Этот сюжет считается одним из самых загадочных в истории дореволюционного сыска. 8 ноября 1850 года тридцатитрехлетний аристократ Александр Васильевич Сухово-Кобылин разыскивал по всей Москве французскую подданную Луизу Симон-Деманш, которая накануне ушла из своей квартиры и бесследно пропала.

Отставной титулярный советник навестил знакомых француженки, заехал в Тверскую часть, где изучил сводку происшествий и описание неопознанных трупов, наконец, уже поздним вечером обратился за помощью к городскому обер-полицмейстеру. Того визит неприятно удивил. Как и весь московский monde, чиновник знал, что Деманш являлась содержанкой его посетителя. Но с момента ее исчезновения прошли всего сутки, а Александр Васильевич пребывал в невероятной экзальтации: плакал, требовал немедленно начать поиски, твердил, что Луизы наверняка нет в живых.

Предполагаемый портрет Луизы Симон-Деманш

А уже следующим утром недалеко от Ваганьковского кладбища, у дороги на Ходынское поле, обнаружили труп молодой женщины без верхнего платья. Горло неизвестной уродовала «поперечная, с рваными расшедшимися краями рана, длиною около трех вершков». Впоследствии в морге запротоколировали следы удушения на шее, переломы и раздробления нескольких ребер, а также обширные гематомы и ссадины по всему телу. Выходит, перед тем как зарезать, потерпевшую избивали?

Снег в том году выпал рано, на нем были отчетливо видны следы одноконного возка, который, следуя из Москвы, свернул с дороги, развернулся у тела и поспешил обратно в город. Полицейские предположили, что неизвестная стала жертвой решившего поживиться лихого извозчика, но на ней остались бриллиантовые серьги, два «супира» с бриллиантами и золотое кольцо. К тому же, хотя платье и белье были залиты кровью, на снегу ее оказалось совсем немного. По всему выходило, что убийство произошло в другом месте, а труп просто выкинули из экипажа.

Двое крепостных Сухово-Кобылина опознали в пострадавшей «иностранку Луизу Ивановну», которой они были отряжены в услужение. По их словам, весь день 7 ноября барыня провела в разъездах. А вернувшись в девять вечера, вскоре вновь ушла, распорядившись не гасить в печи огонь, что значит планировала ночевать в своей постели.

Обыск в квартире, которую Деманш занимала в доме Гудовича на углу Тверской и Брюсова переулка, разгадок не принес (в советское время здание переместили, сегодня оно находится по адресу Брюсов переулок, 21, и отдано Министерству науки и образования).

Дом, в котором проживала Луиза Симон-Деманш

Той же ночью кучер Галактион Козьмин, дворовая женка Аграфена Кашкина и дворовая девка Пелагея Алексеева были арестованы. Позже к ним присоединился и повар Ефим Егоров, через которого Луиза в день исчезновения передавала Сухово-Кобылину записку с напоминанием об обещанных деньгах и просьбой о встрече. Но того не оказалось дома.

Это позволило следователям предположить, что в день исчезновения француженка могла отправиться к своему покровителю. Благо до его дома на Страстном бульваре — в 2006-м его снесли — всего четверть часа ходу. За Александром Васильевичем установили негласное наблюдение.

Дом А. В. Сухово-Кобылина на Страстном бульваре (фотография 1987–1989 гг.)

Казалось, гибель Луизы привела его в страшное отчаяние. Сухово-Кобылин говорил только о ней, рыдал как ребенок, у него случались истерические припадки. По словам Александра Васильевича, они познакомились случайно, в парижском ресторане. Услышав, что прелестница за соседним столиком испытывает жизненные трудности, он предложил ей поискать счастья в России, вручив рекомендательное письмо к одной из московских модисток и тысячу франков на дорожные расходы. А уже через год узнал парижскую знакомую в приказчице на Кузнецком мосту.

При этом все долгие семь лет, что продолжалось следствие, Александр Васильевич всячески отрицал их любовную связь, настаивая лишь на «дружбе и душевной привязанности». Возможно, баснословно богатый столбовой дворянин, потомок боярина Андрея Кобылы, от которого вели родословную Романовы, вел себя так из гордости. Однако и городская молва, и изъятые следствием документы свидетельствуют: роман, безусловно, был, и начался в Париже, в Москве Деманш появилась уже на положении содержанки. «Зима. Первое сладостное свидание с Луизой. Я ее посадил в сани и…  какая досадная эта зима — эта шуба… » — записано в тот день у Сухово-Кобылина в дневнике.

