Мы публикуем отрывок вышедшей в издательстве No Kidding Press книги «Сестра-отверженная» американской феминистки Одри Лорд. «Черная, лесбиянка, мать, воительница, поэтесса» — так сама она говорила про себя. Это дневник Одри, который она вела во время двухнедельной поездки в СССР в 1976 году.

«Сестра-отверженная» участвует в марафоне «Книги остаются», проводимом сервисом Bookmate, и до 1 июня ее можно читать бесплатно.

Путевые заметки из России

С тех пор как я вернулась из России несколько недель назад, мне снилось много снов. Сначала я каждую ночь видела Москву. Иногда мы возвращались туда с моей возлюбленной; иногда я оказывалась в более теплых местах, где я успела побывать, а порой в других, незнакомых городах — холодных, белых, странных. В одном сне я занималась любовью с женщиной за стеллажом с одеждой в московском ГУМе. Женщина почувствовала себя плохо, мы поднялись на другой этаж, и я сказала медсестре (В советское время в комнате матери и ребенка ГУМа действительно работали дежурные медсестры. — Прим. пер.): «Ей нужно в больницу». Медсестра ответила: «Хорошо, везите ее туда и скажите, что ей нужен рентген почек и мозга… » А я возразила: «Нет, они не будут делать такое по моей просьбе». Тогда она очень странно посмотрела на меня и сказала: «Конечно, будут». И тут я осознала, что я в России и что лекарства, и медицинское обслуживание, и все остальное здесь бесплатное.

Сны не приходят больше каждую ночь, но похоже, что они становятся все глубже и глубже, так что я просыпаюсь, не помня содержание, но только зная, что мне снова снилась Россия. На какое-то время в моих снах Россия стала мифическим образом такого социализма, какого пока еще нет ни в одной стране, где я побывала. Обстоятельства жизни в России выглядят в некоторых отношениях совершенно другими, и все же люди кажутся очень западноевропейскими (даже американскими), разве что не в Ташкенте. А дневные часы в Москве так темны и мрачны.

Перелет до Москвы занял девять часов, и, по моим наблюдениям в самолете, русские в целом так же недружелюбны друг к другу, как и американ/ки, и примерно так же не стремятся помогать.

Там была старая женщина с чудесным морщинистым лицом и голубыми глазами, лет семидесяти, с платком на голове и пальто, свернутым в огромный тюк. В самолете разнообразные тюки с одеждой были у всех, кроме меня.

Когда я вышла по трапу в московскую погоду, то поняла почему. Так вот, эта женщина сидела прямо передо мной. Она летела одна и была слишком маленького роста, чтобы положить свой тюк на полку. Она попыталась один раз, второй, и в конце концов я встала и помогла ей. Самолет был набит битком — я никогда раньше не видела на авиарейсах такой давки. Та пожилая женщина обернулась и посмотрела на меня. Было понятно, что она не говорит по-английски: я пробормотала что-то, но не получила ответа. В ее глазах не было никакой злобы. Я подумала в секундном ошеломлении, насколько само собой разумеющимся кажется некоторое напряжение, когда встречаются взглядом Черные и белые американ/ки. Благодарности в ее глазах тоже не было, только что-то вроде простого человеческого отклика на мое существование. А потом, когда она повернулась, чтобы сесть на свое место, на свитере под ее неказистым жакетом я увидела не меньше трех медалей военного вида с шевронами. Медали Героя Республики (И описание, и название медалей содержат неточности. Шеврон (англ. chevron) — это нарукавный знак отличия, Лорд не могла увидеть его на свитере под жакетом своей попутчицы. Награды с названием «Герой Республики» в СССР не было — возможно, речь идет об орденах Героя Социалистического Труда или Трудовой Славы. — Прим. ред.), как я узнала позже. Их вручают за усердный труд.

Подобное я наблюдала везде: старые люди в России носят на себе печать того, что мне бы хотелось перенять и никогда не утратить, — будничную стойкость и знание своего места на земле, ощущения твердости и надежности.

Я приземлилась 10 сентября примерно в 15:30 по московскому времени и вышла в очень промозглую, привычную серость. Воздух почти ностальгически веял зимой. Деревья были как на День благодарения, а небо — серовато-тыквенного цвета индейки. Я увидела трех высоких женщин с квадратными лицами, они шагали под руку по летному полю, смеясь и шутя. Очевидно, это были работницы, идущие со смены, — в серых комбинезонах и куртках, в фуражках, а в руках они держали бидоны с едой. Они остановились около притормозившего грузовика и принялись стучать в закрытое окно, привлекая внимание женщины-пассажирки полушуткой-полуприветствием в адрес водителя. Тот явно был их приятелем, судя по тому, как все они тыкали друг в дружку пальцами и громко хохотали — на московской летной полосе, в тусклом свете, размахивая бидонами с едой и дурачась.

Мою сопровождающую из «Интуриста» зовут Хелен (Сопровождающая, по всей видимости, представилась Лорд английским вариантом своего имени, и мы сохраняем эту форму в переводе. — Прим. пер. и ред.), это очень любезная и привлекательная крупная женщина лет тридцати. Хелен родилась на востоке, недалеко от Японии, ее отец был военным и погиб. Теперь она живет с матерью, и, как она мне рассказала, им приходится все делать самим, потому что мужчин вокруг мало и получить помощь негде.

