода (1992–1996)

Не так давно автор этих строк посвятил ему отдельный материал. Если вкратце, то кризис был вызван мучительным процессом перерождения остатков социалистической плановой экономики в новый российский рынок со всеми его прелестями. Президентский указ об отпуске цен запустил механизмы гиперинфляции, а заработанный или добытый новым предпринимательским классом капитал, вместо того чтобы работать на развитие, обменивался на валюту и вывозился из страны. Инфляция, безработица и «секвестры» социальных расходов бюджета стали постоянным фоном этого переходного периода.

Дефолт (1998)

К концу 1990-х будущее здание российского капитализма вроде бы начало проявляться из-под огромной груды обломков рухнувшей в небытие социалистической экономики. Цены стабилизировались, запустились кое-какие производства и где-то даже начали регулярно платить зарплату. После осторожно проведенной правительством деноминации курс доллара замер между 5 и 6 рублями вместо прежних кошмаривших сознание четырехзначных цифр.

Одной из главных проблем по-прежнему оставалась стабилизация бюджета. По большому счету у него было три главных источника пополнения: налоги, западные кредиты и внутренние займы. При этом каждый попавший в казну доллар или рубль буквально рвали на части отраслевые лоббисты в Государственной думе и региональные лоббисты в Совете федерации, а еще нужно было откуда-то финансировать социальные обязательства государства, каковых при Ельцине сохранялось побольше, чем при его преемнике — скажем, 90% мест в вузах все еще оставалось бесплатными. К тому же на бюджете висели огромные долги, среди которых были не только российские займы, но и взятые на себя обязательства почившего СССР объемом 15% ВВП. За пять лет дефицит бюджета удалось сократить с 30% до 6% ВВП, но денег все равно не хватало.

Идея ГКО — государственных краткосрочных обязательств — появилась еще в 1993 году. Фактически это были долговые расписки, рассчитанные на срок погашения от нескольких месяцев до года. Их выставляли на продажу с огромной скидкой, затем выкупали по номиналу, а разницу инвестор клал себе в карман. Прибыльность российских ГКО ОФЗ была огромной и совершенно не отвечала общему состоянию экономики — по отдельным выпускам облигаций она достигала аж 40%, в то время как в большинстве стран нормой для подобных бумаг является 4–6% доходности. ГКО стали разбирать как горячие пирожки, и буквально за два года их объем размещения утроился — с 160 млрд рублей в 1995-м до 502 млрд в 1997-м. Тогда же на этот рынок пустили иностранцев, в результате чего к середине 1998 года у российского бюджета образовались обязательства перед инвесторами-нерезидентами на 36 млрд долларов.

К этому моменту ГКО превратились в классическую финансовую пирамиду, в которой долги по старым облигациям погашались за счет новых выпусков. А все пирамиды имеют свойство заканчиваться. Нашу государственную подкосил, во-первых, паназиатский финансовый кризис 1998 года, в результате которого баррель упал с 20 до 11 долларов. Ну а вторым гвоздем в крышку гроба стала та самая денежная реформа. Государство так хотело поднять доверие к новому деноминированному рублю, что установило валютный коридор в пределах 15% от курса 6,1 руб. за доллар. На его поддержание тратились колоссальные средства, и оба этих фактора буквально съели российский бюджет за считаные месяцы. Выкупать ГКО стало не на что.

Весной 1998 года события начали развиваться с пугающей скоростью. Уже в начале мая глава ЦБ Дубинин предупредил Ельцина о том, что Россию ожидает небывалой силы финансовый кризис, который может закончиться банкротством правительства. В конце месяца на российском фондовом рынке случился обвал: из-за кризиса «азиатских тигров» у нас начали тонуть все добывающие компании и часть банков. Незыблемыми оставались только ГКО, и именно в них потекли деньги. Доходность по новым выпускам была уже совершенно немыслимой — до 90%, а к концу июля она вплотную приблизилась к 150%. Обезумевшие фонды, банки и частные инвесторы играли в фантики, не задумываясь о том, что будет завтра. Даже в МВФ всполошились и пообещали выделить России 11 млрд долларов, причем половину — немедленно, «лишь бы не было войны». Часть этого нового кредита сразу же пустили на выкуп ГКО и поддержание рубля, а часть, как всегда, разворовали.