Он не пожалел для любовницы капитала в 60 тысяч рублей серебром, снял ей квартиру, подарил загородный особняк и даже открыл на имя Деманш торговлю винами в Охотном ряду и бакалеей на Неглинной. Будущий драматург никогда не появлялся с француженкой в свете, но у той хватило ума, чтобы стать для его родных «доброй и прекрасной женщиной». Мать будущего писателя Мария Ивановна — за взрывной и независимый характер в свете ее называли татаркой — пыталась через «невестку» влиять на сына и выписывала ей из Англии собачек любимой породы кинг-чарльз-спаниель.

По свидетельству Сухово-Кобылина, последний раз он виделся с Луизой 6 ноября, а вечер убийства провел в доме губернского секретаря Александра Нарышкина, чему было пятнадцать свидетелей. В том году все только и обсуждали, что бурный роман Александра Васильевича с нарышкинской женой Надеждой Ивановной — «женщиной из лучшего московского общества и очень на виду». Почти ежедневные обеды у Луизы никогда не мешали ее покровителю сохранять репутацию Дон Жуана и соблазнять как невинных девиц, так и замужних дам. Но, похоже, с Надин все было серьезней, и француженка чувствовала себя полузабытой. Она ревновала и часто кружила вокруг дома Нарышкиных, надеясь «застукать» там своего monsieur, а претенциозная и самоуверенная Нарышкина негодовала оттого, что любовник не оставляет бывшую пассию, и сыпала в ее адрес угрозами.

Н. И. Нарышкина, фотография из альбома А. Дюма

Естественно, столь страстный любовный треугольник не мог не заинтересовать полицию. Тем более что в свете прекрасно знали о буйном темпераменте Сухово-Кобылина и по городу уже пополз слух, будто во время одной из сцен ревности он убил содержанку шандалом, то есть подсвечником.

Надин тоже оказалась под подозрением, тем более что после гибели Луизы, окончательно наплевав на условности, не отходила от Александра Васильевича и даже самолично выбирала гроб убиенной. Забегая вперед, в декабре следствие возьмет с нее подписку о невыезде, и Нарышкина тут же уедет в Париж, где в скором времени родит дочь от Александра Васильевича. Девочку назовут…  Луизой. Разрешение ее признать Сухово-Кобылин получит лишь много лет спустя, от Александра III.

А еще в середине ноября у Александра Васильевича на Страстном были произведены обыски. Подозрительным показалось уже то, что за четыре дня до убийства он переехал из барского дома, где занимал целый этаж, в небольшой флигель, для жизни богатого вельможи явно не приспособленный. При его осмотре на стенах в сенях и в одной из комнат были обнаружены темные капли и потеки, похожие на кровавые. Медицина еще не могла отличать человеческую кровь от крови животного и органических красителей. Это случится лишь в конце века благодаря немецкому химику Паулю Уленхуту. Сухова-Кобылина арестовали.

Предложенные им объяснения казались маловразумительными. Александр Васильевич говорил, что в сенях забивали птицу, и она, уже обезглавленная, забежала в комнату. Или кровь могли оставить пиявки, которые ставила дочерям ранее жившая во флигеле тетушка. Наконец, называл виновником камердинера Макара, у которого часто шла носом кровь. Догадки были столь абсурдными — обнаружено целых 33 пятна! — что в конце концов это признал и сам подозреваемый.

Спустя два дня произошло непредвиденное: в убийстве «купчихи Симон» признался Ефим Егоров. Других задержанных крепостных он назвал своими сообщниками.

По словам повара, он душил Луизу подушкой, а кучер бил утюгом. Затем горничные надели на француженку платье, и они с Козьминым вывезли ее за Пресненскую заставу, где на всякий случай прирезали. Мотивом же послужила излишняя жестокость барыни, которая была «нрава пылкого и нетерпеливого». Этому нашлось подтверждение: за десять месяцев до убийства одна из служанок жаловалась на Симон-Деманш из-за постоянных побоев. Та признала вину и выплатила пострадавшей десять рублей серебром компенсации.

Остальные арестованные слуги показания повара подтвердили. Просидев под арестом шесть дней, Сухово-Кобылин вышел на свободу с ореолом жертвы полицейского произвола и рассказами о том, с какой наглостью у него вымогали взятки чиновники.

