«Аська» — 1996 год, «Мыло» — 1998-й, Facebook* — 2004-й, «Одноклассники», Twitter и «ВКонтакте» — 2006-й, WhatsApp — 2009-й, Viber — 2010-й, Telegram — 2013-й. Вот такая упрощенная последовательность того, как жизнь раздваивалась и смешивалась.

Правила виртуальной игры почему-то ушли в реальную жизнь, а вот «настоящесть» в альтернативность не переродилась. Антропологи называют это анализом коммуникативного взаимодействия. Они, правда, раньше изучали самость общения каждого народа. А мне кажется, что диалог теперь новый, более важный: человек — телефон. Или вообще существо, у которого палец прирос к экрану, — и весь мир.

Недавно в кафе я не выдержала: злобно посмотрев для укрощения, не добилась желаемого и пошла читать мораль. В небольшой приличной шашлычке толстопуз средних лет без проблем говорил с женой по видеосвязи через динамик. «Есть же просто трубка или наушники. Ну почему я должна слушать ваше семейное — то, как ваша жена только что приняла душ?» Он огрызнулся, что я не могу запретить ему общаться. Конечно, не могу. Но грань погружения в свое личное пространство почему-то стерлась.

Любовные письма прятались или сжигались, нежно сохранялись — показательна история романа или адюльтера любого классика. Более приближенное к реальности — девичьи дневники трогательно убирались под подушку, с глаз долой, в укромное местечко. София Лорен писала в мемуарах, что каждое 31 декабря сжигает свой дневник, который вела весь год. Телефон же точно такое же сосредоточение личного. Не будем о банальном — Дзюбе и Панине.

У меня под домом школа. Я часто вижу, как подростки забегают во дворы, чтобы, пока их не встретили родители, стереть все запретное — все фотографии, фривольные чатики и поисковые запросы. Их личный мир там. Поэтому, чтобы узнать своего пубертатного монстра, одни мамы силой отбирают телефон, а другие незаметно подбирают код-пароль.

Каждый, кто не родился уже с айфоном в руке, а знакомился с несуществующим миром постепенно, относится по-своему к тому, какое место в жизни занимает электронная штуковина и все вытекающее из нее общение.

Одна моя знакомая, всю шестидесятилетнюю жизнь которой составляют сплошные романы, овладев недавно умением записывать голосовые, с восторгом наговорила мне сообщение следующего толка. Она жадно вспоминала времена автоответчика, когда все самое-самое полушепотом оставалось там, а потом с трепетом прослушивалось. Это, видимо, промежуточный этап: не письма читать в моменты отчаяния «помню, в бытность мою девицею… », а слушать протоголосовые — сохраненные кассеты из телефонов. В общем, вотсап ее вернул в годы счастья — трепись на здоровье, не надо бездушные сообщения с трудом пальчиком натыкивать. Когда я парировала, что ничего в этом личного нет — взял да переслал поржать кому угодно такое любовное признание, она закатила глаза, что ничего я, другой эпохи, не понимаю.

Половина моих знакомых тридцатилетних писала родителям и (кому повезло) бабушкам с дедушками инструкции на стикерах, как жить с этой хреновиной — вещь собирательная, включающая в себя как сам гаджет, так и интернет с разными приложениями-звонилками. Вообще одну из двух главных фраз ситуации: «Я сейчас эту хрень выброшу в окно» — предпочитает мужская часть овладевающих техникой. Вторая: «Я куда-то нажала — и все пропало» — история женская. И если одни с трудом открывают скайп, чтобы внучку позвонить — и тут никакой речи о диалоге двух миров нет, то другие быстро овладели и нашли друзей детства во всех социальных сетях.