Первая декада августа прошла в неустойчивом равновесии, но 10-го числа рынок снова начал падение. Внешние инвесторы стали массово сбрасывать ГКО. В эту трубу с рынка ушла практически вся валюта, из-за чего 13-го числа биржа была вынуждена остановить торги. 14 августа находящийся на отдыхе Ельцин произносит свою историческую фразу: «Девальвации не будет! Твердо и четко!» Но уже на следующий день премьер Кириенко узнает, что 19-го числа предстоят выплаты по очередному тиражу ГКО на 5,5 млрд долларов, которых в казне просто нет. 16 августа весь финансовый блок правительства без спросу приходит к президенту и ставит его перед фактом: девальвация неизбежна, отпуск рубля в свободный полет — тоже. На следующий день был объявлен дефолт.

Валютный коридор был сразу же расширен с 6 до 9,5 рубля за доллар. Банки прекратили выдачу средств со счетов, а на улицах уже выстраивались очереди к обменникам. На следующий день большинство российских банков оказалось на грани банкротства, и многие так и не пережили «черный август». Курс продолжал расти и к 9 сентября достиг своего максимума: 20,8 рубля за доллар. Губернаторы и мэры потребовали от правительства регулирования цен и введения карточек, но им отказали. Впрочем, в Москве еще пару лет после этого пенсионерам продавали специальный «социальный» хлеб. 23 августа Ельцин отправляет в отставку правительство Кириенко, безуспешно пытается вернуть Черномырдина, но после долгих препирательств с Думой назначает кабинет Примакова—Геращенко. 26 августа Минфин объявляет о том, что держатели ГКО могут рассчитывать в лучшем случае на выплату 30 копеек с рубля. Этот день стал финальным аккордом в бурной экономической истории российских 1990-х. 

Кризис-2008

Если не разбирать в подробностях грустную историю с американским рынком деривативов, закончившуюся обвалом биржи и банкротством системного для мировых финансов банка Lehman Brothers, а сразу перейти к родным осинам, то вырисовывается следующая картина.

Почти шесть лет начиная с 2002 года Россия устойчиво росла по всем основным показателям — по ВВП, индексу промышленного производства, объему привлеченных инвестиций и так далее. Накопленные за предыдущие десятилетия внешние долги были наконец-то выплачены, а финансы стабилизировались. Отдельные и особо восторженные эксперты даже прогнозировали РФ попадание в пятерку ведущих экономик мира к 2020 году. Работавший в те времена журналистом «Коммерсанта» Олег Кашин в своем «Живом Журнале» писал, что россияне навсегда запомнят первый период правления Путина как самые сытные и зажиточные годы за всю многовековую историю страны.

Однако в основе этого бурного роста лежал системный изъян. «Путиномика» по-прежнему базировалась на доходах от продажи углеводородного сырья и на убежденности российского бизнеса и внешних инвесторов в том, что баррель нефти завтра будет стоить дороже, чем сегодня. При этом, борясь с инфляцией, государство изо всех сил сжимало денежную массу на внутреннем рынке, отбирая у нефтегазовых экспортеров большую часть валютной выручки, которую затем распихивало по всевозможным кубышкам, самой известной из которых, а также всеобщей притчей во языцех стал Стабфонд. Реальному сектору российской экономики приходилось кредитоваться на Западе, тем самым усиливая зависимость страны от внешних финансовых институтов. В результате образовался парадокс — при огромном положительном сальдо торгового баланса внешний долг предприятий и банков достиг нескольких сотен миллиардов долларов. Летом 2008 года эта бомба взорвалась.

Когда в США грянул ипотечный кризис, российский телевизор на все лады твердил, что, мол, не так уж мы и встроены в мировую финансовую систему, чтобы хоть как-то ощутить его последствия. Однако уже во второй половине 2008 года в стране начался устойчивый промышленный спад во всех секторах экономики. Около 20 банков обанкротились, но главное — из-за начавшейся всемирной рецессии рухнула цена на нефть — с 150 до 40 долларов за баррель. Свою лепту внесла и «Олимпийская война» с Грузией, во время которой самые пугливые инвесторы стали сбрасывать российские активы. Рубль постепенно девальвировался с 23,4 до 33 рублей за доллар. Российскому правительству так же, как и в других странах, пришлось кидать лопатой деньги в экономику, главным образом восполняя ликвидность в банках. К 1 января 2009 года на антикризисные меры было истрачено примерно 52 млрд долларов из российских золотовалютных резервов.

