Дизайнеры вроде Ульяны Сергеенко уже лет десять интегрируют в кутюрные коллекции элементы народных промыслов вроде крестецкой строчки и ростовской финифти. Но в последнее время все больше камерных, малоизвестных пока брендов и молодых дизайнеров экспериментируют с традиционными тканями и фасонами, внедряют цвета и орнаменты, создают объекты искусства из артефактов прошлого, оживляют дремлющие производства со столетней историей и делают там актуальные предметы быта, снимают коллекции в деревнях и на фоне березок, выпускают в качестве студенческих проектов в ВШЭ модные книги про вологодское кружево и павловопосадский платок и сочиняют кириллические шрифты.

И я ношу «древнерусскую» подвеску от «Онеги», заглядываюсь на зеркала от Made in August, обрамленные в спасенные со старых домов наличники, и собираюсь сделать предзаказ на конструктивистские чашки «Антихрупкость», которые бренд выпускает на Сысертском фарфоровом заводе. Кстати, многое в этом новом мире доступно только по предзаказу: предложение не справляется со спросом.

Киноальманах «Лепота», вышедший в 2021 году, рассказывает об истории русской визуальной культуры: три десятка современных российских дизайнеров и дизайн-студий рефлексируют на тему того, что кроме балалаек и хохломы мы можем предъявить миру. Еще один документальный проект, «Кому на Руси шить хорошо» 2022 года, представляет российских дизайнеров из разных регионов, которые выпускают одежду с фольклорными элементами. В ноябре 2023-го вышли первые серии «Русских сезонов Симачева» о локальных брендах, переосмысляющих наш культурный код: дизайнеры Денис Симачев и Юра Грек ездят по регионам и разбирают проекты на составные части. «А почему Brevno написано латиницей? Кириллица возвращается», — утверждает Денис.

«Вспомнить себя — это сейчас делают русские» — так сформулировала недавно политолог Каринэ Геворгян, и, вероятно, именно об этом сегодняшний тренд на русский дизайн.

Что такое русский дизайн и что происходит с понятием «вернемся к корням», спросила я у дизайнера Никиты Лукинского, который аккумулирует и анализирует всю красоту по теме в телеграм-канале с чудным названием «Унежить душу»:

«Я очень люблю творцов, которые рефлексируют над своим происхождением, территорией и родиной (что бы мы под этим словом все ни подразумевали). Но отдаю предпочтение не тем, кто занимается чистой стилизацией и реконструкцией традиционных визуальных образов, а тем, кто перерабатывает свой личный опыт, который был им подарен в контексте определенного пространства.

Мне нравится пример Игоря Андреева из бренда Vereja, который называется так же, как родной город основателя бренда. В своих коллекциях и лукбуках он создает собственную мифологию, вдохновленную родным местом. Вспоминает детство, свой старый дом и художественными способами воспроизводит действительность вокруг этих мест. Сочиняет свою сказку, которая полностью состоит из него. Цветные нити, которые использованы в одной из съемок, не выглядят именно “русскими”, такое может быть в любой точке мира. Но вся картина в совокупности с местом создает аутентику, неофолк, который важен не просто с точки зрения русского дизайна, а шире — с точки зрения уже всей нашей культуры. Это важно, когда мы берем реальность вокруг себя и раскрываем чудо внутри нее и только потом копаем глубже».

Дизайнеры одежды, на которых также стоит обратить внимание:

— Саша Гапанович и ее коллекция с игрой в «секретики»;
— Антон Лисин и коллекция с наклейками дальнобойщиков из нулевых, сделанная в коллаборации с его дедушкой;
— Анна Забелина и фотосессия, вдохновленная ЖЭК-артом и безумной советской архитектурой;
— WOS, обыгрывающий в коллекции знаковый для них цветок курая;
— Ксения Серая и ее вдохновение фактурой православных храмов;
— ДИЛ и их переосмысление архаики, например линия в стиле допетровской России.

