«Папа, а как можно увидеть ангела?» Я слегка опешил. Спрашивает дочка, надо отвечать. Пробубнил, что вряд ли можно. А сам нервно думаю: что говорить и как говорить? Я атеист, совершенно оголтелый и убежденный. Таким был всю жизнь. Мне уже за пятьдесят и не думаю, что когда-то приду к вере. Нет, все возможно, но пока ничто не предвещает.

Дочке в тот момент не было еще и пяти. Она узнала про ангелов и Христа, разволновалась. Я уже приготовил для Киры речь. Что ангелов нет, что это выдумки, да и Христос — сомнительный персонаж, то есть он был, жил когда-то такой дяденька в древнем Израиле, но на самом деле…  Так, стоп. Это слишком сложно для ребенка. Пока я продумывал монолог, Кира озадачила меня новым вопросом: «Можно ли увидеть душу умершего?» Это уже было слишком. «Конечно, нет! — ответил я. — И вообще я не уверен, что эти души есть». Кира тут же задала следующий вопрос: «Значит, когда ты умрешь, от тебя вообще ничего не останется? Ты не сможешь меня видеть?» Упс. Тот самый детский вопрос. И я ответил. Ответил так, что мой внутренний атеист бесился, но как отец я не мог ответить иначе. Я сказал, что когда умру, моя душа будет рядом с Кирой. «Я буду всегда рядом, я же никогда не смогу оставить тебя, даже после смерти, я буду тебя хранить и беречь. Ты меня не увидишь, души невидимы, но ты должна знать: я всегда рядом». Кира улыбнулась.

После этого разговора я перечеркнул весь мысленно приготовленный монолог об ангелах и Христе. К черту мои убеждения, они сейчас вовсе ни к чему. Все очень просто. Дочке нравятся эти истории про Бога и ангелов, они для нее как сказка, как большая сказка. Христос для нее кто-то вроде Лунтика, явился на Землю, постарался сделать всех добрее. И хорошо, и слава Богу. Зачем мне раскалывать ее хрупкий мир? Самое дурацкое занятие — объяснять ребенку, что Бога нет. Ну нет, и что? Карлсона тоже нет, но он же спускался с неба.

Мы живем в христианской цивилизации, нравится мне это или нет. В юности — а это было унылое брежневское время — я часто заглядывал в церкви, мне было интересно. У одноклассника как-то выменял роман Дюма — на Евангелие. Умерла его бабушка, оставила эту маленькую ветхую книжку, изданную еще до революции. Одноклассник не понимал, что это за «странная книжка», да, представьте, слово «Евангелие» казалось ему просто смешным. Эта «странная книжка» со мной до сих пор. Я сменил много квартир, но Евангелие со мной. И я, оголтелый атеист, время от времени его читаю. Мало того: я читаю Розанова, Леонтьева, Флоренского, Антония Сурожского, «Историю Русской Церкви» Антона Карташова. Зачем? Именно затем, что я живу в христианской цивилизации, в православной ее части. Я могу не любить и куражиться над отдельными представителями и спикерами РПЦ, их мракобесием и страстью к роскоши, над пустоглазыми чиновниками с гламурными свечами на Пасху. Но это никак не отменяет тысячу лет православия. Не отменяет черных икон в деревенских избах, не отменяет моего любимого Гоголя, не отменяет Марфо-Мариинской обители.

Со своей старшей дочкой Асей я много путешествую по Европе, мы ходим по музеям и церквям. И я объясняю ей, кто такой святой Себастиан и почему он пронзен стрелами, объясняю, что такое Ultima Сena и зачем Авраам занес нож над сыном. Не уверен, что она все это запоминает, но рассказывать надо. Иначе вообще не понять, что рисовали все эти художники, о чем эти мрачные сюжеты. Кстати, Ася еще в 16 лет мне объявила, что она неверующая. Ради бога, но сюжеты понимать надо.

Младшей это все рано, и я готов пока с ней поддерживать сказку про ангелов и Христа-Лунтика. Что дальше? Дальше Кира решит сама, когда поймет, что Христос — это все же не Лунтик. Решит — нужен ей Бог или нет, верить или не верить. Я не буду скрывать от нее своего атеизма, но никогда не буду его навязывать. Моя вера проста: дочка должна быть счастливой. Папа всегда должен быть рядом.