Бизнес в это время отчаянно балансировал над пропастью, пачками увольняя сотрудников или сокращая им зарплаты. Так и закончилась эпоха величия «офисного планктона». Сами офисы, конечно же, никуда не делись, однако пресловутый менеджер среднего звена навсегда перестал быть героем своего времени. В принципе, острую фазу кризиса Россия смогла «проскочить» довольно быстро. Уже 20 апреля 2010 года бывший в то время премьером Путин заявил, что рецессия закончилась, однако в действительности многие утраченные показатели восстановились на прежнем уровне только к 2016 году. Нам же этот кризис оставил в наследство снизившийся уровень жизни, резко возросшую роль государства в экономике и еще большую зарегулированность бизнеса.

«Санкционный» кризис (2014–2016)

Разговоры о том, что «путиномику» ожидает еще более жесткий кризис, вызванный исчерпанием самой модели ее развития, начались довольно давно. Еще в 2011 году ЦБ РФ в своих прогнозах стал осторожно намекать на то, что дальнейшее продолжение политики сжатия денежной массы путем изъятия нефтяных излишков из экономики может привести к серьезному замедлению роста ВВП. О грядущем кризисе твердили эксперты, близкие к либеральной оппозиции, но к ним тогда мало кто прислушивался. Но в 2013 году туманные намеки на то, что многим вскоре придется затянуть пояса, зазвучали уже из уст представителей власти, включая назначенного премьером экс-президента Дмитрия Медведева. Речь шла о грядущем сокращении ряда статей бюджета приблизительно на 5–10% вследствие неблагоприятной конъюнктуры внешних рынков. ЦБ заявил о необходимости повысить ставку рефинансирования ради охлаждения бума на рынке кредитования физлиц, но это означало, что дешевых денег не будет также и для бизнеса. В марте 2014 года в журнале «Эксперт» вышла программная статья «ЦБ — главный нефтяник страны», в которой уже открыто говорилось о том, что главный двигатель «путиномики» сломался: «Прежде всего рухнуло представление об определяющей роли нефтяных доходов в экономическом росте в России. Раньше считалось, что если с ценами на нефть все в порядке, то и в экономике России все будет хорошо. Но эта концепция показала свою несостоятельность».

Но и с нефтяными ценами тоже было не все в порядке. В это время американцы и их союзники плавно сворачивали свое военное присутствие в Ираке и Афганистане. Две размещенные на другом конце света группировки сокращали активность и таяли как снег по весне, а значит, не потребляли уже в таком количестве авиационный керосин для прикрытия своих действий с воздуха, меньше ездили на бронетехнике и транспортных средствах и получали меньше снабжения. Чтобы читатель мог представить себе масштаб — в  «лучшие» годы войска США и их союзников в обеих странах в совокупности жгли 56 тыс. баррелей ГСМ в сутки, так что наш бурный экономический рост нулевых был в значительной степени оплачен из американского военного бюджета. А еще началось замедление темпов роста Китая. Заодно на рынок нефти стала оказывать воздействие «сланцевая революция» — оказалось, что крайне дорогие по себестоимости углеводороды, полученные методом гидроразрыва пласта, при биржевой цене более 100 долларов за баррель становятся очень даже рентабельными. Ну и, наконец, во всем мире начался осторожный рост интереса к электротранспорту. И если США и Европа еще только присматривались к «Тесле» как к модной новинке, то жители китайских городов уже вовсю пересаживались на электрические велосипеды и скутеры, а кое-где власти уже запускали первые линии электробусов. Все эти факторы способствовали образованию избытка нефти на мировом рынке.