Заседание суда. Гравюра по рисунку К. А. Трутовского

В сентябре 1851-го Московский надворный суд приговорил четверых крепостных к десяткам ударов плетьми, многолетней каторге и ссылке. Казалось, дело закрыто. Но уже спустя два месяца осужденные от прежних показаний отказались, утверждая, что во время допросов были подвергнуты истязаниям — повара, например, подвешивали на крюк, кормили одной селедкой и не давали пить (майор, в этом повинный, пойдет на каторгу). Кроме того, приставы якобы подкупили крепостных от имени Александра Васильевича, обещавшего за признание свободу и крупные суммы денег.

Канитель закрутилась по новой. Дело дошло до Сената и министра юстиции Виктора Никитича Панина. В начале 1854-го в Петербурге создали еще одну следственную комиссию, вновь потянулись изматывающие допросы.

Комиссия доказала, что случись убийство так, как рассказали крепостные, сосед Деманш из польских аристократов не мог не услышать ее криков и шума борьбы (не говоря о том, что француженка держала четырех комнатных собачек). Двор Гудовича на ночь запирали, ворота сторожил дежурный дворник, а чтобы выехать из Москвы, следовало миновать две заставы, которые караулили в общей сложности сорок солдат. Возок с телом не имел никаких шансов остаться незамеченным.

Расследование в отношении Сухово-Кобылина было признано неудовлетворительным, и весной его вновь взяли под караул и препроводили на гауптвахту в Тверскую часть. Там он и завершил задуманный еще во время первого ареста «плод тюремной тоски» — пьесу «Свадьба Кречинского», которая станет первой в его театральной трилогии. Премьера в Малом театре прошла еще до окончания следствия и с аншлагом.

Новых улик по делу получить не удалось, и, когда следствие окончательно забуксовало, Александр Васильевич был освобожден под поручительство матери. Дело вернули на пересуд, но в Москве приговор не только не отменили, но даже ужесточили. Все тем же обвиняемым довесили плетей и добавили каторги. Почему московские судьи настолько упорствовали в своем решении, что пошли против столицы? Возможно, за этой самостоятельностью стоял генерал-губернатор Арсений Андреевич Закревский. Человек яркий, энергичный, классический русский самодур умел закусить удила. Не зря москвичи называли его Арсеник I и Чурбан-паша.

Только спустя семь лет после начала следствия, 25 октября 1857 года, все подозреваемые были оправданы, а дело закрыто. Вишенкой на торте стало известие, что документ с этим решением был утерян писцом — «в пьяном виде вместе с парою сапог».

Пережитое превратило Александра Васильевича из беспечного дворянина в мрачного обличителя отечественной действительности. Он отошел от света, жил преимущественно в Европе, а приезжая в Россию, уединялся в родовой Кобылинке. При этом до конца дней сохранил такую ненависть к бюрократии, что, по рассказам, иногда даже подкарауливал чиновников в тамошних лесах и спускал на них гончих собак.

В. Тропинин. Портрет А. В. Сухово-Кобылина

Сухово-Кобылин не только написал театральную трилогию — за «Свадьбой Кречинского» последовали пьесы «Дело» и «Смерть Тарелкина» — но и стал самым большим долгожителем среди русских литераторов. Он скончался недалеко от Ниццы, на своей вилле Ma Maisonette, 85 лет от роду.

Однако даже смерть главного фигуранта не поставила точку в этой истории. В конце 1930-х журнал «Крокодил» опубликовал эпиграмму советского сатирика, печатавшегося под псевдонимом Эмиль Кроткий:

Гроссман к Гроссману летит,

Гроссман Гроссману кричит:

Гроссман, где б нам отобедать,

Как бы нам о том проведать?

Гроссман Гроссману в ответ:

Знаю, будет нам обед:

В чистом поле под ракитой

Труп француженки убитой.

Поводом к этому сочинению послужили два исследования. В 1927 году Леонид Гроссман издал книгу «Преступление Сухово-Кобылина», в которой доказывал вину драматурга исходя из принятых в те годы социально-классовых представлений, по которым всякий дворянин скорее способен на преступление, чем крепостные. А спустя девять лет его то ли дальний родственник, то ли однофамилец Виктор Гроссман выпустил книгу «Дело Сухово-Кобылина», в которой настаивал на невиновности Александра Васильевича. Гроссман номер два опирался на заказанную им в 1934 году патологоанатомическую экспертизу, основанную на материалах дела. Но можно ли доверять выводам, сделанным через восемьдесят лет после преступления?

Сухово-Кобылин на свою возможную вину никогда не намекал. Даже его знаменитое признание «Не будь у меня связей да денег, давно бы я сгнил где-нибудь в Сибири» может быть истолковано двояко. Словом, как не раз говорил он сам, «странная, странная судьба».

Фото: wikipedia.org, goslitmuz.ru