«Нравится творчество диджитал-художника Евгения Королева, — продолжает Никита Лукинский. — Не все на моем канале его поняли. В его работах не всегда присутствуют узнаваемые визуальные образы. Тем не менее ты смотришь и чувствуешь, что “это по-русски”. Эстетика шатунов и “лихого человека, бродящего по ледяной пустыне”. Это глубже просто стилизации. Это то, как мы считываем родное в русской литературе. Когда мы узнаем там знакомые нам архетипы. Изредка такие мощные архетипы можно найти и в других культурах, поэтому дальше можно отрабатывать эстетику места, визуализировать контекст. Это уже второй этап, когда улавливаешь тонкие моменты, свойственные определенной территории: твоему городу, улице, деревне, лесу или магазину. Знакомые нам пейзажи города и природы, какие-то мелочи из детства, а детские впечатления тут очень важны тоже. Вот, например, игра “Марево”, изучающая метафизику места. Авторы говорят про нее так: “Путешествие сквозь Москву-мираж, где знаковые произведения зодчества и московские уголки погружают игрока в различные ситуации жизненных выборов”».

Самые яркие диджитал-художники:

— Юлия Журавлева и ее доброта и сказки;
— Уно Моралес — здесь есть что-то и от Дэвида Линча, и от Чарльза Бернса, и от Дзюндзи Ито, и даже umami, но в советских 1980-х;
— Сережа Паршаков и его киберфлора;
— Пиксель-арт 6VCR;
— Евгений Королев и его лихой мир;
— Сюрреализм Клима Новосельцева.

Активные эксперименты в русском дизайне начались с 2018–2019 годов. В нулевых работа с «традиционным» направлением была в основном на уровне поп-культуры и госзаказов. Сейчас госзаказы, разумеется, тоже есть, но есть и вещи более нишевые. Возраст дизайнеров имеет значение, и это логично: чем моложе, тем более дерзкие и, вероятно, более поверхностные, те, кто постарше — более рефлексирующие, но при этом не всегда вытягивающие современность даже на концептуальном уровне и, что еще важнее, не все могущие довести продукт до конца.

«Не только сделать вещь, но и забрендировать ее и подать, — считает Лукинский. — Только после этого возникнет готовый продукт. Вот, например, замечательный брендинг косметики Predubezhdai, вдохновленный детскими воспоминаниями. Все начинается с концепта, но дизайн — это то, что связано с такими моментами, как коммерция, привлечение внимания и продажи. Без брендинга продукт получается сырой, неясный и многие этого не понимают».

Телеграм-каналы о русском дизайне:

— «Новый русский // Культурный код»;
— «Глазурь. Сделано в России»;
— «Светлица. Русский стиль жизни»;
— «Русская барыня».

Разбираясь, что такое сегодня русский дизайн, Никита Лукинский сформулировал четыре критерия, которые, пересекаясь, создают, на его взгляд, «русское». Никита уточняет, что эта система субъективна и является лишь одной из множеств и речь не идет о том, что за ее пределы нельзя выйти: «Систематизация и нормативы ограничивают творчество. “Русское — оно должно быть только такое” — я так не люблю. Не стоит выполнять “нормативы ГТО” по русскому дизайну».

Первый элемент — сакральность как элемент бессознательного, элемент архаичного мышления. Это база, которая есть, конечно, у любого народа и визуально трансформируется в зависимости от языка и территории. Важно: сакральное не значит святое, оно связано и с небесным, и с земным или вообще не имеет верха и низа. Пример — логотип канала «Унежить душу», где шестикрылый серафим содержит внутри себя гриб. Одно предельно небесное, другое максимально земное, но и то и другое может быть связано с потусторонним. «Сакральное безлико, это просто котел, в который ты скидываешь образы. Например, в работах диджитал-художников Евгения Королева и Клима Новосельцева оказываешься в вывернутом пространстве, в бэд-трипе, где все выглядит гиперболизированным. Это удивляет и заставляет иначе смотреть на элементы собственной культуры», — говорит Лукинский.