Присоединение Крыма и последующие события на территории Украины предоставили отличный политический фон для начинавшихся экономических трудностей — «это не кризис, это проклятый Запад душит нас санкциями». Однако в реальности санкции конкретно «за Крым» ограничились запретом на въезд и заморозкой счетов нескольких заметных представителей российской политической элиты. По-настоящему российскую экономику начали наказывать лишь после сбития над Донбассом малайзийского «Боинга» — именно тогда США и Евросоюз ограничили кредитование ВТБ, Газпромбанку и ряду других банков с высокой долей государственного участия. Под аналогичный запрет попала и часть компаний, связанных с ВПК, в том числе концерн «Калашников», ограничения коснулись торговли оружием и поставок оборудования для нефтяной и газовой промышленности. Американские активы некоторых российских компаний подверглись блокировке, и гражданам США было запрещено с ними сотрудничать. Маховик кризиса к тому моменту уже начал свой разбег.

20 июня 2014 года нефтяные котировки медленно, но неуклонно поползли вниз. В сентябре цена за бочку впервые за несколько лет перестала быть трехзначной и продолжила снижаться. Минимальная отметка была достигнута 13 января 2015 года — 47 долларов за баррель. Российские биржевые индексы упали на дно еще в декабре. Но самые интересные пертурбации происходили с валютным курсом. Если начале 2014 года доллар стоил 32,5 рубля, то к декабрю рубль обесценился уже на 41%, то есть почти вдвое. Алармисты предрекали скорое достижение апокалиптической отметки в 100 рублей за доллар, а у «понимающих» людей появилась мода отвечать на популярный возглас «Крым наш!» ехидным «Нам крыш!».

Обычно в таких случаях Центробанк распечатывал кубышку, доставал оттуда мешок накопленных за предыдущее тучное десятилетие долларов и корректировал курс, ибо социальная стабильность была превыше всего. Однако почти всегда подобная политика велась в расчете, что любые колебания нефтяных котировок носят временный характер. Но сейчас нефть упорно не желала расти, а доверие инвесторов и внешних кредиторов подтачивали санкции. Экономические советники президента, лоббируя интересы отечественного производителя, начали настаивать на отпуске рубля в свободное плавание. Но главный удар по национальной валюте нанесла надежа и опора всея экономики в лице корпорации «Роснефть».

Главная беда «путиномики», ужалившая российского Ахиллеса в пятку еще во время кризиса-2008, так и не была устранена: на внутреннем финансовом рынке лишних денег не было, вследствие чего вторая госкорпорация страны оказалась должна внешним кредиторам около 7 млрд долларов. Обрушившиеся на «Роснефть» санкции лишили ее возможности перезанять эти средства у других иностранных банков, а потому окружение Игоря Сечина стало искать способ добраться до госрезервов.  Взять оттуда доллары напрямую им не давали, поэтому была разработана хитрая схема с получением их через ЦБ в обмен на рублевые облигации. Эти бумаги на общую сумму 800 млрд рублей «Роснефть» разместила на Межбанковской бирже, а затем продала через собственных «дочек» банку «Открытие», каковой сдал их ЦБ, получил в обмен валюту и отдал ее «Роснефти». Державшая руку на пульсе Эльвира Набиуллина, безусловно, понимала всю суть происходящего, но перечить всесильному Сечину она не могла. Эта сделка подорвала доверие к политике ЦБ и ускорила падение курса до 65 рублей, а к концу 2015 года — и до 71,2 рубля за доллар.

Напоследок стоит вспомнить и о том, как в критический момент РФ сама себе выстрелила в ногу, введя ответные «контрсанкции» против импортных продуктов питания. Автор не случайно берет это слово в кавычки, поскольку уязвить таким образом смогли лишь польских садоводов, значительная доля продукции которых шла на российский рынок. А вот для внутреннего потребителя результат вышел чудовищным. Резкий уход с рынка конкурентов с довольно высокой планкой качества, налаженными процессами и цепочками поставок отнюдь не привел к разгулу импортозамещения, о котором мечтали в высоких кабинетах. Отечественная пищевая продукция оказалась хуже, дороже и по-прежнему сохраняла высокую степень зависимости от импорта оборудования и ингредиентов. Даже изготовление простейшего «социального» батона за 35 рублей требовало импортной закваски, а о том, что российское как серийное, так и крафтовое пивоварение не способно функционировать без заграничного хмеля и солода, после 2014 года не написал только ленивый. Единственным значимым результатом контрсанкций стало разве что ускорение процессов монополизации в аграрном секторе и в ритейле и повышение цен на продукты в среднем на 30–35%. По данным даже официальной статистики, в 2020 году у 71% россиян расходы на еду составляли 50 и более процентов от личного дохода, а это куда более значимый показатель массовой бедности, чем любые другие критерии.