Вот тут и идет раскол на тех, кто считает нормой говорить через динамик, и на смышленых: моя до сих пор работающая бабушка быстро поняла, что картиночки под праздник — моветон. Она не прочь поговорить со мной по вотсапу, потому что так связь лучше, и может попросить меня немедленно похвастаться новыми сапогами, прислав фотографию. Но искренне звереет, что вынуждена не заниматься образовательным процессом — она работает в системе, — а в обязательном порядке должна завести страницы во всех социальных сетях и публиковать туда рабочие фотографии с немыслимыми хештегами. Не сфоткал — не работал. В общем, в ее жизни, как и всего наистаршего поколения с крепкой психикой, ничего не поменялось. Они не стали другими, только если более нервными и злыми — что надо с этим разбираться и вникать, кому-то постоянно писать. А она как говорила со мной дома на кухне часами, так и если звонит по вотсапу сейчас, то минимум с шестью переподключениями. И жизнь прогрессивного композитора-минималиста Владимира Мартынова, которому можно только дозвониться, потому что у него кнопочный телефон, тоже ничем не обделена.

Сорокалетние и пятидесятилетние — назовем их просто взрослыми — тоже перестроились наполовину. Вот занимательный сюжетец на тему: есть у меня знакомый, который не приемлет нового, сокращенного по чатовой манере общения. Каждый раз, когда кто-то пишет ему понятное аббревиатурное сокращение «спс», он злобно отвечает: «Что — Союз правых сил?» А потом рвет собеседнику трубку и докапывается, куда тот дел сэкономленное время. По поводу сокращения «пож-та» или «пж» он ничего остроумного не выдумал, но вопросы те же.

Один режиссер, человек серьезный и образованный, коммуникабельный настолько, что на деньрожденную вечеринку собирается человек пятьдесят, наоборот, перестроился. Встретившись с кем-то за одним столом, он чатится с собеседником. Разучился общаться. Весь живой диалог — «полный трэш» да сплошной «лол». А вместо заливистого звонкого смеха — проговариваемое «ахаха». На печатную манеру.

Миллениалы и зумеры, истерзанные кибербуллингом и прочими новыми социальными явлениями, понапридумывали правил. Так, одна девушка отчитала меня, когда я позвонила по телефону, мол, это полное нарушение личного пространства и вообще навязчивое давление. Все сводится к тому, что всегда надо спрашивать, можно ли позвонить, и записать голосовое сообщение. При этом про другую норму этикета — что на рабочее письмо отвечают в течение суток — они не прознали. Пишешь — не читают, утопая в чатах, звонишь — не берут, ведь ты плохо воспитан. Для меня очень важно звонить: услышать голос, интонацию, считать реакцию — и какое счастье наткнуться на такого же вменяемого старовера.

Мне кажется, что мир катится в тартарары, когда заявляют, что точка — знак невербальной агрессии, поэтому не стоит ей заканчивать сообщение. В несчастные недалекие годы халтуры в рублевском глянце я столкнулась с тем, что дивы считают нормой отвечать на вопросы интервью смайликами — розочками и сердечками. И очень удивляются, когда узнают, что так публиковать нельзя. Хотя, признаться, в одном печатном журнале местного разлива я недавно наткнулась на скобочки-улыбочки.

Предложение с новой строчки — дурной тон. Каждое сообщение как отдельное предложение тоже запретно и навязчиво. А как же тогда быть, если нельзя ставить точки? Видимо, дважды большой мир сделал всех интровертами, поэтому, руководствуясь этими правилами, лучше не писать вообще. Каждый выход на живую встречу, а не в зум — преодоление себя. С каким пафосом Надежда Стрелец в интервью с Черниговской хвастается, что у них с подружками принято демонстративно убирать телефон в сумочку, мол, я вся во внимании.

Под диктовку даю решение проблемы. Даже не так — план спасения мира. Предлагаю ввести отбор на регистрацию в соцсетях и мессенджерах. Почему только для получения водительских прав и охотничьего билета справки из НД и ПНД нужны? А внутри — агрегатную цензуру: не слишком развернутое предложение — получай первое китайское предупреждение. Или вообще так может сумма подписки набегать. И это не я плохая — вон, вышел альтернативный Tinder — приложение Thursday: работает раз в неделю — именно в этот день можно всех отлайкать и списаться, иначе ни внутри жить не успевают, ни снаружи.

_______________________________________

* Сеть признана экстремистской и запрещена на территории РФ.