Второй признак — деконструкция. Хаосы сакральности и деконструкции связаны: из образов, что творятся в бездне, можно творить все, что угодно. В качестве примера Лукинский приводит традиции палехской лаковой миниатюры, в частности серию работ живописца Николая Зиновьева под названием «О происхождении трактора из первичных туманностей», созданную в 1960-х.

«Все эти работы написаны в иконописном стиле. Иконы перестали быть “поощряемы”, поэтому стиль был адаптирован, можно сказать, для советского секуляризма и сциентизма. В результате получился неофолк, связанный с новой архаикой. Такая ассимиляция выполняется как раз с помощью деконструкции, когда ты берешь нарратив и переносишь его из одного контекста в другой и он становится чем-то иным.
Деконструкция очень свойственна нашей культуре, потому что нам постоянно навязывали образцы извне — и при Петре I, и при создании СССР, и в 1990-е. Вот мы живем одним укладом, а потом на нас что-то сбрасывают и говорят: “Теперь живите так”. И вот “русское” — это то, что заставляет адаптировать все эти образцы и делать их одинаковыми, это то, что связывает нас. Так, русское вплело в себя советское, государство не смогло победить живых людей с их духом и творческим началом. Нужно иметь в виду, что не всегда это получается красиво и умно, но почти всегда впечатляет».

Предметный русский дизайн:

— LotaLota — самая озорная из всех керамистов, настоящее буйство идей и фантазий;
— Анастасия Кощеева и ее утонченная и минималистичная работа с берестой;
— 52 factory и адаптация традиционных русских форм для функциональных назначений.

Следующий пункт — чувственность, избыточность: «Деконструкция и сакральность присутствуют в полном объеме в Японии, но у японцев нет вот этой избыточной, расхристанной чувственности, этих безумных и лихих людей, которые несут что-то в горячке и искренне в это верят, — считает Лукинский. — Здесь можно вспомнить, например, фильм Михаила Местецкого “Тряпичный союз”: повторить подвиг Симеона Столпника — это задача, достойная русского человека. Вырубить лес не для того, чтобы сделать из него избу, а для того, чтобы посмотреть на звезды. Потратить много сил и совершить нерациональный поступок, просто чтобы исполнить желание».

И финальное — искренность. «В конце 2010-х появилась так называемая новая искренность, — продолжает Лукинский. — Молодые люди не захотели мыслить в формате циничного постмодернизма и перешли на метамодернизм. Типа да, все неоднозначно, но тоже может быть красиво, романтично, и это можно и даже нужно ценить. Так ирония уходит на второй план. Сакральное плюс деконструкция дает нам чаще всего мрачные образы, но как только добавляешь искренность, все легко превратить в детское, наивное, когда ты чудесным образом воспринимаешь мир вокруг себя, когда веришь в воображаемых друзей, видишь в дереве мотоцикл, гуляешь с мячиком, как с собачкой. Чем дальше, тем больше люди начинают находить светлое — ведь у всех есть счастливые воспоминания, солнечные дни и все мы хотим воплотить это в реальность».

Как про пример взрослой инфантильности Никита говорит о «Лиге энтузиастов-неудачников» — это игра о «бережном отношении к себе и своим друзьям и о том, что необязательно быть несчастным, являясь в глазах других неудачником». В ней, например, двое мужчин идут искать клад, чтобы заплатить за квартиру, и находят его. «Здесь может быть мораль: верить надо в чудеса. Легкие, нециничные, добрые герои и события с поправкой на наше время — получается классное современное творчество, именно такого хочется больше видеть».
«Какого бы влияния я хотел писательством? Унежить душу… » — писал философ Розанов 110 лет назад. Кажется, многие ребята, разбирающиеся сейчас с русским дизайном, смотрят примерно в эту же сторону.