Общим результатом кризиса 2014–2016 годов стало вхождение российской экономики в полосу долговременной стагфляции. Собственно говоря, этот кризис вряд ли стоит называть санкционным — так, на опубликованном изданием The Bell графике гипотетическая линия «Россия (без санкций)» практически неотличима от реальной. После глубокого провала в 2015 году экономический рост так и не смог преодолеть отметку в 3%. И можно сколько угодно утешать себя тем, что у всего остального мира в это время дела шли не лучше, но после 2014 года мы стали заметно беднее — и это факт.

Коронакризис (2020–2022)

На этой истории нет смысла останавливаться подробно хотя бы потому, что Россия страдала от тех же проблем, что и весь остальной мир. Вынужденный «режим нерабочих дней», плавно перешедший в двухмесячный локдаун, нанес удар по всем областям экономики, связанным с личными контактами, перемещением людей или с массовыми мероприятиями. Под откос пошли сфера услуг, индустрия развлечений, туристический бизнес, общепит и спорт. Потери для экономики были так велики, что власть больше не отваживалась вводить новые полноценные локдауны, несмотря на очередные волны эпидемии и рост смертности. Новый кризис накладывался на тяжкое наследие предыдущего, и потому правительство просто не могло позволить себе поставить экономику на паузу надолго. За это время рубль пережил два серьезных ослабления, не в последнюю очередь вызванных крайне скромными попытками оказать хоть какую-то помощь населению, для которых тем не менее пришлось запустить печатный станок. Однако к концу 2021 года рубль все же начал укрепляться благодаря тому, что мировая экономика худо-бедно, но заработала, и началась новая волна роста цен на сырье.

Торговлю, которая первоначально благоденствовала, догнал мировой контейнерный кризис. Пандемия замедлила и исказила все мировые логистические цепочки, а запертые дома люди начали тратить на потребительские товары те деньги, которые раньше уходили на путешествия и услуги, в результате чего большую часть пришедших в США и ЕС морских контейнеров просто не успевали отправлять и из сотни назад возвращалось не более сорока. Рядом с крупнейшими американскими портами появились «города» из десятков тысяч стальных ящиков. Во всем мире резко выросли цены на морские перевозки и на все товары, в конечной стоимости которых имелась заметная доля транспортных расходов, в первую очередь на одежду и продукты питания. Все попытки исправить ситуацию путем наращивания производства контейнеров или доплаты транспортным компаниям за их обратную перевозку дали противоположный эффект. К примеру, резко сократился экспорт сельхозпродукции из США, поскольку выгоднее стало возить пустые контейнеры в Китай. По всему миру начался дефицит элементарных потребительских товаров и полуфабрикатов: пульпы для изготовления туалетной бумаги, кофе сорта «робуста», риса, сахара и так далее.

Важнейшим следствием контейнерного кризиса стала всемирная продуктовая инфляция, достигшая рекордных значений. По словам старшего научного сотрудника University of Warwick Алистера Смита, «если учитывать реальные цены, то купить еду на мировом рынке сейчас труднее, чем практически в любой год с 1961-го, когда ООН начала вести статистику». Пересказанная языком холодных чисел, эта цитата выглядит еще страшнее — уже в феврале 2021 года зерновые в среднем подорожали на 47%, растительные масла — на 75%, сахар — на 27%, молочные продукты — на 28%, кукуруза — на 45,5%, рис — на 20%, а фуражные культуры чуть ли не вдвое. В России же из-за множества внутренних проблем, доставшихся в наследство еще от предыдущих кризисов, дела приняли совсем безрадостный оборот, и к январю 2022 года средний рост цен достиг 11%. Особенно вздорожала почему-то белокочанная капуста, а отнюдь не гречка, которой наши сограждане стремятся запастись при любых неурядицах. Но и прочие продукты не отставали. К примеру, яйца росли в цене по 1% каждую неделю. Попытки правительства сдержать этот рост директивными методами с использованием монополизации ритейла, то есть заставить крупнейшие торговые сети удерживать низкие цены на социально значимые продукты и пресловутый «борщевой набор», значимых результатов не дали.