В России в аэропортах и гостиницах надо самой носить свой багаж. Сначала я восприняла это как бремя, потому что, конечно, невесело тащить набитый чемодан по лестнице на седьмой этаж, когда лифт не работает. Но чем дольше я здесь находилась, тем справедливее это казалось, так как в этой стране, похоже, мерило всего — еда. То есть ручной труд измеряется количеством еды, которую ты можешь произвести, а дальше важность этого сравнивается с ценностью другого твоего труда. Некоторые мужчины и женщины, например, всю жизнь занимаются тем, что сначала учатся, а затем бесконечно медленно и кропотливо вручную реставрируют лазоревую плитку в Самарканде, восстанавливая древние мавзолеи. Такой труд ценится очень высоко. Но предметы древности имеют особое значение, в то время как носить чужой чемодан — дело невысокой важности, не слишком продуктивное ни с точки зрения красоты, ни с точки зрения стоимости. Если ты не в состоянии нести свой чемодан — это другое дело. По-моему, крайне интересный подход.

От аэропорта до Москвы около тридцати миль; дорога, деревья и люди за рулем выглядят точь-в-точь как в Северном Уэстчестере (Северный пригород Нью-Йорка. — Прим. ред.) на исходе зимы, не считая того, что я не могла прочесть ни одной вывески. Время от времени мы проезжали невероятно красивые, обветшалые и неухоженные деревянные дома в старом русском стиле, покрашенные в яркие цвета, с нарядными орнаментами вокруг окон. Некоторые дома почти разваливались. Но в пейзаже и архитектуре окрестностей Москвы все же была широта и праздничное буйство красок, несмотря на зимнюю серость, и это немедленно напоминало о том, что я не дома.

Меня поселили в «Юности», одной из московских международных гостиниц. Номер был квадратной студией с голливудским диваном-кроватью и огромным панорамным окном, выходящим на Национальный стадион и железнодорожный мост (Имеются в виду стадион «Лужники» и Лужнецкий метромост. — Прим. пер. и ред.), а за ними на фоне неба вставали впечатляющие здания университета. Но все так напоминало зимний Нью-Йорк, когда в полдесятого вечера, после ужина, я сидела и писала, поглядывая сквозь шторы: и шум поезда, и свет на горизонте, и огни автомобилей, проезжавших время от времени между мостом и гостиницей. Все это было как еще один из сотен привычных вечеров на Риверсайд-драйв (Улица на западе Манхэттена. — Прим. ред.), только на самом краю обзора виднелся золотой, похожий на луковицу купол православной церкви.

Перед ужином я выбралась на короткую прогулку. Уже смеркалось, но на одной улице с гостиницей была станция «Метро», то есть подземки, под названием «Стадион» (Станция метро «Лужники». — Прим. пер.).

Я пошла к ней, спустилась на станцию и некоторое время стояла перед эскалаторами, просто глядя на лица появляющихся и исчезающих людей. Я будто сразу же попала на 14-ю улицу моего детства, до того как Черные и латиноамерикан/ки расцветили Нью-Йорк, разве что здесь все вели себя куда более чинно и не было такой давки. Самым странным за те десять минут, что я там стояла, было полное отсутствие Черных людей. И то, что смотрительница у турникетов и дежурная по станции были женщинами. Станция была просторной, красивой и очень чистой — шокирующе, поразительно, приятно чистой. Она напоминала фойе театра: блестящая латунь, мозаика, сияющие люстры. Даже когда люди спешили — а в Москве всегда какая-то спешка, — в них не было нью-йоркской безнадежности. Общей во всех лицах была некая благожелательность, готовность улыбнуться, по крайней мере мне, незнакомке. Странный контраст с мрачностью погоды.

В окрестностях гостиницы встречаются Черные люди, и я спросила Хелен об Университете имени Патриса Лумумбы. Это университет в Москве для студент/ок из африканских стран (Университет дружбы народов (ныне Российский университет дружбы народов) был учрежден в 1960 году в рамках помощи странам, освободившимся от колониального подчинения, и принимал студент_ок из Азии, Африки и Латинской Америки. С 1961 по 1992 год носил имя Патриса Лумумбы — первого премьер-министра Демократической Республики Конго, одного из лидеров мировой антиколониальной борьбы. — Прим. ред.).

Когда я вернулась из метро, рядом с гостиницей и внутри нее было много африкан/ок, и я подумала, что многие из них приехали на конференцию. Интересно, что большинство из них говорит по-русски, а я — нет. Спустившись к ужину, я чуть было не спасовала перед лицом нерешаемой языковой задачи, потому что не могла даже выяснить, куда мне садиться и нужно ли ждать, пока меня проведут к столику. Когда не знаешь алфавита, к чужому языку нет совершенно никаких ключей. В этот момент мимо меня прошел молодой Черный мужчина с тем особым пижонством красивых Черных юношей, которые хотят, чтобы на них обратили внимание, и я спросила его: «Вы говорите по-английски?» «Да», — сказал он и стремительно пошел от меня прочь. Я догнала его, но когда попыталась спросить, могу ли я сесть или должна ждать, пока для меня найдут столик, я поняла, что бедный мальчик не понимает ни слова моей речи. Мне ничего не оставалось, кроме как достать два моих верных разговорника и с их помощью заказать вкуснейший ужин: белое вино, рыбный суп со свежей скумбрией, лимонный, пряный и оливково-наваристый, нежную жареную осетрину в маринаде, хлеб и даже стакан чая. Все получилось благодаря большому упорству и решительности с моей стороны и улыбчивому терпению весьма любезной официантки, которая привела с кухни одного из поваров, чтобы тот помог с дешифровкой моих пожеланий.