Текущий кризис (2022—???)

Особенность той ситуации, в которой российская экономика очутилась сейчас, заключается в том, что никто не понимает сути происходящих процессов и даже близко не может предсказать их глубину или момент окончания. Нынешний кризис, с одной стороны, принципиально отличается от всех тех, которые нам доводилось переживать до этого, с другой стороны, продолжает и углубляет их негативное наследие. Никуда не делась унаследованная от коронакризиса продуктовая инфляция, а огосударствление экономики и ее зарегулированность, оставшиеся нам после 2008 года, не позволяют быстро развернуть механизмы обхода наложенных на Россию санкций.

Ютуб- и телеграм-каналы приглашают в свои эфиры известных в экономическом сообществе экспертов: Сергея Гуриева, Наталью Зубаревич, Сергея Алексашенко, Андрея Мовчана или блогера Григория Баженова, и все как один предрекают российской экономике дефицит, отмирание целых производственных цепочек, массовое обнищание и чуть ли не голод. Вопрос лишь в том, откатится ли страна назад в 1998-й или сразу в 1991-й и так далее. Однако механический пересчет санкций с дальнейшим продлением их на неопределенное будущее — это еще не все. Именно поэтому другие, менее известные экономисты при попытке задать им те же вопросы машут рукой: «Сами пока что ничего не понимаем».

Важнейшее отличие текущего кризиса от всех остальных состоит в том, что он носит целиком и полностью искусственный характер, то есть возник из комплекса политических решений, а не благодаря естественным рыночным циклам или иным экономическим процессам. Однако в то же время этот кризис стоит на плечах у тех негативных тенденций, которые сформировались в российской экономике задолго до 2022 года и на наследии предыдущих кризисов, что, без сомнения, делает его последствия еще тяжелее. К примеру, десять предыдущих лет государство изо всех сил боролось с «серым» товарным импортом, стараясь полностью сосредоточить ввоз любых брендов в руках их собственных дочерних компаний. Сейчас, когда необходимо срочно развернуть сеть товарных брокеров-«однодневок» в третьих странах для закупки продукции тех фирм, которые отказались официально поставлять свою продукцию в РФ, эта борьба выглядит как очередной выстрел себе в ногу.

Но главная проблема состоит в том, что впереди нас ожидает полоса сплошной неопределенности. Нынешние санкции — это надолго или навсегда? Одни официальные лица Евросоюза и США заявляют, что их цель состоит лишь в том, чтобы лишить Россию возможности и дальше продолжать свою «спецоперацию», иными словами, как только Киев и Москва так или иначе придут к мирным договоренностям и войска покинут территорию Украины, как минимум часть санкций будет отменена. Но тут возникает следующий  вопрос: а какая именно часть? Возможно, что запреты на импорт и экспорт действительно исчезнут, а SWIFT каким-то банкам включат обратно, а вот тенденция к отказу от закупок российского сырья и энергоносителей, а также запрет на операции с долларом и евро останутся надолго и будут год за годом подтачивать нашу экономику.

Еще одна «инновация» текущего кризиса — это добавление к обычным санкциям, исходящим от государств и регуляторов, методов «культуры отмены», продленных в экономику. Россия без «Макдоналдса», Россия без Netflix, Россия без «Диснея», Россия без «Ролексов», без Adidas и так далее, или «добро пожаловать в Советский Союз»? Все так, вот только большинство брендов в своих официальных заявлениях говорят не о прекращении, а о приостановке деятельности, и это тот случай, когда терминология имеет значение. Некоторые даже не прекращают аренду офисов и торговых площадей и не увольняют персонал, а французские «Леруа Мерлен» и «Ашан» так и вовсе не собираются никуда уходить из РФ. Скорее речь идет даже не об «отмене», а о временной заморозке деятельности вследствие проблем с логистикой, затруднений с денежными транзакциями и непонятным курсом основных мировых валют к рублю. Как только ситуация более или менее стабилизируется, многие «ушельцы» вернутся, вопрос лишь в том, сохранится ли у населения покупательная способность. Словом, «канселинг» России брендами — это наименьшая из проблем, которые должны нас беспокоить.

Куда в большей степени пугает атакующая нас со всех сторон новость о том, что Россию ждет неизбежный дефолт. Само это слово вызывает мрачные ассоциации с событиями 1998 года, хотя ситуация сейчас совершенно иная. Тогда российская экономика заигралась в «фантики» ГКО, и у нее кончились деньги, а сейчас деньги есть, но к ним нет доступа. Несравнимы и масштабы проблемы — в 1998 году Россия была должна 5,5 млрд долларов, а сейчас речь идет всего лишь о выплате купонного дохода по облигациям. Деньги на это есть даже с учетом арестованных в рамках санкций США и Евросоюза 380 млрд долларов из российских резервов, в распоряжении правительства остается еще столько же в золоте и юанях. Но Минфин решил пойти на принцип и заявил, что в случае, если России откажут в доступе к ее собственным долларам и евро, она расплатится с кредиторами трудовым рублем. Если те откажутся принимать такой платеж, то международные рейтинговые агентства объявят пресловутый дефолт, который, однако, Россия сможет оспорить в международных судах, сославшись на форс-мажорные обстоятельства. Пока писался этот материал, появилась новость о том, что РФ уже отдала без нареканий первый платеж по евробондам в размере 117 млн долларов. Впереди 31 марта, еще одна выплата — 359 млн долларов, а 4 апреля предстоит полное погашение тиража в размере 2 млрд долларов. Пока российское руководство явно не желает идти на жесткую конфронтацию с международными финансовыми институтами, а значит, на что-то надеется. В любом случае дефолт, даже если он и случится, будет носить, во-первых, внешний, а во-вторых, политический, а не экономический характер и никак не отразится на нашем с вами положении. Иными словами, с этого года россияне, безусловно, станут жить хуже, но дефолт тут будет ни при чем, а любые ассоциации с 1998 годом бессмысленны и нужны лишь для написания кликбейтных заголовков.

Что касается санкций, то ситуация с ними напоминает дуэль двух ковбоев, в которой проигрывает тот, кто сморгнет первым. Запреты на российский экспорт уже ударили другим концом по США и Евросоюзу — цены на заправках там взлетели в небеса, а впереди еще рост цен на продовольствие, помноженный на последствия коронакризиса. За 2010-е Россия успела стать главным мировым поставщиком зерновых, а вместе с Украиной она дает до трети от объемов мирового рынка. И если США, имея латиноамериканский и канадский импорт, еще как-нибудь выкрутятся, то для некоторых европейских стран вся эта история способна обернуться социальной катастрофой. К примеру, министр экономического развития Финляндии Мика Линтила говорит о том, что цены на еду у них могут «почти удвоиться». ООН прогнозирует как минимум 20-процентный среднемировой рост цен на продукты питания.

Добавим к этому еще один факт — Россия и точно так же обложенная санкциями Беларусь являются крупнейшими поставщиками ингредиентов для минеральных удобрений, без которых современное сельское хозяйство в принципе невозможно. Цены на эти удобрения за время пандемии уже поднялись в два раза, а сейчас им предстоит еще один виток, который ударит по агропромышленным корпорациям и фермерам во всем мире. Скажем, Бразилия, являющаяся одним из крупнейших мировых экспортеров пищевой продукции, почти половину поташа, на котором все это выращивается, получает из РФ. Разумеется, российский и белорусский калий можно заместить, но пока будут заключены новые контракты и налажены поставки, пройдет несколько лет, а между тем свежеприбывшие в Европу эмигранты из России и украинские беженцы уже сейчас постят в соцсетях фотографии пустых полок и «конских» ценников. Российская экономика за прошедшие 30 лет настолько сильно интегрировалась в мировую, что легко и безболезненно вырезать ее оттуда уже не получится.

Пока единственный честный и определенный прогноз, который можно дать, это известная цитата из «Игры престолов»: «Будущее темно и полно ужасов».

Фото: ТАСС, МИА «Россия сегодня», shutterstock.com, Василий Шапошников/Коммерсантъ/Fotodom